– Разве вам, Сева, не хочется чтобы ваша Родина, Россия, стала экономически мощной державой? – спросил он.
Вопрос был провокационным, и ему сразу захотелось вытянуться в струнку и громогласно заявить: "Хочу, всемерно хочу!". Этого он, разумеется, не произнес и правильнее всего было бы промолчать, но у него непроизвольно вырвалось:
– Экономически?
– В основном экономически – последовал уклончивый и, в то-же время, предельно ясный ответ.
– И что, без меня никак? – этот вопрос был, наверное, лишним.
– Не то чтобы совсем уж никак, но лучше с тобой.
Переход на "ты" ничего хорошего не обещал, так оно и оказалось. После недолгой паузы последовало:
– Поверь мне, так будет лучше для всех: и для нас, и для тебя и, не в последнюю очередь, для твоих друзей.
– Украинское гражданство дело ненадежное – неожиданно став серьезным, добавил Леня – То-ли дело российское. Тем более, что ты будешь жить в своем родном городе.
Все это слишком было похоже на завуалированные угрозы. Он не испытывал особого пиетета к Независимой Украине, да и желто-синие цвета вызывали нездоровые ассоциации времен Гражданской. И все же, эта страна его приютила, дала работу, жилье и гражданство. В тоже время, ни к новой России, которая даже не ассоциировалась у него с Советским Союзом, ни к городу своей юности он не испытывал ни малейшего влечения. Обо всем этом следовало подумать и именно так он и сказал двоим в "лексусе".
– Ну что же, Сева, подумай – в голосе Вячеслава Евгеньевича, неожиданно мягком, слышалось великое сомнение.
– Только думать слишком долго не советуем – водитель Леня тоже окончательно вышел из роли и теперь его голос звучал зловеще.
Машина начала снова вертеться на развязке, въехала в город и вскоре заскользила по широкому проспекту. За окном замелькали параллелепипеды советских пятиэтажек, к безликому облику которых он так и не смог привыкнуть, стекляшки магазинов и светофоры. До самого его дома ни он, ни хозяева "лексуса" не издали ни звука. Только когда машина затормозила у его дома, Вячеслав Евгеньевич протянул прямоугольник визитной карточки:
– Позвони по этому телефону, когда надумаешь. Жду твоего звонка завтра до 4-х пополудни.
Сказано это было совершенно тусклым, можно сказать никаким, тоном, но Всеволоду снова почудилась угроза.
Всю бессонную ночь и весь последующий день он думал. Он думал трясясь в вагоне метро, думал, разбирая очередной древний мотор чуть ли не времен своей молодости, думал жуя сэндвич с ветчиной за обедом. И только ближе к вечеру осознал, что думать, в сущности, не о чем. Все было предельно простым и предельно мерзким одновременно. Он оказался хранителем мощного и опасного секрета и рано или поздно до него доберутся. Не те, так эти.
Теперь ему надо было выбирать между Россией и Украиной, между Сциллой и Харибдой, между шилом и мылом. Но то ни другое не грело. Позвонить, что-ли, Таразову? Тут он сообразил, что у него не записан телефон Виктора и совсем было собрался выяснить это у Тошки, как его внимание привлекла мигающая иконка на телефоне. Ему не повезло родиться в век мобильной связи и смартфонов, подобно Тошке, как и не довелось войти в нее постепенно, подобно людям старшего поколения, органично сменивших тяжелый эбонитовый аппарат на карманный коммуникатор. Поэтому, наверное, он не обратил внимания на призывный писк аппарата и пропустил звуковое сообщение. Теперь же он слушал голос Виктора и у него внезапно стало холодно в груди и мелкой дрожью затряслись пальцы руки, прижимающей аппарат к правому уху.
– А-a-a – тянул Таразов на одной ноте.
Этот не то крик, не то вой длился бесконечные несколько секунд и сменился словами:
– Сева! Сева! Севка! Что же ты, блядь, наделал! – в голосе Таразова явственно слышалась паника – С ними же так нельзя! За что ты меня так? Сева! За что?!
Голос в телефоне еще продолжал говорить жалкие и бессмысленные слова, а зуммер уже сообщал о входящем звонке. Это был Тошка.
– Сева, Сева! – кричал он тем-же таразовским голосом – Папу убили! Папку моего! Что мне делать? Что мне делать, Севка?
Кошмар продолжался и он был в самой его середине, в эпицентре этого ужаса. Страшно было все: и этот повторяющийся голос и слова и даже то, что Тошка позвонил за утешением не матери, а ему. Что он мог ответить, чем утешить? Тем, что отец его убит из-за него, бездумно откладывавшего такое ничего не значащее для него решение? И все же он что-то говорил, успокаивал, утешал, вспоминая звонок уже мертвого Виктора. Оказывается, Таразова зарезал сорвавшийся с катушек наркоман, "морфинист", как называли их в его, Севкино, время. У него даже мелькнула на миг надежда, что это случайность и он не виноват. Но в памяти всплыло спокойно лицо Вячеслава Евгеньевича и стало очевидно, что случайностью здесь и не пахнет. Наверное, можно было бы убрать Виктора без лишнего шума, устроить аварию, случайный наезд. Но им нужна была показательная акция, громкая, но не оставляющая свидетелей. Поэтому убийцу Виктора застрелил удачно оказавшийся поблизости полицейский. И нужна им была не смерть Таразова, а он, Всеволод Ланецкий.
А потом раздался еще один звонок.
– Вы заставляете себя ждать, Всеволод Андреевич – Вячеслав Евгеньевич снова перешел на "вы" и это тоже, почему-то, добавляло нотку мрачности – Ваше кокетство уже стоило жизни одному из ваших знакомых. Но это еще полбеды, ведь знакомая вам семья не исчерпывается ее главой, ныне покойным…
Он машинально заметил, что собеседник избегает озвучивания имен: хотя вряд ли Всеволод был ему опасен, профессионал продолжал оставаться профессионалом. А тот продолжал ровным голосом уверенного в себе человека:
– Кроме вашего молодого друга вполне может пострадать и некая рыжеволосая дама, хоть и несколько миниатюрная, но, похоже, представляющая для вас ценность.
А вот это и был ожидаемый удар в поддых. Тошка и Соня. Выбора больше не не существовало. Сдаваться всегда нелегко и неприятную минуту хотелось, насколько возможно, оттянуть, но внезапно голос в телефоне изменился. Он стал легким и немного вкрадчивым, как будто легкомысленный Леня перехватил телефон у своего соратника. Но нет, это был все тот-же Вячеслав Евгеньевич и мерзавец, несомненно, читал его мысли:
– Уступить не позорно, Сева – теперь они снова были на "ты" – Пожалуй, на это даже надо немало мужества. Ведь ты же спасаешь друзей, не правда ли? Да для тебя просто не существует более нравственного выбора.
Какая замечательная отмазка, если только я правильно употребляю непривычное для меня слово. А самое мерзкое то, что он прав. Правда, он упустил из виду еще один довод и довод этот немаловажен. Мне просто не для кого хранить тайну Клауса. Нет в мире такой силы, нет таких людей, нет такой страны, кому бы я захотел открыть ее. Но и этим я ее не отдам. Мы еще посмотрим, взлетит ли у них безынерционный двигатель Райхенбаха. Поэтому не стоило так тянуть с ответом, хотя, боюсь, это не спасло бы Виктора. Подозреваю, что его гибель нужна была этим подонкам хотя бы для того, чтобы я в дальнейшем не рыпался.
Как прекрасно было бы стать религиозным и начать верить в бога. Тогда он решил бы, что его послало в этот мир божественное провидение и на нем святая миссию, причем неважно, какая именно. Но привело его сюда не провидение, а гениальное изобретение Клауса Райхенбаха и помощь верных друзей. Так что будь добр Сева, наплюй на все и, в первую очередь, на семью Таразовых, угомонись, осядь в Харькове, заработай деньжат, открой свою автомастерскую, женись и заведи детей. Прекрасный и вполне выполнимый план. Но что-то было не так, он ощущал это где-то очень глубоко, на уровне подсознания или еще ниже, если там внизу что-то есть.
– Хорошо – сказал он, стараясь чтобы голос не дрожал от ненависти – Я согласен.
Похоже на то, Сева, что все же возложена на тебя некая миссия, хотя, возможно, и не столь святая. Только вот какая? Это ему предстояло выяснить в городе, где он родился.
Объект
Из Украины в Россию не ходили поезда и не летали аэропланы. Поэтому пришлось лететь странным путем – через Стамбул. Ему уже однажды довелось лететь на аэроплане из Ленинграда в Харьков и он хорошо запомнил тот полет на дребезжащем и проваливающемся в воздушные ямы двухмоторном "юнкерсе". Потом у него еще долго болели уши то ли от перепадов давления, то ли от жуткого грохота моторов, проникающего сквозь ватные затычки. Поэтому реактивный "аэробус" турецких авиалиний летел для него почти бесшумно. Весь недолгий полет он смотрел на колеблющиеся потоки воздуха вокруг огромного двигателя и вспоминал Серегу Королева, мечтавшего о таких моторах. Потом был шумный аэропорт Стамбула, поражающий размерами после скромного харьковского аэровокзала. Он не знал английского, да и его немецкий был не слишком хорош, но таинственным образом ему не задали никаких вопросов ни на транзитном переходе, ни на посадке на санкт-петербургский рейс. Как во время первого перелета, так и во время второго, рядом с ним сидел один и тот-же молодой человек в кожаной куртке и в огромных темных очках, скрывающих выражение глаз. Юноша то ли спал всю дорогу, то ли делал вид, что спит.
Дама-пограничник в аэропорту Пулково лениво скользнула глазами по его украинскому паспорту и улыбнулась:
– Ласкаво просимо.
После паспортного контроля его встречали. Это было женщина средних лет с формами толкательницы ядра.
– Господин Ланецкий – вопросительная интонация в голосе встречающей отсутствовала, после чего последовали рубленные, как говяжьи отбивные, фразы – Позвольте вашу сумку. Меня зовут Алина. Багажа у вас нет. Добро пожаловать на Родину.
Ему нечего было взять с собой, поэтому одежда и нехитрые пожитки уместились в небольшой баул с надписью "Икеа". Наконец-то он снова оказался в начале пути, вернулся из лагерей, шараги и удивительно-заграничной Украины. Где же он, в каком городе? Город его юности слишком часто менял имена. Про себя он продолжал называть его Ленинград, а на людях – Питер, потому что чужеземное и зубодробительное – Санкт-Петербург – не выговаривалось. Алина распахнула перед ним высокую дверцу навороченной "тойоты".
– Сдайте свой телефон – это было сказано тоном приказа, без каких-либо эмоций.
Он предпочел молча повиноваться. Теперь, по канонам жанра, ей следовало бы разбить мобильник с размаху об асфальт, но Алина лишь вытащила из него батарейку и положила выпотрошенный аппарат в обтянутый плотной фольгой пакет. Душу грело воспоминание о запасном анонимном телефоне, купленном перед отъездом из Харькова.
Когда машина медленно тронулась со стоянки и миновала подъезд аэропорта, он увидел юношу в кожаной куртке и темных очках, стоящего на автобусной остановке. Может быть это лишь моя паранойя, подумалось ему, застарелая память о малиновых околышах и оскаленных мордах овчарок? Вседорожник начал разгоняться и вскоре, сменяя редкие и низкие торговые центры и склады вдоль шоссе, вдали показались мутно подсвеченные утренним солнцем дома. Сейчас мы победно ворвемся в то, чем стал Петроград его детства и Ленинград его юности. Но "тойота" затормозила, зарычала двигателем, поднимаясь на пандус, и свернула на трехполосное скоростное шоссе не доезжая до города.
– Почему не в Ленинград? – спросил он тяжеловесную Алину.
Она поморщилась на его оговорку, но поправлять не стала.
– Мы едем на “Объект” – продолжала нарезать отбивные Алина – Это возле Приозерска.
Такого места он не знал и удивленно поднял бровь.
– Бывший Кексгольм – прозвучала еще одна отбивная.
Вот это было уже что-то знакомое, но, вроде бы, то был иностранный город, в Финляндии, за пограничной Вуоксой. Тут он вспомнил про зимнюю войну и понял, во что обошлось финнам поражение. Думать об этом, однако, не хотелось, потому что острой болью в мозгу отозвалось слово "Объект". Именно так называли его "моторную" шарагу. Неужели все повторяется?
Тем временем могучая Алина уверенно вела внедорожник двумя пальцами левой руки, обгоняя по правой полосе разнокалиберные малолитражки и автобусы. Слева и вдали от дороги медленно разворачивался подсвеченной солнцем стороной лес однотипных пятиэтажек с выпирающими из него башенками высоток. Пейзаж был настолько похож на харьковский, что он зажмурился, прогоняя дежавю. Вдруг быстро побежали назад тонкие растяжки подвесного моста, сквозь них мутно-темным серебром просвечивала река. Нева? Конечно же, она. Похоже, мы огибаем город.