Рив толкнул локтем Лиззи.
– Когда ты уверен, что знаешь свою старшую сестру, она неожиданно превращается в этакую сентиментальную, пританцовывающую особу…
– Рив, – сказала его мать, – давай без этого.
– Это Лиззи первая начала, – оправдывался он.
– Нет, на самом деле это был Уильям, – мечтательно произнесла Лиззи с нежным и любящим выражением лица.
Дженни стало не по себе, и, чтобы скрыть это, она отошла в другой угол комнаты, сделав вид, что ее ужасно заинтересовала стопка журналов для невест.
«Главное – ничего не начинать, – говорила она себе. – Если я открою ту папку, то наверняка что-то начнется. Или что-то закончится.
Но даже если я и не открою ту папку, то факты, зафиксированные в ней, все равно останутся фактами.
Зачем я только согласилась помочь разобраться с финансовыми вопросами, пока папа в больнице? Если бы только я этого не сделала…
Вся моя жизнь свелась к словам: «Если бы только!..»
– Лиззи, дорогая, – произнесла миссис Шилдс, – пока ты не закрыла блокнот, давай назначим время ланча с подружками невесты.
– Хватит, – отрезала Лиззи. – Мне надоело.
Она снова превратилась в знакомую всем Лиззи, которую они знали и которая им порой нравилась, если она не оставалась дома слишком надолго.
– Ну, по крайней мере, выбери ресторан, куда мы пойдем после репетиции с подружками невесты, – попросила ее мать.
– Никакой репетиции не будет. Мы все взрослые. Все в состоянии пройти по прямой, когда будем в церкви.
Тут даже Дженни рассмеялась. Лиззи вроде бы становилась более романтической, но ее что-то удерживало и не давало расслабиться. Удивительно, что Лиззи, в принципе, может находиться в романтическом настроении.
– По крайней мере, у нас будут шикарные платья, – сказала Дженни, обращаясь к Лиззи. – Покажи, что ты мне присмотрела. В чем я буду на твоей свадьбе?
Лиззи открыла свой блокнот на той странице, где были журнальные вырезки с платьями, которые ей понравились. Рив и Брайан подошли, чтобы тоже посмотреть. Рив положил ладонь на плечо Дженни.
– Какое красивое! – воскликнула Дженни, и чтобы незаметно освободиться от руки Рива, она сделала вид, что теряет сознание, и, схватив за руку Лиззи, села с ней на диван. – Это самое романтическое, самое открывающее спину платье с самым большим количество кружев в мире! Теперь покажи мне, что ты выбрала для себя. Оно должно быть еще красивее.
Лиззи перевернула страницу в своем блокноте.
Дженни выпрямила спину.
– О боже, – выдохнула она, – Уильям потеряет сознание, когда тебя увидит. Ты будешь самой красивой невестой в мире.
* * *
Брайан чувствовал себя так, как обычно чувствовал в компании с девочками. Девочки – это существа с другой планеты. Ему надо было бы записывать свои наблюдения над ними. Вести дневник путешественника и наблюдателя, так сказать.
По его мнению, папка, помеченная ярлыком Х. Д., не должна была содержать ничего захватывающего и интересного.
А он-то надеялся, что, судя по реакции Дженни, в ней могло бы быть что-то интересное. Совершенно неудивительно, что мистер Джонсон завел папку с документами, касающимися своей давно исчезнувшей дочери. Вероятно, эту папку можно было бы поместить в какой-нибудь другой раздел, а не в «Оплаченные счета». Пока они ехали из больницы к дому Джонсонов, Брайан подумал о том, что мистер Джонсон платил сыщику, адвокатам и, возможно, кому-то еще в тот период, когда они вызволяли Ханну из лап секты. Так что в папке, наверное, содержались оплаченные счета по поводу всего, что имело отношение к дочери супругов Джонсон. Другие семьи оплачивали брекеты для своих детей или обучение в колледже, а Джонсоны платили за немного другие вещи.
Брайан задумался над тем, почему Лиззи пригласила Дженни быть подружкой невесты на своей свадьбе. Ему казалось, что подружку невесты выбирают из самых близких подруг, как, например, тех девиц, которые постоянно оставались ночевать у его сестры Джоди. Дженни была как минимум лет на десять моложе Лиззи. И была всего лишь соседкой. Более того, в свое время Лиззи несколько раз даже присматривала за Дженни, когда та была маленькой, а ее родители возвращались домой поздно вечером. Почему Лиззи не пригласила на эту роль своих подружек по колледжу или коллег по адвокатской конторе?
Тут Брайан заметил, что Лиззи и Рив переглянулись. Брайан прочитал их взгляд как открытую книгу. Рив попросил Лиззи пригласить Дженни в качестве подружки невесты.
«Наверняка он хочет оказаться с моей сестрой в милой и романтической ситуации, – подумал Брайан. – И какая в этом смысле ситуация может быть лучше, чем свадьба?»
Рив их всех подвел, и Дженни совершенно справедливо не подпускала его к себе близко. Двадцатого июля Рив будет выглядеть сногсшибательно в черном смокинге, белой накрахмаленной рубашке и галстуке «Аскот». Дженни в том шикарном платье будет похожа на английскую принцессу, и вполне возможно, что в церкви они пройдут за невестой бок о бок друг с другом. А потом смогут танцевать во время банкета.
И после этого у них будет повод помириться.
И это будет в корне неправильно.
Брайану нравился Рив, и он ничего не мог с этим поделать.
Но Рив сделал им всем очень больно. Он не заслуживает того, чтобы Дженни так легко его простила.
* * *
Приглашение быть на свадьбе Лиззи подружкой невесты показалось Дженни удивительным. Удивительнее было даже то, что у Лиззи вообще планировалась свадьба. Все знавшие Лиззи предполагали, что если та будет выходить замуж, то заключит брак в офисе мирового судьи и вся процедура займет максимум три минуты, а то и меньше.
Но при этом Дженни, увидев свою фотографию на пакете молока, советовалась именно с Лиззи, как ей себя вести. Вполне возможно, что без помощи Лиззи Дженни не предприняла бы никаких действий и ее ситуация не изменилась бы. Так что стать подружкой невесты на свадьбе Лиззи было для Дженни делом чести.
Честь.
Серьезное слово. Слово, наводящее на мысли о десяти заповедях и клятве верности, которую дают друг другу жених и невеста.
«Я уже больше не могу отдавать должное и чтить своих родителей, – размышляла Дженни. – Они отнеслись ко мне без должного почтения».
Совершенно неожиданно она снова начала думать про мать и отца.
Вот сама она чтила и отдавала должное своим родителям из Нью-Джерси?
В первое время пребывания в семье она этого не делала. Дженни заставила себе перестать думать о Нью-Джерси и обратила свои мысли к полицейскому отчету о Ханне.
«Когда ее видели в последний раз, она двигалась на Запад».
Странное какое слово – «Запад». Наводит на самые разные мысли. Словно в самом слове заложены понятия расстояния и расставания.
Неужели в жизни каждого сына и дочери возникает ситуация, когда они должны неизбежно улететь из родительского гнезда?
Сказать себе: «Я больше никогда сюда не вернусь. Вы больше меня никогда не увидите. Все, хватит, я отправляюсь на Запад».
Но такое настроение проходит через час. Или через год.
Но были ли те, кто уезжал, чтобы никогда не возвращаться? Чтобы никогда не поговорить с родителями по телефону, никогда больше не приехать в родительский дом в День благодарения? Вот такое поведение Дженни всегда было сложно понять. Концепцию полного никогда и ничего. Все это казалось ей дурацким абзацем из дурацкого учебника по философии. Неужели между родителями и ребенком может возникнуть ситуация полного никогда?
Она так не считала.
Поэтому было бы вполне логично, если бы Ханна продолжала поддерживать связь со своими родителями.
Она подпрыгнула от резкого телефонного звонка, словно стыдилась того, что занималась чем-то не тем или думала о том, о чем думать не стоит.
«Но я действительно думала о том, о чем лучше не думать. О прошлом».
Телефонную трубку сняла миссис Шилдс. Она держала трубку около уха, и ее лицо побледнело, словно ее что-то шокировало. Миссис Шилдс с грустью посмотрела на Дженни.
– Да, Миранда, – произнесла она в трубку. – Очень сожалею. Передаю Дженни.
«Он умер, – пронеслась в ее голове мысль. – Мой папа умер. Не помогли ни современная медицина, ни современные лекарства».
Но вместо горя она ощущала лишь чувство злости.
Как он посмел умереть именно сейчас? Как он посмел оставить ее один на один с той папкой? Теперь он не сможет ей ничего лично объяснить.
Если он умер, то она не сможет с ним поговорить, не сможет на него накричать и сказать ему, как сильно она его ненавидит.
Или не сможет сказать ему, как сильно его любит.
Она чувствовала себя как маленький ребенок на гигантских качелях, который не может сам остановиться, потому что ноги не достают до земли, а спрыгнуть страшно.
Она взяла телефонную трубку из рук миссис Шилдс.
«Что я скажу своей матери? – думала она. – Как я могу ее успокоить?»
В голове, словно мираж над раскаленным асфальтом дороги, возник образ отца.
Он любил хорошо поесть, любил хорошую компанию. Он обожал тренировать молодежные команды, в особенности девятые или десятые классы. Он всегда был готов взять команду, которую никто не хотел тренировать. Он любил смотреть телевизор вместе с Дженни и ужасно расстраивался, когда она выходила из комнаты и ему приходилось смотреть одному. Он любил документальные картины, которые она ненавидела, но если она уходила, то он делал звук таким громким, что весь дом начинал трястись от звуков залпов Второй мировой войны или от голоса диктора, рассказывавшего о коралловых рифах. Он уменьшал громкость до нормальной только тогда, когда она сдавалась и возвращалась к телевизору. Он любил чистоту и аккуратность, любил, чтобы все столовые приборы были выровнены словно по линейке, чтобы скатерть свисала по всему периметру стола на одинаковое количество сантиметров. Он любил смеяться.
«Он любил секреты», – подумала она. Слезы действительно жгли. Она чувствовала боль на щеках там, где они пролились.
«Ох, папа! – подумала она. – Пожалуйста, не умирай. Я тебя люблю. Оставайся с нами».
Голос ее матери был усталым и слабым.
«Его перевели в реанимацию, Дженни, – сказала она. – Ты мне нужна. Пожалуйста, приезжай».
Значит, он не умер. Он был просто ближе к смерти.
Она чувствовала, что вся покрылась холодным потом. Было такое ощущение, что ее собственные внутренние органы и механизмы замерзают и перестают работать.
«Я буду через двадцать минут, мам, – сказала она, после чего выдавила из себя обязательное предложение: – Я тебя люблю».
В тот момент она никого не любила.
Она повесила трубку. Чувствовала себя дезориентированной и словно отсутствующей.
– Я отвезу тебя, – вызвался Рив, которому очень хотелось ей помочь. – Я останусь с тобой в больнице. Буду на подхвате.
– Нет, Рив, спасибо. – Она чувствовала, словно была вырезана изо льда и теплое дыхание другого человека может ее растопить. – А можно Брайан сегодня у вас переночует? Тогда мне не надо будет волноваться о нем и думать о том, когда мы с мамой вернемся домой.
* * *
У Брайана не было никакого желания оставаться на ночь у соседей. Он хотел быть полезным. Или, по крайней мере, не мешаться под ногами. Но все вопросы решали без его помощи. Миссис Шилдс нашла ему свободную кровать, а Дженни отвела его в соседний дом для того, чтобы он взял свою пижаму и зубную щетку.
– Дженни, – просил он ее. – Давай я здесь останусь. За мной не надо присматривать. Я не малый ребенок. Я на телефон могу отвечать.
Она покачала головой.
– У нас есть автоответчик. Ты все взял?
Брайан сокрушенно кивнул. Они вышли в теплую ночь и заперли дверь дома. Он знал, почему она хочет, чтобы он спал в доме семьи Шилдс. Она ему не доверяла. Она не хотела оставлять его в полном одиночестве в доме, в котором находится папка. У него может возникнуть соблазн войти в рабочий кабинет ее родителей. Открыть выдвижной ящик. И найти тот документ, который обжег ей пальцы.
– Надеюсь, что с твоим отцом все нормально, – сказал он. Хотя лежавший в реанимации человек не был ее отцом. Настоящим отцом Дженни был их общий с Брайаном папа. – Веди аккуратно, не лихачь, – сказал он, чувствуя себя немного глупо. Она и без его наставлений будет вести машину аккуратно. Дженни была человеком во всех смыслах очень аккуратным.
Рив стоял на асфальтированной дорожке подъезда к дому. Спереди он был освещен огнями из дома Джонсонов, а сзади – огнями из дома семьи Шилдс. Даже Брайан заметил, что выглядит Рив как милый и красивый щенок.
– Дженни, – взволнованно спросил Рив. – У тебя все в порядке?
Она села в «Эксплорер». Его умоляющий взгляд не растопил ее сердце.
– Когда доберусь до больницы и все сама увижу, станет понятней, как у меня дела.
– Давай с тобой поеду, – во второй раз предложил он.
– Нет, спасибо.
Казалось, что Рив хочет что-то еще сказать.
«Только не упоминай папку, – подумал Брайан. – Это было бы большой ошибкой. Эта папка далеко не так важна, как жизнь ее отца. Если ты сейчас скажешь что-нибудь об этой папке, то сильно упадешь в ее глазах и будешь выглядеть идиотом».
Потом Брайан вспомнил, что хотел бы, чтобы Рив сильно упал в ее глазах.
Но потом он подумал, что где-то в глубине души Дженни не хотела, чтобы Рив выглядел в ее глазах идиотом. Поэтому Брайан решил сам сказать глупость, чтобы Дженни приняла за идиота его, а не Рива.
– Так, значит, ты без нас посмотришь, что там в папке? – спросил он Дженни.
Тактика Брайана сработала. Дженни посмотрела на него, как на идиота, завела мотор «Эксплорер» и включила задний ход. Через открытое окно она сказала: «Нет. Я собираюсь эту папку сжечь».
IV
Неужели она действительно собиралась сжечь эту папку?
Мысль, конечно, интересная. Чиркнуть спичкой – и бумага моментально вспыхнет.
Отправить содержимое папки в шредер было бы более современным и механическим способом уничтожения документа, но радости и удовлетворения от него было бы меньше.
В палату отделения реанимации Дженни с матерью разрешили зайти ровно на пять минут. Дженни не смогла придумать отговорку, чтобы не видеть отца, поэтому пошла вслед за медсестрой и матерью. Сестра открыла стеклянную дверь, и они оказались в палате, где лежали четверо пациентов и щелкали, гудели и пищали разные приборы и аппараты.
Они увидели лежащего на койке человека, из тела которого торчали трубки, провода и капельницы. Этот человек как бы глубоко ушел в матрас кровати, был бледен и небрит. Она бы его даже и не узнала. Она могла бы пройти мимо него, подумав: «Бедняга, каково сейчас, наверное, его семье», и пошла бы дальше, даже не признав в больном своего отца.
Мать Дженни взяла мужа за руку и несколько раз сказала Фрэнку, как его любит. Мужчина был похож на кусок белого, тонко раскатанного теста.
«Ты знал, – подумала Дженни, глядя на него. – Ты всегда знал. Когда приходили из ФБР, когда приходила полиция, когда приезжали мои настоящие родители, – ты все тогда знал, но никогда об этом не сказал. Никто не смог прочитать выражение твоего лица, Фрэнк Джонсон».
Ей казалось, что ее пальцы превратились в карандаши, которые можно сломать и выбросить.
«Это – мой отец, – думала она. – Я его люблю, будет ужасно, если он умрет».
Но потом в голове появилась мысль: «Вот, Фрэнк Джонсон, это твое наказание».
* * *
В больнице строго соблюдали правило – посещение родственниками пациентов в реанимации не должно превышать пяти минут. Миранда Джонсон это знала, но тем не менее расстроилась, когда ее вывели из отделения.
В комнате для ожидания был синий ковер и на стенах обои с цветочками. Из включенного телевизора приглушенно слышались новости, словно в этом ужасном месте имели значение все новости за исключением тех, которые непосредственно касаются членов твоей семьи.