Перед самым приездом в точку назначения мы заехали в городок Иерисос и подобрали ещё троих паломников, с которыми наши товарищи, видимо, были прекрасно знакомы, — огромного толстого старика с клюкой и двух его сыновей моего возраста. Старик, оказалось, немного шпрехал по — английски и объяснил, что они тоже идут в монастырь на выходные. Так, всемером в четырёхместном, надрывающемся от натуги пежо, мы и отправились дальше. Благо что от Иерисоса до городка, по словам новых пассажиров, уже было недалеко.
По пути между Иерисосом и городком мы остановились у какой — то часовни, и все наши спутники, увлекая нас за руки за собой, бросились скорее внутрь, крестясь и отбивая счастливые поклоны. Оказалось, это сооружение было воздвигнуто две тысячи лет назад на том месте, где, скрываясь от преследования тогда ещё не крещёных греков, апостол Павел ушёл по подземным естественным катакомбам от верной смерти и вышел к морю за несколько километров отсюда. Так нам объяснил толстый старик. В часовне в отдельном боковом проходе стояла вода по щиколотку, которую, крестясь, испили все мы, зачерпывая ладонью с колена. Тут и начинался маршрут апостола Павла, о котором я уже знал, так как немного изучил христианскую тематику с позиции исторического объективизма. Знал, что звали его в догреческий период не Павлом, а Шаулем, он сам в своё время преследовал первых христиан, был воинствующим фарисеем, но по пути в Дамаск был ослеплён яркой вспышкой с небес, услышал голос Иисуса и уверовал в него.
Интересно, какую дурь они тогда курили?..
Короткое пребывание в этом месте поразило меня снова. Это был уже второй случай после обнаружения церковного песнопения в радиомагнитоле нашего пежо. Необычным было всё. Удивительная прохлада внутри часовни. Ощущение отдохновения и покоя, снисходящее на тебя после изнуряющей жары, преследовавшей нас всё путешествие. Никогда не запираемые двери часовни, несмотря на наличие явных материальных ценностей внутри. Тут я вспомнил заброшенные и разграбленные дочиста церкви Костромской области, которые мы облазили с женой, путешествуя по тем местам ещё до свадьбы. Здесь же были и древние иконы, и укрытый сусальным золотом иконостас, и много денег, оставленных случайными прихожанами. Никому и в голову, наверное, не приходило позариться на святое добро. Воистину православная страна!
А ещё нас поразила вода в боковом проходе уходящего под землю тоннеля. Она оказалась очень вкусной. Мы черпали её ладонями под светом мобильников прямо со ступеней в начале тоннеля. Тут, наверное, было неглубоко, но ступать в эту воду уже много лет никто не осмеливался из трепетного уважения к событиям двухтысячелетней давности. Вода была как будто сладковатая и такая свежая, что просто захватывало дух!
Полуанглофонный старик долго подбирал слова и всё — таки смог нам объяснить, что греческие учёные когда — то налили в эту воду специальный пигмент и проследили маршрут его движения: пигмент вышел в скалах на берегу моря на Афонском полуострове, что подтверждает историю бегства Павла от преследователей и его спасения. Наши спутники были невероятно горды этой короткой экскурсией. И, казалось, даже не тем, что показали нам эту часовню, а больше самим фактом, что им удалось в суматохе дел лишний раз забежать сюда и испить святой воды.
Городок оказался очаровательным селением на крутом склоне у моря — десять улиц вдоль моря, десять улиц поперёк — от моря наверх по холму. Нас привезли к большому двухэтажному белому и на вид очень бедному дому, над которым развивалось два флага — чёрный и жёлтый. Оказалось, это флаги православия и самого монастыря. Этот дом принадлежал монастырю и фактически был бесплатной гостиницей: сюда приходили паломники, могли ночевать здесь, а если надо — жить несколько дней, и отсюда они уходили с ночным провожатым в монастырь.
Городок малоприметен на карте, и имя его, наверное, мало кому известно. Как утверждают местные жители, он расположен именно в той бухте, в которую когда — то вошли корабли персидского царя Ксеркса и где в первой атаке они были отбиты и сожжены спартанцами, то есть греческим спецназом тех далёких времён.
Хозяйничал в монастырском доме отец И, и мы в очередной раз были изумлены, узнав этого человека поближе, а впоследствии услышав от него самого и от людей детали его монашества и домонашеской жизни.
Патер И
Патер И был когда — то в миру владельцем двух крупных ювелирных фабрик в Салониках. Семь собственных вилл, четыре BMW, связи, деньги, поездки за границу и так далее. Сколько это могло продолжаться? Возможно, вечно.
Но он перестал спать.
Как он мне впоследствии сам рассказывал — перестал спать совсем. Не от страха, не от тревог. Он просто постоянно думал только о деньгах. Ложился в постель с женой и продолжал думать о деньгах. Ел и вновь думал о деньгах. Он жил и думал только о деньгах.
За годы, отданные работе, оказалось, что у него уже выросли и повзрослели дети. А он и не заметил.
За это время его жена незаметно превратилась в чужую сварливую женщину, требующую всё больше денег от него, друзья молодости куда — то испарились, а новыми друзьями оказались банкиры, салоникская мафия и начальники всех мастей и сортов, включая шефа полиции.
Рассказывая длинную историю коротко, просто констатирую факт. Однажды он вызвал к себе детей, отдал дочери ключ от одной ювелирной фабрики, сыну — ключ от другой фабрики и, не попрощавшись с женой, ушёл в монастырь, где вскоре принял монашество под именем Патер И.
Когда мы познакомились, это был старше меня лет на десять высокий сухой сильный мужчина в обтрёпанных чёрных монастырских одеждах, с кудрявой рыжеватой бородой, орлиным носом и весёлыми, с хитринкой, умными глазами. Абсолютно счастливый на своём месте. Он не выпускал мобильник из рук и когда не говорил, то нараспев, как поют частушки, припевал церковные песнопения. От него мы и услышали впервые главное слово на этой земле — ευλογία. Евлогия. Благословение.
Он приветствовал этим словом всех и каждого.
Искренне.
От души.
Позднее, когда оставил брата в монастыре и вернулся в городок дожидаться вылета домой, я поближе узнал этого человека и проникся к нему уважением и симпатией. Я прожил рядом с ним в монастырском доме дней десять, мы делили хлеб и вместе работали, когда я не был занят своей основной работой на компьютере, управляя компанией из кафе на берегу, где только и можно было подключиться к интернету.
Мы встречали и провожали паломников, гоняли по окрестностям на его старом и таком же чёрном, как он сам, форде — пикапе по всем его многочисленным делам. И знаете что? Я убедился, что он искренне верит в Бога и что странная суматошная жизнь в этом огромном доме, которая дана была ему как послушание, нисколько не мешает ему быть настоящим воином монашеского братства. Просто он, как разведчик далеко в тылу врага за линией фронта, должен обо всём знать, вовремя приносить информацию командованию, никого не раздражать и постараться не быть убитым.
Таков был Патер И. Он спал по три часа в сутки. Молился столько же, сколько это делают в монастыре. Остальное время он работал: встречал и провожал паломников, обеспечивал их быт и питание, собирал по окрестностям грузы и отправлял эти грузы ночными контрабандными тропами через горы или официально с кораблём из порта Иерисоса, в монастырь.
Он был очень забавным. Одевался как оборванец (домокроенная, состроченная на старом «Зингере» и уже неприлично поношенная ряса, чёрная шапочка набекрень). Высокий, худой, вечно напевающий псалмы и одновременно говорящий по мобильнику. Этот мобильник и эти песни я не забуду никогда — так они меня напугали, когда я поехал с ним по делам первый раз.
Этот парень иногда вёл машину ногами. Подруливая коленями!
Первый раз я чуть не схватился за руль и стал рефлекторно искать педаль тормоза с пассажирского сиденья грузовичка. Дело было так. Мы покатили рано утром на молочную ферму забрать десяток вёдер со свежей брынзой для отправки в монастырь кораблём. Сначала должны были заскочить на почту в Иерисосе и помчались, соответственно, по горам в том направлении. Патер И неустанно трепался по телефону, держа его в левой руке, а правой рулил и переключал передачи (ручная коробка передач). Всё это на огромной скорости по извилистому горному серпантину и на старом разбитом пикапе. Он, кстати, никогда не пристёгивался! Вдруг мы выскочили на склон холма, где с правой стороны дороги в тени огромных эвкалиптов мирно пряталась та самая часовня апостола Павла, куда нас завозили паломники по дороге в городок.
И тут… Патер И стал креститься правой рукой, удерживая мобильник у левого уха левой и руля коленями. Я приготовился к худшему! Худшего не произошло. Как не произошло и все последующие разы, когда мы проскакивали мимо этого места на машине. Заговорённые они тут, что ли?
Много позже я убедился, что они вовсе не заговорённые, — просто за ними присматривают, помогают им, охраняют их… Кто?
Да тот, кому они служат.
…Патер И не ожидал увидеть среди паломников иностранцев: его, оказывается, никто не предупредил. У него с остальными паломниками, собравшимися в монастырь, произошла какая — то беседа, ведь оказалось, что проводники могут взять с собой только пять человек, а нас тут всех собралось десять. Они погалдели немного, перекурили эту проблему, запили её не торопясь потрясающим кофе, заваренным самим хозяином, и сами определили, кому идти. Нас, из уважения к проделанному нами трансконтинентальному перелёту и гостевому статусу, оставили, а полуанглофонный старик с сыновьями и ещё кто — то самоустранились, тем более что старик почувствовал себя неважно и всё жаловался, что сегодня слишком жарко, у него ноет сердце и он не уверен, что сможет карабкаться по горам без последствий для здоровья. От группы отделились и наши гиды. Они не стали дожидаться вечера, бросили свой несчастный пежо у ворот дома, собрали скромные рюкзаки и ушли на полуостров пешком. Видимо, им было не впервой.
К вечеру посвежело. С балкона монастырской гостиницы мы видели море.
Мягкий бриз зашелестел в кронах лимонных и гранатовых деревьев и донёс до нас запах. Так хотелось сорваться с места и побежать к морю. Но мы здесь были не для этого. И нам сейчас было неуютно среди этих странных чужих мужчин. Я, конечно, виду не подавал, а брат всё косился на галдящих эллинов, возможно пытаясь угадать, что ждёт его самого в том монастыре, в котором, по задумке семьи, ему предстояло остаться надолго. Ведь обратный билет на самолёт у него только через три месяца, и изменить что — либо уже было невозможно.
Мы знали, что нас поведут в монастырь ночью. Однако не очень ещё понимали почему, и никто не мог нам тогда этого объяснить. Впоследствии мы узнали, что верховные власти полуострова просто не дают паломникам визу, если те заявляют, что намереваются посетить именно этот опальный монастырь. Вот и ведут монахи контрабандными тропами верных паломников, нагружая их тюками со всяким скарбом, которым Патер И запасается в миру и отправляет из цивилизации в монастырь по ночам для поддержания монастырского хозяйства и жизнеобеспечения братства.
С наступлением темноты греки поутихли, каждый задумался о своём… Под предводительством Патера И отчитали все вместе вечернюю молитву (мы постояли из уважения рядом).
А почти в полночь началась фантасмагория!
Ночной десант
К забору монастырского дома с выключенными фарами тихо подкатил грузовичок. Из него выбрались два молодых монаха в чёрных одеяниях, и в доме закипела работа. Все засуетились и, не поднимая шума, под руководством Патера И потащили прямо со двора в грузовичок всякое заранее приготовленное барахло в мешках и коробках. Пикапчик загрузили за пять минут, и он мгновенно исчез, также не включая фар. Патер И приказал всем забираться в его форд, сам прыгнул за руль, и мы покатили. Я пытался что — то спросить у других паломников, но Патер И зашипел, требуя полнейшей тишины. Вот так мы, как десантники — диверсанты, прокатились по мирно спящему городку и за околицей подъехали под самый забор из сетки — рабицы, за которым нас ждало государство в государстве — Афон.
Там уже молча разгружали пикап те монахи, которые забрали барахло. Им помогали откуда — то появившиеся ещё двое. Мы едва успели выбраться из машины и похватать из неё пожитки, как Патер И молча укатил на своём грузовичке, а двое других монахов — на своём. Мы остались в полной темноте прямо на берегу моря у забора, разделяющего грешную землю от земли святой с ещё не знакомыми нам двумя монахами и тремя греками — паломниками.
Всё это походило на хорошо продуманную военную операцию. Я хотел было что — то спросить, но один монах вежливо поднёс палец к моему рту и указал сначала в сторону огней соседних домов, что были на краю городка от нас метрах в пятидесяти, а потом на рваную дыру в сетчатом заборе. Он жестом велел собирать всё, что валялось на земле. Мы навьючились как могли и полезли в дыру, помогая друг другу.
Я с перепугу и от усердия не только схватил свою тяжеленную сумку, но и потащил за верёвочные петли какой — то огромный металлический баллон. Один монах подхватил петли с другой стороны, и мы, перебравшись через отверстие в заборе, зашагали по тропинке вдоль моря. Картина вокруг оказалась достойная описания. Слева — тёплое Эгейское море. Полный и беспрецедентный штиль! Справа громоздились невысокие горы, густо поросшие растительностью. Мы брели по узкой береговой линии, похрустывая крупной галькой: хрусть — хрусть. Было очень светло — так хорошо трудилась луна и огромные бесчисленные звёзды. Млечный Путь сиял так ярко и близко, будто специально был подвешен тут, чтобы освещать Грецию по ночам. Удивительная, почти волшебная красота!
Неожиданно путь нам преградила чёрная отвесная скала, уходящая в воду. Дальше ходу не было. Тропинка круто свернула вправо и поползла градусов под сорок пять вверх по склону. Монах показал рукой наверх, и мы стали карабкаться. Надо признаться, я с трудом одолел этот подъём. Там было метров двести. В этом месте скала затеняла тропу от естественного освещения. В абсолютной темноте неясно было, куда поставить ногу, потому что нависающие над тропинкой кусты и деревья гасили рассеянный лунный свет.
Груз у меня оказался неподъёмный. По такому склону и без груза было почти не пройти — только ползти на карачках, иначе свалишься назад. Мы все дышали как загнанные лошади и обливались потом. Хотелось упасть и больше не вставать. Трудно было поднять самого себя, а уж подтянуть груз — вообще почти невозможно. Мне кажется, я выдержал этот подъём с металлическим балоном только, как всегда, на силе воли и только потому, что брат был рядом. Я не мог ему показать, как мне невыносимо тяжело. Он тоже старался изо всех сил. Но ему было двадцать три. А мне намного больше.
Подъём закончился, и мы оказались на небольшом плато под следующей горой. Все лежали пластом, и молодые монахи тоже. Тот, с которым мы делили металлический баллон, смотрел на меня с уважением: видимо, не ожидал, что я такой сильный и упрямый. Он сосредоточился и, немного отдышавшись, сумел соединить в один вопрос три английских слова — спросил, как меня зовут. Я ответил. Он повторил моё имя на греческий ортодоксальный манер с добавлением окончания «ос». Я подтвердил кивком. Монах остался доволен.