– Ах! – Анна Матвеевна все-таки потеряла сознание.
Степан достал из саквояжа пузырек и поднес к ее лицу, женщина тут же очнулась.
– Игнатий Лукич, везите ее в больницу, только пусть Михаил Антонович сам смотрит. Я этого не вынесу. Что же будет?
– Сударыня, доверьтесь медицине, и все будет хорошо. Ваша дочь после операции быстро и абсолютно поправится. Уверяю вас, никаких последствий. – Горин пытался говорить как можно более внушительно. – Прошу вас, успокойтесь.
– Это какое-то безумие! Неужто из-за такого пустяшного случая могла случиться такая трагедия?! Не верю! Не могу понять! – метался по комнате отец девушки.
Вдруг женщины, окружавшие кровать, служанки или гувернантки, Бог их знает кто, завизжали от ужаса. С Верой случилась судорога.
– Тихо, сударыни, тихо, все нормально. Это тоже симптом, но пока не смертельный. Прошу вас, Игнатий Лукич, медлить нельзя. Поверьте, я понимаю ваше смятение, поедемте, уверяю вас, Михаил Антонович подтвердит мои слова.
– Поезжай, Игнатий, поезжай, – рыдала Анна Матвеевна.
– Что ж делать, поедем, – недовольно выдавил он из себя. – Как везти-то?
– Голову нужно зафиксировать и можно в теплое одеяло или шубу завернуть, да в коляску, тут недалеко. Только придерживать от тряски, чтобы хуже не сделалось. Я шину наложу. Одеял побольше, лучше шерстяных, тепло укутать.
Степан принялся готовить девушку к поездке под звуки непрекращающихся стенаний и суеты.
Вот чего он никак не мог ожидать, так это последующего разговора со старшим врачом.
– В уме ли вы, Степан Сергеевич, предлагать трепанацию дочери Лисовского?! – Они уединились в ординаторской, и Михаил Антонович был крайне возбужден.
– А что же я должен был ему предложить? – Горин смотрел на него в недоумении широко раскрытыми глазами.
– Да. – Он обессиленно выдохнул и обреченно опустил плечи. – Ну, да. Тут я сам сплоховал. Нашел кого послать. Вы, конечно же, не виноваты, я скажу ему, что вышла ошибка.
– Это как это? – возмутился Степан, не веря своим ушам. – Нет никакой ошибки! Все ясно как белый день, сами видите! О чем это вы, Михаил Антонович?
– Господин Горин, вы что же, не понимаете? – жарко зашептал он ему прямо в лицо. – Это Лисовский! Он уничтожит нас с вами, ежели его дочь умрет на операционном столе или после операции.
– Ну, во-первых, с чего ей умереть?
– Во-первых, – грубо прервал Степана Михаил Антонович, – много с чего. Начнем с непереносимости хлороформа, закончим инфекцией мозга.
– Сегодня только утром делали трепанацию адвокату.
– Нашли-с кого ставить в пример, таким ничего не делается, подонкам, а вот нежным, хрупким, невинным девицам – еще как.
– Нет, я решительно против и настаиваю на операции, и немедленной, мы и так слишком много времени потеряли! Вам меня не остановить! Как хотите, но я готов сказать ее отцу, что вы не даете мне делать операцию, и от этого она к утру помрет, а она помрет, вы это очень хорошо знаете. – Степана было не остановить. – Вы же шанс у нее последний отнять хотите! Не совестно?
– Ой… – Старший врач схватился за голову. – Подите прочь! Делайте что должны!
– Я не подведу вас, поверьте!
– Ах, эта юношеская дерзость и самонадеянность, – вздохнул, обессиленно опустившись на стул, Михаил Антонович, Степана уже не было в комнате, он убежал со всех ног. – Что ж, мне остается только молиться.
Самое сложное в такой операции точно определить место трепанации. По параличу было ясно, с какой стороны искать, обрили половину головы, Горин уже представлял себе, как будет возмущена девушка, когда об этом узнает.
– Может, уж всю обрить? – предложила сестра. – Так совсем некрасиво.
– Брейте, – скомандовал он. – В самом деле, чего мудрить.
Повезло, на обритой голове удалось обнаружить место удара по едва заметному синяку.
«Тут и будем сверлить», – решил молодой доктор.
Все было готово. Пациентка на столе, маска, хлороформ, инструменты. Только утром он делал подобную операцию, но внезапно что-то дрогнуло внутри, лишь на миг. Нет, он не боялся Лисовского, никого не боялся, ему лишь безумно хотелось, чтобы все непременно вышло удачно. Что-то личное присовокупилось против его воли, он еще не понимал что, но эта девушка не была для него просто пациентом, и дело было не в споре со старшим врачом, и не в том, что он может упасть лицом в грязь, а в ней, в ее личности. Горин что-то почувствовал, но что, он не понял и впервые в жизни произнес молитву Богу с просьбой о помощи.
Шурочка все смотрела на окна напротив, но они были темны, хотя было уже за полночь, а ей все не спалось. Вот уже несколько месяцев она ложилась, когда он читал свои умные книги по медицине за столом под абажуром и пил чай, а сегодня он так и не пришел, и сердце щемило от тревожного предчувствия.
Многим той ночью не спалось. Игнатий Лукич мерил шагами приемную, а сестры боялись попадаться ему на глаза. Михаил Антонович усиленно молился в своем кабинете, больше беспокоясь за свою судьбу, ведь покидать насиженное место ему не хотелось. Вениамину было просто любопытно, чем дело закончится, а Степан лично накладывал последние швы и повязку, не доверяя никому, строго следя за асептикой и антисептикой, ведь умирали в таких случаях только от инфекции, занесенной во время операции.
Глава 6
Это новое чувство – любовь
Сидя в ординаторской, Степан заполнял, поскрипывая пером, истории болезни. Озорной мартовский луч скакал по руке, будто звал поиграть. Молодой человек ответил ему улыбкой, не отрываясь от работы.
– Слыхали, Степан Сергеич, отца Пахомия мертвым нашли в часовне? – спросила хлопотавшая у шкафчика с лекарствами сестра Татьяна.
– Нет, не слышал, да, признаться, и кто таков отец Пахомий, не знаю, – не отрываясь, ответил он.
– Да как же? Местный старец, прозорливый. Неужто не встречали? На Большой дороге пожертвования собирал. Ласковый такой, добрый, чистая душа. Все его любили, – грустно пояснила она.
– Так кто его и за что убил-то?
– Грабители, говорят. Ходил слух, а может, и не слух, что денег много у него в часовне было. А он там один жил.
– Откуда ж у него деньги?
– На церковь, милостыня. Безбожники, уж и святое место не боятся грабить. Слышала, будто орудует шайка, иконы в дорогих окладах воруют, сдирают, а образа – в печь. До чего народ дошел?! Бога бояться перестал. Эх… – Сестра закрыла шкафчик и вышла с подносом, полным пузырьков.
– Да, нынче в деревнях знаете кто в авторитете? – Степан вздрогнул от неожиданности.
– Павел Иванович, а я вас и не заметил, как вошли, – обернулся он на переодевающегося доктора по детским болезням, высокого, худого, приятной наружности, редко доводилось с ним встречаться.
– Домой иду, в ночную смену дежурил, – пояснил он, натягивая пиджак. – Так вот-с, – он подошел ближе к столу, считая долгом досказать свою мысль до конца, – авторитет в деревнях нынче не кто иной, как некий хулиган с засапожным ножиком. Знаете такого?
– Догадываюсь.
– Хулиган, поясню вам, это такой субъект, что зло творит без надобности, запросто так, ради удовольствия. Дерется, убивает, грабит без повода, для куражу. Опасная личность. И представьте себе казус, барышни такими соблазняются. Вот тебе и нравы! Ну, будьте здоровы! – откланялся он и вышел, а Степан вздернул удивленно брови, вздохнул и помотал головой, сколько информации за полчаса, что он на службе.
Горин дописал последнюю страницу, поправил, чтоб ровнее стояла, стопку историй болезни, довольно потянулся и вновь улыбнулся весеннему солнышку. Убийцы, хулиганы – не трогали его сердце, оно еще было слишком молодо, а в последнее время он его даже чувствовал, будто широкое, во всю грудь.
С грохотом отворилась дверь, и в ординаторскую ввалился Вениамин, а за ним сестрица Амалия.
– Что ж ты здесь ходишь, окаянный?! – ругалась она. – Раз напился, так сиди там у себя с мертвяками и не высовывайся. Старший врач увидит, совсем по миру пойдешь.
– Дело, дело у меня, родная, к любезному Степану Сергеичу, – нечетко пробормотал Веня и икнул.
– Фу, – отвернулась от него сестра и занялась своими делами.
– Садись, а то еще свалишься? – Горин подставил ему стул. – И правда, ты чего? Утром-то.
– Это ты, брат, просто горя моего не знаешь. Что прочитал! Вот, смотри. – Он достал из кармана газетный обрывок. – Первого марта в Севастополе упал с высоты и убился насмерть военный летчик штабс-капитан Андреади. Каково? А? Лучшие из лучших уходят. Горе-то какое? А сегодня уж девять дней, пишут с опозданием, только узнал.
– Он тебе родственник, что ли?
– Не придирайся. А, – махнул он рукой, – знаю я тебя, не поймешь моей страждущей души. Дело лучше слушай. Там труп доставили, родные хотят полное вскрытие, причину смерти, а я, сам видишь, не в форме. Печень с селезенкой спутать могу. И, ведь, заметь, осознаю это. Ответственность свою знаю, брат. Ты же любишь ковыряться в них, – он презрительно поморщился, – знаю тебя, хлебом не корми. Подсобишь?
– Куда ж деваться? Подсоблю, только обход у меня, а там, ежели срочных не будет, подойду.
– Ой, и люблю тебя, друг. – Веня обнял Степана и неровно направился к выходу.
– Дойдешь?
– Обижаешь!
Такие же крашеные белой краской стены, стандартные кровать, тумба и стулья, никаких излишеств, как и в других палатах, но эта – отдельная, для особых гостей, к коим, без всякого сомнения, относилось семейство Лисовских. Как же прыгал возле Игнатия Лукича уважаемый Михаил Антонович, когда уж точно стало известно, что барышня выживет и абсолютно поправится. Адвокат, кстати, тоже выжил и шел на поправку, несмотря на солидный возраст, вровень с молодыми.
Степан сидел на стуле возле кровати, на которой расположилась, утопая в подушках, его пациентка. Осмотр он уже произвел, и теперь они просто беседовали.
– Что ж, Вера Игнатьевна, нынче голова у вас не кружится, когда сидите, и паралич полностью прошел. На завтра буду сиделке рекомендовать начинать вам вставать. Самостоятельно не смейте, она знает, что делать надобно, с чего начинать, тут форсировать не стоит. Всему свое время, нагрузки следует вводить постепенно, чтобы не сорваться на ухудшение состояния. Обещаете слушаться, как и до сего дня? Подозреваю, что головокружения мешали вам, а теперь вдруг решите, что все можно, предупреждаю, что не стоит. Обещаете, Вера Игнатьевна, слушаться?
Говорил, а сам тонул в ее больших ярко-синих глазах. На голове у девушки была повязка, лицо худое с чуть широковатыми скулами, кожа мраморная, аристократичная тонкая шея, музыкальные пальцы, а вся казалась она ему лебедем, настоящей Одеттой.
– А я на вас не сержусь, Степан Сергеевич. – Солнечные зайчики отразились хитрыми огоньками в ее глазах.
– Это славно, что не сердитесь, Вера Игнатьевна. – Его улыбка не скрывала наслаждения моментом. – Только, позвольте узнать, за что должны были?
– За то, что вы совершенно лишили меня прически.
– Да, – Степан встал со стула, нахмурился, улыбка сошла с его лица, – простите, Вера Игнатьевна, вы имеете полное право меня за это корить. Это мой промах, я признаю.
– Да вы смеетесь надо мной, я же вроде в шутку сказала. Разве же не должны вы были мне голову обрить? Смеетесь? – насупилась она.
– Нет, это на самом деле моя ошибка. Следовало обрить только маленький участок, не все волосы, но я так растерялся, давили на меня, и ваш отец, и старший врач. Легко было рассчитать по параличу и схеме падения нужное место, уже потом, после операции, корил себя за это.
В голосе молодого доктора было столько досады на самого себя, будто он совершил что-то ужасное, девушка явно прочувствовала его переживания, удивляясь, как он к этому серьезно относится.
– Но, Степан Сергеевич, это же только волосы, всего-то мелочь.
– Простите, я лишнего наговорил вам, но раз уж так вышло, то скажу, что в моем деле мелочей не бывает. – Он улыбнулся, чтобы успокоить девушку, которая расстроилась вместе с ним. – И это я не должен говорить, но вы прекрасны и без волос на голове, да они скоро и отрастут.
Оба покраснели, раздался стук в дверь, а за ним показалась голова красавца молодого офицера Бориса Бергова, жениха девушки, с огромным букетом красных роз.
– Можно? – нерешительно спросил он.
– Да, мы уже закончили осмотр. Проходите, пожалуйста, а мне как раз уже пора. Вы помните рекомендации? – Он серьезно кивнул Вере, на этот раз без улыбки, и направился к выходу.
– Я на секунду. – Борис бросил к ногам девушки букет и выскочил вслед Горину. – Доктор, – окликнул он.
– Да, что вы хотели? – холодно ответил тот.
– Простите, доктор, можно задать вам деликатный вопрос? – Офицер старался говорить тише и отвести его подальше от палаты.
– Да, конечно.
– Я, видите ли, обручен с Верой Игнатьевной, – замялся он.
– И?
– Ну, вот эта ее травма, операция, они как-то повлияют на ее дальнейшее здоровье? Ну, понимаете, о чем я? – Он смущенно покусывал верхнюю губу и был в этот момент невыносимо противен Степану.
– Не извольте беспокоиться. Абсолютно никак не повлияют. Предсказание самое благоприятное, полнейшее выздоровление, нужно только время, чтобы лечение прошло правильно. Двигательные, умственные, психические функции без изменений. – Он хотел добавить – детородные, но сдержался. – Можете смело жениться.
– Ой, благодарю, доктор. – Он пожал обеими руками руку Горина. – Даже не представляете, как успокоили, а то и ночей не спал.
– Мне надо идти, извините, дела.
– Да-да, конечно. – Борис с облегчением погладил лоб, будто стряхнул пот, на что челюсти Степана непроизвольно сжались, и он поспешил удалиться.
Новых посетителей не было, и ему сейчас очень подошло уединение с трупом, о вскрытии которого просил его Вениамин.
Этот день выдался на редкость скуп на пациентов, о чем Горин сетовал, не умея сидеть без дела, да и мыслям такая праздность – самая питательная среда, словно бактериям мокрая тряпка. Гнал их, за книги брался, истории перечитывал, а все никак красный пошлый букет из головы не шел. При таком раскладе и Вене обрадовался, когда голова его в дверях показалась.
– Проспался, смотрю? – Он широко ему улыбнулся.
– Да, отпустило. Поблагодарить зашел.
– Да брось эти церемонии, – махнул рукой Степан.
– А ты почему грустный сидишь? Случилось чего?
– Ничего я не грустный, – возмутился Горин, – работы нет, скучаю.
– Так уж смена твоя закончилась часа два назад. Вот, – Веня забегал по комнате, – в чем твоя проблема. Ты же жизни совсем не знаешь. Только пациенты да книги, и те по медицине. Все, собирайся, – решительно засуетился он, – идем с обществом знакомиться. У нас сегодня партийный кружок, а там самые прогрессивные люди и идеи. Ты такого и не слыхивал. С братом моим познакомишься наконец. И барышни есть. Нет-нет, – жестом остановил собравшегося возразить Степана, – танцев не будет, сегодня серьезная тема. Идем, и не возражай, – тянул он его за рукав.
Как уж тут было сопротивляться? Да, и не мешало ему и вправду отвлечься от медицины, хотя бы на вечер.
Шли долго, хлюпая мартовским снегом, лабиринтами улочек, а Веня все не мог остановиться, расхваливая своего брата, так он им гордился.
– Он у меня, знаешь, важная персона, настоящая волевая, целеустремленная личность, не то что я, но я не в обидах, наоборот, мне с моей ленью и соваться нечего мир переустраивать.
– А зачем его переустраивать? Что не так-то? – искренне недоумевал Степан.
– Удивляюсь я тебе, брат, все кипит вокруг тебя политикой, а ты будто слепой, не видишь и под носом. Но погоди, погоди, сейчас послушаешь прогрессивные, сильные речи настоящих борцов революции, и сразу проникнешься. Сила! Мощь! На что замахнулись! – гордо гремел Веня.
Услышав о революции, Горин нахмурил брови, и что-то слабо зашевелилось в его мозгу, даже хотел повернуть, не идти дальше, противно стало его натуре, но удержался, неудобно как-то стало, да и любопытно, но только совсем немного.