Кузены - Пузанов Артем 4 стр.


– Планы изменились.

Милли цокает языком, потом делает приглашающий жест:

– Ладно, пошли тогда. Познакомишься с Обри.

Я не в настроении говорить еще с кем-либо, и, видимо, это отражается на моем лице, потому что она закатывает глаза и добавляет:

– Поверь, она тоже вряд ли будет в восторге.

– Не думаю, что…

– Эй, вот ты где! – прерывает нас новый голос. – Я уж думала, что не найду тебя.

Девушка моего возраста, в синей кофте с короткими рукавами и спортивных шортиках, светлые волосы собраны в низкий хвост. Кожу покрывают веснушки, и явно не только нос и щеки, но и все тело. Лицо мне знакомо по вырезкам из моей папки, хотя его обладательница там обычно в шапочке для плавания. Улыбка, адресованная Милли, становится шире, когда Обри замечает меня.

– Ой, извини. Кажется, я помешала…

– Нет-нет, – обрывает ее Милли и указывает на меня с видом ведущей шоу, вручающей какой-то бесполезный приз. – Знаешь, кто это? Джона!

Брови Обри взлетают вверх, она в замешательстве переводит взгляд с Милли на меня и обратно.

– Правда?

– Да, судя по всему, – пожимает плечами Милли.

Глаза Обри продолжают бегать туда-сюда. Даже без улыбки в выражении ее лица остается какое-то дружелюбие. И честность. Похоже, она совсем не умеет врать.

– Вы меня что, разыгрываете?

Кажется, настало время моего выхода.

– Ну извините, что не свечу своей физиономией во всех соцсетях, как другие безмозглые лемминги, которым не хватает чужого внимания.

– А… Теперь вижу. Привет, Джона, – кивает Обри и оглядывается на Милли, которая то и дело косится на океан, будто прикидывая, не спихнуть ли меня за борт. – Ты не очень смахиваешь на Стори.

– Я похож на мать.

Обри со вздохом убирает с глаз прядь тусклых волос.

– Я тоже. – Она глубоко втягивает воздух, словно готовясь нырнуть в холодную воду. – Давайте спустимся вниз, поболтаем немного. Нам не помешает узнать друг друга получше.


Через полчаса Милли доходит до кондиции. Я не знаю ее настолько, чтобы быть полностью уверенным, но готов поставить все, что у меня есть, – она меня терпеть не может. Миссия выполнена, я считаю.

– Пойду возьму себе выпить. – Милли поднимается с места в кабинке у окна, где мы сидим. – Обри, ты хочешь чего-нибудь? Или, может, вместе пойдем?

Вопреки моим ожиданиям, та не срывается за ней. Она сидит с отсутствующим видом, то и дело настойчиво заглядывая в телефон, и каждый раз – как сейчас, например, – ее взгляд затухает. Кажется, она чего-то ждет.

– Нет, спасибо, – бормочет она.

Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».

«Как идут дела?»

Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».

«Это все, что ты мне хочешь сказать?»

Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».

Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.

– Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», – говорит она.

– Что?

– Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, – поясняет она, склонив голову набок. – Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?

– Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.

В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обри – все равно что пинать щенка ногами.

– Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против…

– Оказалось, что у меня особо нет выбора.

– Похоже, у нас у всех его не было.

Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.

– Твой отец – дядя Андерс… – Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. – Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?

– Он… настойчивый, я бы так сказал.

Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.

– О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно… А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.

Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?

– Отец, он… всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.

– Вы с ним близки?

С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:

– Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась…

– Да уж. Особенно в последнее время.

Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.

– Думаешь, она будет ждать нас на пристани?

– Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? – не без надежды спрашиваю я.

– Да я не про нее, – смеется Обри. – Про бабушку.

Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».

– Ага, сейчас, – фыркаю я. – Она больше ни одного письма не прислала.

Лицо Обри омрачается.

– Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.

– Я не написал ни разу – с тем же результатом.

– Прямо мороз по коже. – Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. – Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работе – как будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт… В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?

– Дешевая рабочая сила, – пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.

Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестнице – Милли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.

– Разбирайте.

Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стакана – один с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.

– За – ну, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.

Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.

– Фу! Милли, что это?!

Та невозмутимо протягивает ей платок.

– Пардон, забыла про лайм. – Она выдавливает в стаканы сок из дольки. – Джин с тоником, а что?

– Ты серьезно?! – Обри с гримасой отвращения отставляет свой. – Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?

– У меня свои хитрости. – Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. – Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?

У меня разом пересыхает в горле.

– О чем ты?

Милли пожимает плечами.

– Вся наша семья – одни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. – Она наклоняет стакан в мою сторону. – Давай, выкладывай.

Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обри – та вся побледнела, что и веснушек стало не видно.

– Нет у меня никаких секретов.

– У меня тоже, – выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был прав – врать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.

Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.

– У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи они – твои собственные или кого-то еще.

На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.

– А что, и те, и другие сразу не могут быть? – интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.

Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.

– У тебя, Джона? – спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. – Очень даже могут, я думаю.

Глава 4. Милли

– Выглядит не особо, да? – говорит Джона.

Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы – нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.

– А мне нравится! – громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.

Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой – есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.

– Мне тоже, – откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.

Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно – приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.

– Такой маленький, – замечает Обри. – Как бы нас клаустрофобией не накрыло.

Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» – единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа – и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.

– Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, – откликаюсь я.

Обри переводит взгляд на меня:

– Ты зовешь ее Милдред?

– Ну да. А ты как?

– Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. – Она поворачивается к Джоне: – А для тебя она кто?

– Никто, – отрывисто отвечает он.

На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками – по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.

– Добро пожаловать на Чаячий остров! – объявляет капитан по громкоговорителю.

– Столько народа… – В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.

– Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, – замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. – Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, – качает он головой. – На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островок – якобы из-за своей «небанальности».

По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.

– А ваши вещи где? – спрашивает он меня и Обри.

– Сдали в багаж при посадке, – отвечаю я, оглядывая его пожитки. – У тебя что, больше ничего с собой нет?

Он перекидывает сумку через плечо.

– Мне много не надо.

Скоро мы вливаемся в поток сходящих с парома пассажиров, движущихся к берегу по узкому причалу. Прямо парад отпускников – несмотря на пасмурную погоду, все как один в шортах, темных очках и бейсболках. Мое красное платье совершенно выбивается из общей массы, однако я надела его не просто так. Его носила мама в старших классах, и это одна из немногих сохранившихся у нее вещей, в которых и сейчас можно ходить. Небольшая шпилька в адрес бабули, которая пригласила нас, внуков, но так и не пожелала признавать собственных детей. Они по-прежнему существуют, Милдред, вне зависимости от твоего к ним отношения!

Причал выходит на широкую мощеную дорожку. Дома по бокам обшиты дранкой разных оттенков белого и серого цветов. Я глубоко вдыхаю и слегка вздрагиваю – к соленому морскому воздуху примешивается аромат жимолости. Так пахнут мамины духи, но я никогда раньше не сталкивалась со смесью этих запахов в естественном виде.

Вдоль одной стороны дорожки выставлены крытые тележки с багажом. Мы с Обри отыскиваем номер 243, который нам назвал принимавший наши вещи служащий, и откидываем клапан.

– Вот они, – с облегчением говорит Обри, беря рюкзак и один из чемоданов.

Я начинаю вытаскивать свои – два на колесиках, один поменьше без – и здоровенную сумку для ноутбука. Сзади слышится недоверчивое фырканье Джоны.

– Это все твое?! – Я не отвечаю, и он добавляет: – Ты что, весь свой гардероб упаковала?

Даже не половину, но ему об этом знать необязательно. Как и то, что в небольшом одни только туфли.

– Мы здесь на два месяца, вообще-то, – напоминаю я.

Джона окидывает неодобрительным взглядом мои чемоданы «Туми» с алюминиевым корпусом, отделанным под перламутр. Наверное, если не знать, что мама купила их с рук на интернет-аукционе, смотрится слегка претенциозно. Особенно среди окружающих нас шорт и футболок. Деньги у отдыхающих на Чаячьем острове имеются, и немалые, но здесь не принято ими хвастаться. В этом частично заключается местный шарм.

– Вижу, дела у тети Аллисон идут неплохо, – ехидно замечает Джона.

– Ой, да брось. Подумаешь, привезла с собой побольше одежды, чтобы было из чего выбрать, – огрызаюсь я. – Ты сам собирался в какой-то выпендрежный научный лагерь на все лето, так что не тебе меня судить.

– Вот только выяснилось, что мне он не по карману. – По его лицу пробегает тень гнева, прежде чем оно снова принимает обычное утомленно-презрительное выражение. – Так что вместо этого я оказался здесь.

Я сдерживаю так и просящееся на язык «вот нам повезло!». Мне мало известно о финансовой ситуации что Джоны, что Обри. У нее, знаю, мать работает медсестрой, а отец последние десять лет пытается написать вторую книгу. Вряд ли они бедствуют, но уж точно не купаются в деньгах. С родителями Джоны все запутаннее. Дядя Андерс вроде бы финансовый консультант, но не в какой-то компании, а сам по себе. Пару недель назад, отыскивая информацию о родственниках в Сети, я наткнулась на короткую заметку в местной газете, где недовольный бывший клиент называл его «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». Кто это такой, я не знала, пришлось гуглить. Оказалось, тоже консультант, который сел в тюрьму за организацию гигантской финансовой пирамиды и обман многих тысяч инвесторов. Я была слегка шокирована – наша семья, конечно, со странностями, но преступников у нас в роду никогда не было. Однако потом я почитала дальше, и в итоге выяснилось, что, хотя пара клиентов и обвиняла дядю Андерса в мошенничестве, достоверно ему можно инкриминировать максимум неудачные советы. История оказалась слишком мелкой для нью-йоркских газет, маме на глаза даже не попалась и не особенно ее впечатлила.

– Никто, имея хоть каплю рассудка, не доверил бы Андерсу свои деньги, – сказала она.

– Почему? – удивилась я. – У него же вроде блестящий ум, как ты говорила?

– Да. Но Андерса всегда заботили интересы только одного-единственного человека – его собственные.

– А как же тетя Виктория? Или Джона?

Мама поджимает губы.

– Я имела в виду бизнес, а не семью.

Назад Дальше