За поворотом ему открылась забавная картина: его спутники в полном составе ушли вперед и теперь, мокрые с головы до ног, под ледяными струями источника, бившего из камней, с наслаждением терли тело и одежду.
– Давай с нами! – преувеличенно бодро крикнул ему курака. – Нельзя, чтобы хоть одна частица пыли этой проклятой земли, пристанища Супая, сопровождала нас наверх.
Помыли даже сандалии – те, у кого они были, – и, словно именно здесь проходила граница между побережьем и горами, пересекли узкое ущелье, и пустыня и море навсегда остались позади.
Он на мгновение задержался, задрав голову к вершине горы, которая словно гладила небо своими снегами, и у него сжалось сердце – от тоски и от предвкушения: ведь он только что окончательно попрощался с прошлым и уже больше никогда не будет капитаном Алонсо де Молиной.
Когда к ним стал приближаться бегущий часки (разноцветные ленты, его знак отличия, трепетали на ветру), путники почтительно уступили ему дорогу, поскольку того, кто совершит тяжкое преступление: загородит ему проход, задержит или хотя бы заговорит, – ожидало весьма суровое наказание.
Часки жили в крохотных хижинах, расположенных вдоль главных дорог Империи, иногда довольно близко друг от друга, и их единственная задача состояла в том, чтобы днями и неделями терпеливо ждать появления товарища, который передаст послание слово за словом, и тотчас же пуститься в путь, снова и снова повторяя в уме текст, ничего в нем не меняя.
Таким образом новости и приказы могли преодолевать длинные расстояния за весьма короткое время, и Инка, сидя в своем дворце в Куско, всегда был в курсе того, что происходит на бескрайних просторах его обширных владений.
Однако на сей раз, когда с наступлением вечера они с более чем бесконечным терпением совершали восхождение по каменным ступеням лестницы, вырубленной в скале, гонец, бежавший из Тумбеса, не стал их обгонять, а прямо спросил Чабчу Пуси, отвел того на несколько метров в сторону и без запинки проговорил послание, которое ему поручили передать и которое он повторил в последний раз: после этого следовало тут же его забыть.
Лицо кураки, и без того бесстрастное, внезапно словно превратилось в каменную маску, и, отослав часки назад легким мановением руки, он долго размышлял, прежде чем нарочито медленно приблизился к испанцу и хрипло произнес:
– У меня для тебя плохие новости. Очень плохие… Чили Римак приказал убить твоего черного друга и превратил его в «рунантинья».
Алонсо де Молина чуть не потерял сознание: казалось, внутренности ему пронзили каленым железом, – и пришлось тяжело опуститься на ступеньку, не то бы покатился вниз по лестнице.
– Боже милосердный!.. – всхлипнул он. – Быть этого не может! Это невозможно!.. Этот бедный негр в жизни и мухи не обидел.
Он закрыл лицо руками, и ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы его не видели плачущим, ведь они с Хинесильо не один год были неразлучны – в походах и приключениях, попойках и сражениях, в голоде, холоде и забавах с женщинами. Их связывала настолько крепкая дружба, что негр, не колеблясь ни секунды, последовал за ним, когда ему пришла безумная идея навсегда остаться в чужой стране. Он считал его больше, чем другом или боевым товарищем, практически братом, и тот был уже единственным звеном, связывавшим его с Испанией и всем, что составляло его прошлое.
Чабча Пуси, курака Акомайо, опустился на ступеньку выше и почтительно и сдержанно хранил молчание, по-видимому, сознавая, какое глубокое горе испытывает это странное существо, наполовину бог, наполовину человек. Когда тот поднял голову и спросил только: «Почему?» – инка пожал плечами и вытянул руки, повернув ладони вниз, словно желая показать силу своего неведения.
– Возможно, ему внушала страх его черная кожа; возможно, он приказал его убить из чистого суеверия или, возможно, пожелал иметь «рунантинья», которой больше ни у кого нет… В его жилах течет королевская кровь, поэтому одному лишь Инке он должен отчитываться в своих действиях.
– Что такое «рунантинья»?
Инка заколебался, но в конце концов с явным усилием и неудовольствием ответил:
– Это своего рода барабан; он изготавливается из кожи врагов, которые были важными… Самый ценный трофей воина.
– Вот мерзавец! – вскричал андалузец, прыжком вскочив на ноги и решительно устремляясь вниз по лестнице. – Я сдеру с него кожу на барабан, или я не Молина… Этот сукин сын у меня узнает, чего стоит жизнь христианина.
Курака, бросившись за ним вдогонку, с силой ухватил его за руку.
– Погоди! – взмолился он. – Погоди, не беги. Ты не можешь вернуться в Тумбес! Мне приказано привести тебя в Куско.
– Да пошел ты со своими приказами! – огрызнулся испанец. – Я собираюсь отрезать яйца этому мерзавцу Ушастому, и не вздумай мне мешать.
– Я сожалею! – сухо ответил туземец. – Мне приказано доставить тебя в Куско живым или мертвым.
Испанец окинул его презрительным взглядом и, резко отведя его руку, с силой толкнул на ступени.
– Оставь меня в покое, гадкий индеец! – крикнул он. – Вы просто шайка дикарей, и капитан Писарро был прав: вы понимаете только силу.
И снова ринулся вниз, перепрыгивая через ступени, и, когда спустя несколько минут заметил, что солдаты, все как один, со свирепым видом гонятся за ним, остановился, подготовил аркебузу и, тщательно прицелившись в самого первого, выстрелил.
Казалось, звук выстрела прогрохотал тысячу раз, отразившись от стен гор: он, словно мяч, отскакивал от одной до другой, спускаясь в самую глубину узкого ущелья, и слился с отчаянным воем солдата, который, падая, стукался о выступы камней, пока не разбился у подножия высокого обрыва.
Отряд в ужасе застыл на месте, и Алонсо де Молина воспользовался передышкой, чтобы перезарядить аркебузу, но, видя, что никто не решается сделать ни шагу вперед, развернулся и поспешно продолжил свой путь в Тумбес.
Он шагал настолько быстро, насколько позволяли ноги, однако спустя два часа разряженный воздух высоты, к которой он не успел привыкнуть, начал угрожать разорвать ему грудь, и волей-неволей пришлось сделать привал и присесть на камень, потому что кружилась голова и накатывали приступы тошноты. Казалось, воздух с трудом поступает в легкие, а в руках ощущалась такая тяжесть, будто он держал не аркебузу, а пушку.
Прошло несколько минут, и из-за поворота вынырнул Чабча Пуси – и замер, увидев, что он целится в него из «трубы громов».
– Я не вооружен! – крикнул он, подняв руки вверх. – Не вооружен! Я человек мирный и желаю лишь с тобой поговорить.
– Мне не о чем разговаривать, пока не прикончу этого мерзавца, и, если хочешь остаться целым и невредимым, держись от этого дела подальше.
– Не могу! – посетовал тот. – Я понимаю, что ты прав, но не могу. Если я не доставлю тебя в Куско, это будет стоить мне жизни. Мне и моей семье. Таков здешний закон.
– Ну, не я же его устанавливал. Терпи, коли ты его принимаешь.
– Послушай!.. – взмолился туземец. – Ты не успеешь пройти и половину пути, как Чили Римак узнает, что ты его ищешь, и скроется из Тумбеса. Страна большая, ты его никогда не найдешь и добьешься лишь того, что тебя убьют его солдаты… Однако, если ты отправишься со мной в Куско и попросишь правосудия у Уаскара, убедив его в том, что один из его родственников подставил под удар безопасность Империи и вызвал гнев богов, убив без причины друга Виракочи, я тебе гарантирую… клянусь честью! – что мой Повелитель прикажет содрать с Чили Римака кожу живьем и ты сможешь пить чичу[20] из его черепа.
Алонсо де Молина долго смотрел на него, обдумывая услышанное, и наконец опустил оружие и прислонил его к скале.
– Ты хитрый лис… – проговорил он. – Грязный, чертовски изворотливый интриган, однако на этот раз, думаю, что ты прав, будь ты проклят. Однако обещаю, если твой хозяин не отдаст мне шкуру этого мерзавца, тогда я сдеру кожу с него самого, лоскут за лоскутом… А сейчас оставь меня в покое, потому что я без сил. Хождение по этим треклятым горам кого хочешь вымотает.
Туземец не послушался – напротив, подошел ближе, доставая из кожаного мешочка, привешенного к поясу, горсть мелких зеленых листьев и небольшой кусок известняка.
– На, возьми! – сказал он. – Это снимет с тебя усталость.
– Ты что, пытаешься меня отравить?
Вместо ответа туземец сунул листья себе в рот и начал усердно жевать.
– Кока – это подарок, который сделал нам Виракоча, чтобы побороть голод, жажду, холод и усталость. Она растет по другую сторону кордильеры, и без ее помощи наши воины, вероятно, не смогли бы выиграть столько сражений… – Он вновь протянул ему листья. – Возьми же! – взмолился он. – Не отвергай пищу богов, а то мне придется поверить, что у тебя с ними нет ничего общего.
Вкус был горький и вызывал желание немедленно выплюнуть листья, но андалузец сделал над собой усилие, поскольку туземец ждал результата, и вскоре почувствовал, как его охватывает смутное ощущение эйфории и облегчения, он дышит полной грудью, а усталость покидает его тело, словно ее далеко-далеко уносит легкий ветерок. Он съехал с камня и оказался на земле, и тут им овладело неудержимое желание расхохотаться, хотя он был совершенно не расположен к веселью.
– Разрази меня гром! – воскликнул он. – Какая любопытная штука!.. Мне весело, я вижу все вокруг с предельной ясностью, цвета кажутся более яркими, а усталость как рукой сняло. Вот чудеса-то!.. Как, говоришь, это называется?
– Кока.
– Кока!.. – задумчиво повторил он. – И что это: дерево, трава или кустарник?..
– Куст, который растет в жарких долинах… Он произрастает сам по себе, хотя его можно выращивать на больших плантациях, но лишь по особому разрешению Инки.
– Инка, как я погляжу, держит все под контролем. Меня это не удивляет: если бы кока была известна в Испании, у императора наверняка было бы на нее исключительное право. Пресвятая дева! Я даже не хочу себе представить, какое состояние я бы нажил, засадив весь Хаэн картофелем и кокой… – Он с удовольствием сделал глубокий вздох и широко улыбнулся. – Боже, как прекрасно я себя чувствую!
– Меня это радует, – вкрадчиво произнес Чабча Пуси. – Меня радует, что ты чувствуешь себя бодрым и отдохнувшим, потому что мне надо сообщить тебе кое-что важное: смерть твоего друга – это не единственное известие, доставленное часки.
Алонсо де Молина пожал плечами.
– Мне все равно, – заявил он. – После известия о Хинесильо ничего из того, что ты можешь мне сообщить, не имеет значения. Я любил этого чертова негра, – жалобно проговорил он. – Я любил его как мало кого в этом мире, и не могу понять, как же это я мог допустить, чтобы негодяй Длинноухий-Узколицый убедил меня оставить его в Тумбесе. Совершенно ясно, что он собирался его убить, как только я уйду с «трубой громов»: вот она-то его на самом деле пугала.
– Но зачем ему понадобилось его убивать? – поинтересовался инка: он явно был озадачен.
– Не имею понятия. Хинесильо был просто неспособен кому-то навредить. Его интересовало только вино, карты и женщины.
– Он спал с какой-нибудь из женщин Чили Римака?
– Кто его знает? Не успели мы сойти на берег, как они принялись вертеть перед ним хвостом, и негр, который, насколько мне известно, был весьма силен по этой части, успел оприходовать где-то тридцать или сорок девчонок. Если он вдобавок не говорил на вашем языке, как он мог знать, что какая-то из них принадлежит Ушастому?
Курака задумчиво жевал свой шар коки и, когда наконец выплюнул в сторону зеленую и густую жижу, получившуюся в итоге, похоже, признал поражение.
– Ладно! – сказал он. – Это дело сможет выяснить лишь мой Повелитель, когда наступит время. Сейчас важно другое… Атауальпа приказал своим людям тебя схватить.
– Почему?
– Потому что кем бы ты ни был, все утверждают, что ты Виракоча или один из его сыновей, и Атаульпа, должно быть, считает, что, если ты встанешь на его сторону, будет больше вероятности свергнуть Уаскара, чем если ты окажешься противником. Когда Империя переживает такой сложный момент, поддержка бога… – и он со значением кивнул в сторону аркебуза, – и его «трубы грома» могла бы помочь окончательно достичь перевеса.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что из-за меня равновесие может быть нарушено?
– В настоящий момент да… – подтвердил курака. – Впервые в нашей истории кто-то осмеливается поставить под сомнение власть Инки, и это все меняет. При Уайне Капаке ты был бы всего лишь гостем, а сейчас представляешь угрозу, учитывая, что мы находимся гораздо ближе к Кито, где правит Атауальпа, чем к Куско, где находится Уаскар.
– Насколько ближе?
– В три раза ближе. Если идти форсированным маршем, можно было бы добраться до Кито чуть больше, чем за неделю, и это значит, что в настоящий момент мы находимся на территории, предположительно контролируемой Атауальпой.
– Предположительно?.. – с иронией повторил испанец. – Брось, не пытайся меня обмануть! Скажи-ка правду.
– Правду? – переспросил инка, коротко выдохнув. – А правда в том, что сейчас тебя разыскивают солдаты Атауальпы, и, поскольку я его знаю, могу предположить, что его приказ был категоричным: либо доставить тебя живым, либо принести твою голову.
– Примерно то же самое, что тебе приказал его брат, не так ли? Ну и семейка!.. И чего только они ко мне прицепились?
– Потому что ты камень, который перевесит чашу весов. Атауальпа – побочный сын, но он честолюбив и на его стороне принцы из семьи его матери[21], как правило, люди мятежные и воинственные. Уаскар – первенец, он контролирует большую часть территории, да и закон на его стороне, однако он миролюбив, и его военачальники утратили навыки и обленились… Поэтому Руминьяуи[22] перешел на сторону Атауальпы.
– А кто такой Руминьяуи?
– «Каменный глаз», одноглазый военачальник, но такой отважный и умный, что одно только имя его сеет панический страх. Если на трон сядет Атауальпа, начнется долгий период войн за расширение территории. Власть Уаскара означает мир и укрепление того, что было уже достигнуто.
– А ты склоняешься к миру?
– Я принимаю то, что прикажет Инка, но сам предпочитаю мир.
– Начинаю понимать: с Руминьяуи и со мной Атауальпа нападет на брата, отнимет у него трон и бросится завоевывать соседние племена. А скажи-ка мне, как собирается поступить Уаскар, когда мы прибудем в Кито?
– Представит тебя своему дяде Яне Пуме, Верховному жрецу, чтобы тот решил, Виракоча ты или нет.
– А в отношении Атауальпы?
– Утвердит его в качестве правителя Кито, хотя обяжет его распустить свои войска и присягнуть ему на верность.
– Не наказав его за нынешнее неповиновение?
– Как бы то ни было, Атауальпа остается кровным сыном Уайны Капака, а, следовательно, Солнца… Единственным наказанием, которое Атауальпа принял бы, не испытывая унижения, была бы смерть, однако никто никогда не осмелился бы убить Сына Солнца.
– Понятно… А еще понятно, что он пользуется тем, что у него неприкосновенность.
– Как видишь, положение сложное, и поэтому мой долг – доставить тебя живым и здоровым к Верховному жрецу… – Он многозначительно помолчал. – Или помешать тебе перейти на сторону Атауальпы.
– Ты не оставляешь мне особого выбора, – согласился испанец. – А что будет, если Верховный жрец придет к выводу, что я не имею отношения к Виракоче?
– Я этого не знаю.
– Точно не знаешь? Уверен, что не натянут мою кожу на барабан, как только что проделали с Хинесильо?
– Знатный иностранец, пусть даже не обязательно бог, может спокойно жить в Инкарии, и при этом его никто не будет превращать в «рунантинья». Не все здесь такие дикари, как Чили Римак.
– Полагаю, что мне придется подвергнуть себя такому риску, – кротко сказал испанец. – В конце концов, еще капитан Писарро меня предупреждал, что, оставшись в Тумбесе, мы рискуем шкурой, хотя я и подумать не мог, что его предсказание исполнится прямо так буквально.