Дед скривил губы, словно собираясь спорить. Потом покосился на подлокотник своего кресла, ногтем большого пальца отскрёб от обивки какую-то присохшую корочку. И Питер понял, что победил.
– Ладно, стало быть, так, – произнёс дед. – Когда едешь?
– Как только школа закончится. В этом году всех распускают пораньше, чтобы школьники, кто хочет, могли тоже записаться в Воины…
– Угу, слыхал я про этих уборщиков-чистильщиков. Воины Воды! Курам на смех. Будет всякий сброд шнырять по окрестностям, строить из себя солдат.
Питер так не думал. Они с Волой оба считали, что ровно это сейчас и нужно: направить всё, что есть у армии – систему подготовки, технику, людей, – на ликвидацию последствий войны. И школьников привлечь – тоже хорошая идея: пусть Юные Воины помогают взрослым очищать воду. Но он закусил губу. Сейчас главное – забрать эту коробку.
Тяжко вздохнув, дед поднялся и подошёл к полке. Но вместо того, чтобы взять коробку с прахом, он вытащил из-под неё коричневый конверт.
– Вот, пришло. Тянули-тянули резину, разродились наконец.
Питер разглядел на конверте армейскую эмблему.
– А. Так они установили… – он запнулся, сглотнул, – обстоятельства?
– Установили, установили… Хочешь знать?
Питер уже собирался кивнуть, но что-то в дедовом лице его остановило. Отец не пал смертью храбрых в бою, это они уж поняли. Иначе не было бы этих шести долгих месяцев загадочного молчания. Попал под миномётный обстрел противника, находясь в сотне миль от своей базы, – вот всё, что им тогда сообщили. Но из-за того, что окончательного заключения до сих пор не было, казалось даже, что всё это не совсем по-настоящему. И хорошо, думал Питер, пусть бы так и оставалось.
– Нет. Не хочу.
– Да? А не помешало бы. Зарубил бы себе на носу, что отец твой погиб по глупости. – Дед подошёл и со злостью сунул конверт прямо Питеру в лицо. – На, смотри. Авось хоть тебя это чему-нибудь научит.
Питер оттолкнул конверт.
– Мой отец погиб на войне. Всё.
Он уже сказал это всем в школе. Он уже даже привык это говорить. На войне люди гибли всегда. А подробности никому не нужны.
– Дело твоё, не хочешь – не читай. Но я тебе скажу кое-что, а ты мотай на ус: не заводи себе всяких там дружков-корешков!
– Я и не собираюсь.
– И не иди ни у кого на поводу, понял?
– Понял. – Питер шагнул к полке и взял коробку. Она была тяжелее, чем он думал, но всё равно лёгкая. Слишком лёгкая, чтобы вместить всё, что осталось от взрослого человека. Он сунул коробку под мышку и, прижимая её к себе, направился к двери.
– Мне пора обратно к Воле. Скоро стемнеет.
– Обожди.
Питер замер. Может, дед тоже хочет поехать – чтобы они вместе развеяли прах? Питер не против. С тех пор как он живёт у Волы, дед при каждой встрече смотрит на него так, будто вот-вот сплюнет. Может, в поездке у них получилось бы что-то исправить, узнать друг друга лучше. Если дед скажет, что поедет с ним, – хорошо, пускай.
Но дед сказал другое. Он подошёл и сунул что-то Питеру в рюкзак.
– И это забери.
Конверт, не глядя понял Питер. Ладно, можно потом его выбросить, неважно. Он нажал дверную ручку. Но дед ещё не договорил.
– Так что вот. Не поддавайся ни на чьи уловки. Будь всегда начеку.
– Да. – Питер толкнул дверь, и его обожгло морозным воздухом. – Я всегда начеку.
5
Пакс вспрыгнул на большой валун у тропинки перед сараем и разжал пасть. Добытая мышь упала на камень. После ночной охоты лис устал, солнце пригревало, но отдыхать сейчас было некогда.
Его семья выбралась на утреннюю прогулку.
В тёплые дни Игла начала выносить щенков на песчаный пятачок перед норой. Конечно, это совсем рядом, полпрыжка – и в укрытии. Но Пакс знал, как неслышно пикируют ястребы и как внезапно выскакивают койоты. А отсюда, с этого своего наблюдательного поста, он заметит любую опасность – хоть с поля, хоть с неба.
Этим утром все запахи, витающие в весеннем воздухе, были дружеские и рассказывали о том, как потихоньку, мало-помалу возвращается на Заброшенную Ферму жизнь: жимолость ползёт на крышу сарая, клевер пробивается из-под земли, тесня тропинку с обеих сторон, ласточки и бурундуки гнездятся в амбаре.
Старая ферма оказалась хорошим домом. Широкая Долина, из которой они сюда перебрались, тоже была хороша. Но в долину пришли люди, больные войной, принесли огонь и разрушение. Эта Заброшенная Ферма и другие заброшенные фермы кругом – лучше: здесь нет людей. Совсем.
Пакс следил за детёнышами. Двигались они очень странно: натыкались друг на дружку, могли вдруг повалиться набок, а могли ни с того ни с сего подпрыгнуть на месте; но его к ним тянуло.
Он уже научился различать даже на расстоянии, кто из них кто.
Самый крупный, самец, переваливается, как медвежонок. Он храбро обходит дозором всю игровую площадку по кругу, потом так же храбро возвращается к матери.
Самый маленький, тоже самец, – осторожный и пугливый. От любого звука или промелька тени бросается под крыльцо.
А третья, самка, – сто́ит матери вынести её из логова, тут же убредает с песочной площадки на лужайку с молодой травой. Пушинка пушинкой, а идёт решительно – хвост кверху, уши нацелены вперёд.
Сейчас Пакс проследил, как она выбралась из-под братьев, приникших к сосцам Иглы. Поморгала на солнце, понюхала воздух во всех направлениях, словно выбирая, за каким запахом идти, и двинулась по тропинке.
Игла поднялась, ухватила дочь за шкирку и вернула на песочную площадку. Опять легла. И тут же – два серых комочка снова присосались к материнскому брюху, а третий, точнее третья, побрела обратно на тропинку.
Игла встала, откатив сыновей, и забрала дочь.
И в третий раз Пакс наблюдал за тем, как маленькая бродяжка выкарабкалась из меховой кучи и направилась по тропинке прочь от крыльца. На этот раз Игла не стала вставать. Она глянула на Пакса, и он понял.
Он спрыгнул со своего валуна, растянулся вдоль тропы и уже держал лапу наготове, чтобы подгрести к себе беглянку, когда она будет проходить мимо.
Два или три раза она останавливалась, изучала всё, что попадалось на пути – попались червяк, жёлудь и чьё-то оброненное пёрышко, – но спустя секунду поднимала нос от земли и неровными шажками продвигалась дальше по тропинке.
Дойдя до места, где поджидал Пакс, она остановилась, вскинула голову и мгновение смотрела на отца. Затем вскарабкалась по его передней лапе и нырнула в белый меховой воротник на груди.
Пакс перекатился на спину, чтобы она не упала, и тогда она опрокинулась прямо туда, где у него сердце, – словно отыскать это место было целью всей её жизни, – разметав четыре лапки и хвост во все стороны. И тут же уснула.
Пакс не двигался.
Такая серая пушинка на его груди, почти невесомая, но он лежал под ней распластанный, прижатый к земле, как будто его придавило тем большим валуном.
Он сделает для неё всё – всё, что ей будет нужно.
6
Увидев в окно, что Вола вышла из сарая и свернула на дорожку к хижине, Питер ещё раз оглядел пол. Сосновые доски, натёртые воском и трижды отполированные, сверкали.
Он распахнул дверь. Вечернее солнце ровным прямоугольником полилось на половицы, они зажглись густым медовым светом. От гордости Питеру стало тепло в груди.
Вола поднялась на шлакоблочную ступеньку и остановилась, держась рукой за косяк.
– Ну, наконец-то мне дозволено… – Когда она окинула взглядом завершённый пол, её глаза расширились. – О!
Вот и всё, что она сказала. Но это было такое «О!», которое дорогого стоит.
– Уже высохло. – Питер отступил в сторону. – Входи.
Она встала посреди хижины и начала медленно поворачиваться, рассматривая его работу. Как он и надеялся.
Потом опустилась на колени – что, даже с хорошим протезом, было ей трудновато, – поводила пальцами по стыкам и кивнула.
– Да. Ученик превзошёл учителя.
– То есть?..
– То есть ты всё-всё выверил, подрезал, подогнал торцы. Я бы, скорее всего, не заморачивалась, уложила бы доски да и готово… это просто пол. Но ты подбирал рисунок, я же вижу! И заглубил все гвозди, и заделал отверстия. Круто.
Питер отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Но, видимо, он отворачивался недостаточно быстро.
– Нет уж, такой работой можно и нужно гордиться. – Вола тоже улыбалась. – Это заслуженная гордость! У тебя будет отличный дом.
Улыбка Питера поблёкла.
– Это не мой дом.
Прежде чем ответить, Вола поднялась с пола, будто ей понадобилось стать выше.
– Этот дом – твой. Ты его построил. Ты думаешь, почему я доверила тебе всё полностью, ни разу даже не вмешалась?
Питер пожал плечами.
– Мне же надо всему учиться. И я сам просил, чтобы ты не помогала.
– Верно. Но ещё я хотела, чтобы ты узнал свой дом. Узнал его руками, спиной, сердцем. И теперь ты в нём, а он – в тебе.
– Нет… или неважно. Сейчас, пока я живу у тебя, я могу тут спать и заниматься, но этот дом не мой. Здесь твоя земля. И всё на ней тоже твоё.
– Ах да, земля. Я всё равно хотела с тобой об этом поговорить. Можно и сейчас, почему нет?
Она дошла до временной полки с инструментами, которую он подвесил к дальней стене, прислонилась к ней спиной.
– Питер, в твоей жизни было уже столько потерь. – Вола проговорила эти слова так, будто долго их репетировала. – Мне сейчас оформляют документы – дарственную на твоё имя на половину моего имущества. Я хочу, чтобы ты знал: где бы ты ни был, чем бы ни занимался, буду я жива или нет, это – твоё.
Питер сжался. Однажды зимой они с друзьями пошли играть на речку, катались там по льду, и его вынесло на самую середину, где лёд был тонкий. И дальше сразу тот ужасный миг: кругом вдруг чёрная ледяная вода и он запоздало понимает, что она вот-вот над ним сомкнётся. И точно так же сейчас: миг – и он уже охвачен паникой и страхом.
– Только имей в виду: тебе достанется та половина, которая ближе к дороге и к цивилизации. – Она с деланым огорчением покачала головой. – Не очень-то я изменилась за год, да?
– Не хочу ничего этого.
– Я думаю о будущем, Питер. Тебе скоро четырнадцать. Когда-нибудь ты уедешь. Наверное, поступишь в университет. Может, потом и не вернёшься сюда, но если вернёшься… – Вола обвела комнату рукой. – Сейчас это просто маленькая хижинка. Но к ней можно пристроить кухню, спальню – вот тут, будет с видом на персиковые деревья. И кстати: мне самой, как ты знаешь, не нужно электричество и не нужна никакая хитрая сантехника, но ты-то можешь всем этим пользоваться, я не собираюсь тебе запрещать.
– Я не хочу.
Она хмыкнула.
– Ну и пожалуйста, живи без электричества. Пока, во всяком случае. А там видно будет.
Питер отвернулся от неё.
– Нет. Я вообще ничего этого не хочу. И этого дома тоже.
Он услышал, как Вола сделала шаг в его сторону.
– В этой стране каждый второй отдал бы правую руку за то, что у нас с тобой есть, – сказала она. – Ведь мало где теперь чистая вода бьёт прямо из-под земли. И вряд ли в скором времени что-то изменится.
– Мне всё равно.
– Послушай. Твои родители рады были бы знать, что у тебя есть дом, где ты всегда будешь в безопасности. Дом, который ты любишь.
Страх нарастал. У этого страха не было имени, но он катился, набирал силу.
– Я ничего здесь не люблю.
– Но это неправда, – тихо сказала Вола. – Я видела тебя в лесу, в саду. Ты любишь эту землю. Я видела, как…
– Нет!
– …как ты работаешь с деревом. И как ты строил эту хижину. Я не слепая. Это была любовь.
– Нет. Нет! Я не люблю. Ни землю, ни лес, ни… – Он в отчаянии огляделся, и из каждого угла на него предательски смотрело всё то, что он делал собственными руками, от начала до конца, скользя по этому тонкому льду. Он схватил топорик и метнул в пол. Лезвие вонзилось в мерцающую идеально подогнанную половицу, из-под него отскочила щепка. – Ни всё вот это вот!
– Что случилось, ребёнок? Я что-то не так сказала? – Вола протянула к нему руки, но его безымянный страх вдруг обрёл имя.
Питер отшатнулся.
– Ты мне не мать!
Вола отдёрнула руки и обхватила себя за плечи.
– Я это знаю. Знаю. Я только хотела…
– Мне вообще никто не нужен, – сказал Питер, пытаясь смягчить резкость своих слов. Но удар уже был нанесён.
Вола смотрела на него так, будто жалела его, а не себя. Видеть это было невыносимо, поэтому Питер отвернулся.
Вот так. Уходи, не оглядывайся.
Он слышал, как она вздохнула. Как выдернула топорик из раздробленной доски. И как потом положила его на полку – наверняка строго параллельно остальным инструментам, он тоже научился от неё класть всегда так. Слышал, как она дошла до порога, ступила на шлакоблок, закрыла за собой дверь.
И ни разу не оглянулся.
Но, когда звуки перестали доноситься, он подбежал к окну.
Вола удалялась по дорожке, она уходила от него, и спина у неё была очень прямая.
Питер согнулся пополам. Боль в груди была такая, что, кажется, он мог бы сейчас умереть.
7
Возвращаясь домой, Пакс петлял и иногда замедлял шаг – вдыхал запахи и звуки тёплой весенней ночи. Но на подходе к Заброшенной Ферме желание поскорее увидеть щенков стало нестерпимым, и последний участок леса под светлеющим небом он проскакал резвой рысью.
Когда впереди показалась крыша сарая, Пакс остановился. Вчера Игла расширила логово для подрастающего потомства, и сейчас свежий песок искрился на траве, как иней. В полях кругом всё было мирно, тихо. Но Пакс всё же прижался к земле и стал осматриваться.
Во время прогулок малыши теперь осмеливались отходить чуточку дальше от норы. А вечером Игла хочет отвести их к водохранилищу, им пора учиться лакать. Пакс тоже пойдёт: нужны оба родителя, чтобы на первой семейной вылазке щенки не расползлись кто куда.
Тут Пакс уловил какое-то движение перед крыльцом. Шерсть у него на загривке встала дыбом, но потом он увидел: нет, это не крадущийся охотник – всего лишь невесомый меховой шарик катится, мелко подскакивая, в сторону лужайки. Кто-то из детёнышей выбрался из логова.
А Игла не заметила, иначе бы пресекла.
Кто-то! Ясно кто – крохотная лиска. Она единственная из троих могла ослушаться матери.
Ещё секунду Пакс наблюдал. Она прижала нос к земле и, следуя за запахом, направилась к задней части сарая. Оттуда она медленно, по шажочку, двинулась к разлапистому дереву ирги, потом свернула в разросшийся малинник, в самую его гущу.
Ровно этот же путь проделал Пакс несколько часов назад, отправляясь на охоту. Дочь шла по его следу.
Он позвал её.
Малышка мяукнула в ответ, закружилась на месте. И начала продвигаться к нему радостными кособокими прыжочками.
Пакс поспешил ей навстречу. Он накажет её за непослушание, потом отнесёт обратно в логово. Но, когда он уже подбегал к лужайке, откуда-то сверху неслышно скользнули мускулистые крылья. Растопыренные когти проре́зали утренний полумрак над крохотным щенком.
Пакс прыгнул. Он вцепился в густо оперённую голень, когда рогатая сова уже взлетала с серым комочком в когтях.
Сова клюнула Пакса в нос, но лис не разжал клыков.
Мощные крылья били, волокли его по земле. Пакс, изогнувшись, подкинул задние лапы, с силой проскрёб когтями совиное брюхо, но хищник крепко держал добычу.
Тогда Пакс вгрызся глубже, полая кость под его зубами хрустнула. Он ещё сильнее сцепил челюсти, резко дёрнул вбок. Сова вскрикнула и раскрыла когти.
Серый комочек выпал, сова, хлопая крыльями, улетела.
Пакс подскочил, со всех сторон осмотрел дочь. Кроме двойных проколов от когтей на плечах – никаких повреждений, но её трясло.
Он зализал её раны, обвился вокруг неё, позволил втиснуться в свой белый густой воротник, но она дрожала от страха, а её сердечко часто-часто колотилось.
Сердце Пакса тоже билось часто и сильно, только его страх был другой.
Не забывай: смотреть надо во все стороны, наверх тоже. Опасность сверху бывает беззвучной.
Но советы – недостаточно надёжная защита для неё. А надёжной защиты нет и никогда не будет.
8
– Так мы тренируемся или нет?
Питер виновато вскочил.
– Да, прости. – Ну вот, опять. У Волы он никогда не скучает по телевизору, но, оказываясь у Бена в гостиной, всякий раз будто отключается. Сидит с разинутым ртом и таращится в экран, пока Бен не хлопнет его по плечу и не напомнит, зачем они вообще-то здесь.