– Как ни назови, прогресс налицо.
– Так вы полагаете, что беременность удалось вывести из опасной зоны?
– Не вполне точная интерпретация моих слов, не так ли? Факт остается фактом: вы подвержены гипертензии. Поэтому нам нельзя расслабляться и терять бдительность, тем более что рожать вам совсем скоро. И вы должны избегать любых стрессов.
– Стараюсь изо всех сил.
Но через два дня после этого мне позвонил Ричардсон.
– Нас всех тут очень волнует твое состояние, – начал он своим обычным отеческим тоном.
– Спасибо, все идет хорошо, я смогу приступить к работе самое большее через шесть месяцев, это включая три месяца официального родового отпуска.
На трансатлантической телефонной линии повисла пауза – и я поняла, что обречена.
– Боюсь, мы вынуждены произвести кое-какие изменения в штате своих зарубежных представительств. Наши финансисты требуют, чтобы мы потуже затянули ремни. Поэтому было решено, что мы можем оставить в Лондоне только одного сотрудника. А поскольку ты по здоровью выбыла на неопределенный срок…
– Я же говорю, что вернусь через полгода, не больше.
– Э. Д. сейчас старший корреспондент. Что еще важнее, он сейчас реально работает.
И я поняла, что Э. Д. плел против меня интриги с того самого дня, как я заболела.
– Значит ли это, что вы меня увольняете, мистер Ричардсон? – спросила я.
– Салли, прошу тебя. Мы же «Бостон пост», а не какой-нибудь транснациональный гигант. Приходится заботиться о выживании. Мы будем платить тебе полную зарплату в ближайшие три месяца. А потом, если ты захочешь к нам вернуться, будем рады взять тебя на должность, которая будет свободна.
– В Лондоне?
Снова томительная трансатлантическая пауза.
– Я ведь уже сказал: мы сокращаем лондонский штат до одной единицы.
– Это означает, что если я хочу работать, то должна вернуться в Бостон?
– Да, именно так.
– Но вы же знаете, что именно сейчас это невозможно. Я хочу сказать, я только несколько месяцев назад вышла замуж, а сейчас жду ребенка…
– Салли, я понимаю твое положение. Но пойми и ты мое. Переезд в Лондон был твоим решением – и мы постарались под него подстроиться. Теперь тебе нужен длительный отпуск по здоровью и родам, и мы не просто оплачиваем тебе три месяца, но и гарантируем работу, если ты к нам решишь вернуться. Тот факт, что работа будет не в Лондоне… На это я могу сказать только одно: обстоятельства меняются.
Я вежливо закончила разговор, поблагодарила Ричардсона за трехмесячное жалованье и обещала, что подумаю над его предложением, хотя мы оба знали, что принять его я никак не смогу. А это, в свою очередь, означало, что мой работодатель, на которого я трудилась шестнадцать лет, дает мне отставку.
Тони порадовало, что деньги «Пост», по крайней мере, помогут решить в ближайшие месяцы вопрос с выплатой ипотечного кредита. Но меня, что и говорить, беспокоило, как после этого мы сумеем прожить на одну его зарплату, учитывая все наши обстоятельства.
– Мы что-нибудь придумаем, – неуверенно отвечал на мои сомнения Тони.
Маргарет велела мне прекратить думать о деньгах.
– В этом городе столько газет, уверена, что ты пристроишься где-нибудь внештатником. Тони прав – у вас есть трехмесячная отсрочка. А сейчас думать тебе нужно только об одном – чтобы нормально провести эту неделю, как следует отдохнуть и набраться сил. Когда появится малыш, забот у тебя прибавится. Кстати, тебе не нужна отличная уборщица? Ее зовут Ча, она работала у нас все время, что мы жили в Лондоне. Замечательная помощница, все делает просто блестяще, и сейчас ищет приработок. Так что…
– Дай мне ее номер, я поговорю с Тони. Нужно сначала подсчитать наш бюджет и решить, по карману ли нам…
– Давай я заплачу.
– Это невозможно. Ты уже оплатила мне эту роскошную палату, и я начинаю себя чувствовать какой-то побирушкой.
– Но мне доставляет удовольствие помогать тебе.
– Прости, не могу принять.
– Но тебе придется. Потому что это будет моим подарком. Услуги Ча на шесть месяцев, по два раза в неделю. И ты ничего не можешь с этим поделать.
– Полгода? Ты сумасшедшая.
– Не-а, просто богатая, – сказала она со смешком.
– Ты меня смутила.
– А вот это глупо.
– Мне нужно обсудить это с Тони.
– Ему не обязательно знать, что это подарок.
– Я предпочитаю быть с ним честной. Особенно в таких вопросах. Я хочу сказать, его не особо порадовало, что ты оплатила палату.
– Знаешь, мне кажется, что «быть честной» – не самая удачная и не самая умная линия поведения в браке. Особенно, когда речь идет о мужском самолюбии.
– Согласится он принять твой подарок или нет, ты все равно – лучшая подруга, какую можно представить. Ох, как жалко, что ты уезжаешь.
– В этом смысле плохо быть замужем за членом корпорации. Те, кто платит большие деньги, вертят тобой, как хотят, никакой личной жизни. Я думаю, это отчасти сродни сделке Фауста.
– Ты у меня здесь единственная подружка.
– Я уже тебе говорила, это изменится… со временем. И главное, есть же телефон! Как только тебе захочется поплакать мне в жилетку, я всегда буду на связи. Хотя, учитывая, как я буду скучать по ванильному мороженому графства Уэстчестер, пожалуй, плач через Атлантику придется выслушивать тебе.
Через два дня она уехала. В тот вечер я наконец набралась храбрости сообщить Тони о прощальном подарке Маргарет.
– Не верю, что ты это серьезно, – пробормотал он с досадой.
– Говорю же тебе, это была ее идея.
– Хотелось бы верить.
– Ты в самом деле считаешь, что я способна на нечто настолько вульгарное?
– Просто странное совпадение, особенно после…
– Знаю, знаю – она заплатила за эту проклятую палату. И ты не можешь смириться с мыслью, что она просто хочет немного облегчить мне жизнь…
– Суть не в этом – и ты это знаешь.
– А в чем тогда суть, Тони?
– Мы отлично можем и сами платить этой чертовой уборщице, вот и все.
– А ты думаешь, Маргарет этого не знает? Я же и говорю, это просто подарок. Да, согласна, подарок очень щедрый – потому я ей и твердила, что не могу его принять, не переговорив с тобой. Потому что было у меня легкое подозрение, что ты отреагируешь именно так.
Пауза. Тони избегал моего сердитого взгляда.
– Как ее зовут… эту помощницу? – спросил он наконец.
Я протянула листок бумаги, на котором Маргарет записала имя Ча и контактный телефон.
– Я ей позвоню и договорюсь, чтобы начала на следующей неделе. За наш счет.
Я ничего не ответила. В конце концов он заговорил опять:
– Главный редактор просил меня съездить завтра в Гаагу. Короткая командировка, на один день, – нужна статья о трибунале по военным преступлениям. Я понимаю, что у тебя все может начаться в любой момент. Но это всего-навсего Гаага. Если что, я через час буду на месте.
– Конечно, – сказала я ровным голосом. – Поезжай.
– Спасибо.
Он заговорил о другом, рассказал мне забавную историю о коллеге в редакции, которого поймали на том, что он завышал в отчетах свои расходы. Я с трудом сдерживалась, стараясь не улыбнуться, не показать, что мне интересно и смешно, – потому что еще не пришла в себя после нашей перебранки. А еще мне не нравилось, что Тони, как обычно, прибегает к своему коронному трюку: «насмешишь – и она успокоится». Видя, что я не реагирую на его шутки, он спросил:
– Что с лицом, почему ты такая надутая?
– Тони, а чего ты ждал?
– Не понимаю…
– Да брось ты, после того, как мы только что ссорились…
– Это была не ссора. Скорее я бы назвал это обменом мнениями. Да и в любом случае, все это уже древняя история. – Он нагнулся и поцеловал меня. – Завтра позвоню тебе из Гааги. И не забудь – если что, мой мобильник включен.
После ухода Тони я не меньше часа «доругивалась» с ним, проигрывая в голове весь наш спор, довод за доводом. Будто какой-нибудь литературный критик, я анализировала каждое слово, пыталась извлечь все скрытые смыслы и подтексты разговора – и ломала голову над тем, что бы все это, в конце концов, значило. Было, в общем, очевидно, что весь инцидент вырос на почве преувеличенного самолюбия Тони. Но меня больше волновал другой, куда более серьезный вывод – я постепенно осознавала, что мне не удается найти общего языка с человеком, за которого я вышла замуж. О да, мы оба говорили по-английски. Но речь шла не о тривиальной разнице британской и американской его разновидностей. Здесь было что-то более глубокое, и это всерьез тревожило меня – мне казалось, что между нами никогда не возникнет взаимопонимание, что мы всегда останемся друг для друга чужаками, которых лишь случайно свела судьба.
– Чужая душа потемки, – высказалась Сэнди во время нашего вечернего разговора. Но когда я ей призналась, что реакции и поступки Тони подчас для меня непостижимы, сестра сказала: – А ты возьми меня. Всегда была уверена, что Дин – простоватый, надежный симпатяга без единой задней мысли. Но мне как раз эта простота и понравилась, я подумала: по крайней мере, всегда сумею его просчитать. Он всегда будет у меня в кулаке. И когда мы познакомились, он именно таким и был. И что случилось? Десять лет жили пристойно, завели троих детей, и тут мой муженек вдруг решает, что городская жизнь его достала. Он встречает девушку своей мечты – тощую лесничиху из национального парка в Мэне – и убегает из дому, чтобы, видите ли, вести с ней жизнь на лоне природы в парке Бакстер. Теперь если он повидается с детьми раз в три месяца, это событие. Так что ты хоть с самого начала знаешь, что тебе попался трудный экземпляр. Мне отсюда кажется, что это преимущество. Да ты и сама это понимаешь.
Может, она была права. Возможно, мне просто нужно было набраться терпения и вспомнить, что такое толерантность, а также всякую бодрую ерунду типа «не падай духом», «выше нос» и тому подобное.
Снова и снова я повторяла про себя эти мантры в духе Полианны[17]. Снова и снова я пыталась сделать радостное лицо и улыбаться. Я старалась до тех пор, пока не устала и не выключила свет в палате. Я проваливалась в зыбкий, беспокойный сон, а мозг в это время сверлила странная мысль: «Я проиграла».
А потом появилась другая мысль: «Почему тут так сыро?»
Я вынырнула из сна не сразу. В первые мгновения я рассеянно подумала: а я вроде и не хотела в туалет. Потом, глянув в сторону окна, заметила, что на улице светло. На часах было 6:48 утра. Только после это вернулась первая мысль: «Почему же тут так сыро?»
Я села в постели, резко откинула одеяло. Кровать была совершенно мокрой.
У меня отошли воды.
Глава пятая
Я не впала в панику, даже не особо испугалась. Просто нажала кнопку вызова. Потом дотянулась до телефона и набрала номер мобильника Тони. Номер был занят, поэтому я позвонила на его прямой номер в редакции и оставила сообщение на автоответчике.
– Привет, это я, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Началось… так что, когда вернешься в Лондон, приезжай, пожалуйста, в Мэттингли.
Едва я успела положить трубку, ко мне подошла дежурная сестра. Бросив взгляд на мокрую постель, она позвонила. Два санитара прибыли очень скоро. Встав по обе стороны моей кровати, они опустили колесики и выкатили меня из палаты, обсуждая, по какому коридору лучше доставить меня в родильное отделение. По дороге у меня начались схватки, сначала слабые, но все усиливающиеся. К тому моменту, когда за мной закрылись двери, боль стала нестерпимой. Казалось, кто-то сжимает мои внутренности железной хваткой, взявшись показать мне новые пучины страдания. Акушерка – крохотная, тщедушная азиатка – была уже на месте. Схватив с тележки пакет хирургических перчаток, она вскрыла его, натянула перчатки и сообщила, что собирается осмотреть шейку матки. Хотя я понимала, что она старается орудовать как можно аккуратнее, прикосновение пальцев в перчатке показалось мне хваткой стальных щипцов. Я и отреагировала соответственно.
– У вас очень сильные боли, да? – спросила акушерка.
Я кивнула.
– Доктор подойдет с минуты на минуту…
– С ребенком все в порядке?
– Да, я уверена, что все…
Новая безумная схватка. Я громко вскрикнула, потом собралась, спросила:
– Нельзя ли сделать обезболивание?
– Пока вас не осмотрел доктор…
– Пожалуйста…
Она погладила меня по плечу:
– Сейчас что-нибудь придумаем.
Но прошло не меньше десяти минут, пока она вернулась с санитаром. К этому времени у меня было темно в глазах. Боль была такая, что я признала бы себя виновной в совершении любых злодеяний, от Французской революции до глобального потепления, лишь бы от нее избавиться.
– Где вы были? – громко и сипло вопросила я.
– Потерпите, пожалуйста. Там еще три роженицы в очереди на ультразвук.
– Не хочу я ультразвук. Я хочу обезболивание.
Но меня все-таки повезли в кабинет УЗИ, намазали живот гелем и положили на кожу два плоских щупа. В комнату вошел полный мужчина в белой куртке. Под ней были клетчатая рубашка фирмы «Вайелла» и плетеный галстук. На ногах красовались зеленые резиновые сапоги. Убрать форменную куртку – и перед вами типичный помещик. Если не считать того, что сапоги этого эсквайра были забрызганы кровью.
– Я мистер Керр, – отрывисто сообщил он. – Замещаю сегодня мистера Хьюза. Небольшие неприятности у нас, так?
На этом месте его неожиданно прервала ассистентка, проводившая исследование. Она произнесла фразу, которую любому из нас меньше всего хотелось бы услышать в подобной ситуации: «Мне кажется, сэр, вам нужно на это взглянуть».
Мистер Керр посмотрел на экран, глаза у него непроизвольно расширились, потом он повернулся и начал готовить какие-то инструменты. Он торопливо переговаривался с сестрой – к своему ужасу, я различила слова: «Приготовьте детский респиратор».
– Что происходит? – спросила я.
Мистер Керр подошел ко мне:
– Я должен вас осмотреть. Может быть не очень приятно.
Он засунул в меня пальцы, надавливал, ощупывал. Я уже собиралась приступить к нему с расспросами о том, что же он там нашел, как началась новая схватка, от которой я закричала.
– Анестезиолога уже вызвали, – доложил мистер Керр. – Нам придется сделать вам экстренное кесарево сечение.
Прежде чем я успела отреагировать, он пояснил, что, как показал ультразвук, пуповина обмотала шею младенца.
– Ребенок умрет? – перебила я.
– На мониторе мы наблюдаем хорошее сердцебиение. Но надо пошевеливаться, пока…
Он не закончил фразу, потому что двери растворились и появились два санитара с каталками. Одну из них подкатили прямо ко мне. Следом вошла индианка в белом халате и тоже устремилась к моей кровати:
– Я доктор Чатерджи, анестезиолог. Расслабьтесь немного.
Ватным тампоном она протерла мне левую руку выше локтя.
– Сейчас сделаем укол, – говорила она, вводя иглу мне в руку, – а теперь начинайте считать от десяти до одного.
Я послушно забормотала: «Десять, девять, восемь…»
После чего мир померк.
Это так странно – искусственно выключиться из жизни на какое-то время. Это не сон, ты даже не можешь отследить течение времени. Просто выпадаешь в никуда, и никакие мысли, страхи, боль не способны вторгнуться в твою душу. Сон проницаем, его легко нарушить, а здесь все находится под строгим контролем химических веществ. И это – учитывая целый час непрерывных мучений – меня вполне устраивало.
Пока я не проснулась.
Мне потребовалось время, чтобы понять, где я, поскольку первым, что я увидела, были мерцающие светящиеся трубки, висящие прямо надо мной. Я с трудом разлепила глаза, все растекалось и плыло. Голова была как в тумане, все звуки были приглушенными, доносились как будто сквозь вату – мне стало не по себе. Это было страшновато, к тому же я не сразу смогла сообразить, что же, черт возьми, происходит. Постепенно кусочки головоломки складывались в картинку: больница, палата, кровать, болит голова, болит все тело, ребенок…
– Сестра! – заорала я, одновременно нажимая на кнопку вызова. При этом я сообразила, что трубки – это капельницы, торчащие из обеих рук, и поняла что совсем не чувствую нижнюю часть тела. – Сестра!
Спустя некоторое время ко мне подошла изящная мулатка.
– С возвращением, – сказала она.
– Мой ребенок…
– У вас мальчик. Восемь фунтов, две унции[18]. Поздравляю.
– Можно мне на него посмотреть?
– Он в отделении интенсивной терапии. Это обычное дело, после осложненных родов такой порядок.
– Мне необходимо его увидеть. Прямо сейчас… – И умоляющим голосом я добавила: – Прошу вас.