Только вернись до обеда, наказала Мёйфэн и перевела глаза на Нань в ожидании услышать возражение но та даже не повела бровью.
Айви завязала шнурки. Тишина. Игра в молчанку. Что-то новенькое. Выйдя на улицу, она повернула направо и направилась к зданию, за которым заканчивался район Фокс Хилл. Пристанище семьи Ру было на первом этаже, окна располагались чуть выше уровня глаз. Жалюзи закрыты.
Протиснувшись между кустов, она постучала по запыленному окну. Никто не вышел. Пришлось постучать, еще раз, чуть громче. Наконец жалюзи открылись и показался сонный Роман в трусах в клеточку. На щеке у него отпечатался след от подушки. Он поднял окно и раздраженно спросил, что ей нужно.
Айви смотрела на него с отстраненным любопытством. Под глазами цвета морской пены видна пара глубоких шрамов, на щеке, в необычном месте, ямочка. Он заметил, что она его разглядывает. На смену проблеску удивления пришла сжавшая челюсть судорога. Он наконец понял намерения Айви, которые вполне ясно читались на ее пылающем лице.
Зайдешь или как? он отошёл от окна.
* * *
Взобравшись на пыльный подоконник, Айви оглядела заваленную рисунками и карандашами комнату. Сесть было некуда, поэтому она спихнула на пол смятый кусок серой бумаги и повалилась на скрипучий матрац. От него пахло немытыми волосами или травой вперемешку с землей, будто Роман жил в лесу.
Мама дома?
У нее ночная смена. Снова эта ухмылка. А что?
Айви вздрогнула, вспомнив слова Нань: «Есть два типа людей, которые не спят по ночам: грабители и распущенные женщины». На мгновение ее охватило чувство жалости к Роману, но его быстро сменило отвращение. Чтобы избавиться от неприятного осадка, она сосредоточилась на том, что в нем было ей приятно: на глазах и гладкой коже рук.
Мы с мамой поссорились. Они узнали о вечеринке и увезли меня оттуда при моих Она не смогла выговорить слово «друзья». В общем, теперь меня все ненавидят.
Мама не ненавидит тебя.
Нет, не она. Все остальные. Те, кто был на дне рождения. Они такие вещи наговорили Я
Роман поднялся со своего стула, сел рядом с ней и осторожно приобнял за плечи:
О господи. Мне так жаль. Но не стоит так расстраиваться, богатенькие оболтусы самые мерзопакостные в мире.
Айви уткнулась ему куда-то между плечом и грудью. Она не заплакала ни при одноклассниках, которые сплетничали об ее семье, ни при родителях, которые буквально вытащили ее из дома Гидеона, но с Романом все было иначе. Он был единственным человеком, к которому она могла прийти в такую минуту. От этой мысли у нее буквально началась истерика.
Он протянул ей бумажный платок. Она вытерла слезы и высморкалась. Он все еще обнимал ее за плечи. Она взглянула на него сквозь влажные ресницы. В центре радужка у Романа была серая, но вокруг расходились голубые пятнышки, напоминавшие рыбью чешую. Внезапно она сильнее прижалась к нему.
Ой!
Прости.
Она сняла бейсболку. Он прильнул к ней. Их губы встретились, но Роман не двигался с места. Смущение? Неприязнь? Айви уже была готова отстраниться, но спустя мгновение он взял ее за подбородок и поцеловал по-настоящему. Ими овладела дикая страсть: они кусали и облизывали друг друга, тяжело дыша; под носом у Романа даже появились капельки пота. Глаза у обоих были широко открыты. Айви удивила невыразимая нежность, с которой на нее смотрел Роман.
Они оторвались друг от друга, чтобы вдохнуть.
Ты такая красивая.
Эти слова растопили сердце Айви. Такого чувства она еще никогда не испытывала.
Скажи еще раз, попросила она.
Роман опять приподнял ее подбородок, и снова и снова и снова С каждым поцелуем к ней постепенно возвращалась уверенность. Наконец она решительно опустила руку и развязала шнурок на своих махровых шортах.
* * *
В мире Айви насчитывалось всего несколько более гнусных и аморальных (ее самое нелюбимое прилагательное) поступков, чем лишение девственности назло собственной матери. Но какой во всем этом смысл, если хранить это в тайне от пресловутой матери (да и всех остальных), словно охраняешь собственную жизнь? Она сама не могла себе этого объяснить. Это было глубоко личное.
Конечно, она бы предпочла, чтобы это был Гидеон, да и любой встречный, честно говоря, подошел бы больше: все чисто, никто не стесняется, а потом произошедшее можно попросту вычеркнуть из памяти. Правда, в конечном счете все это оказалось не так важно. Она запомнила только сильное давление, будто Роман пытался протиснуться в отверстие, о наличии которого она даже не подозревала, ощущения от прикосновений его потного тела и резкую боль. На уроках биологии говорили, что в такие моменты у девочек может открыться кровотечение, но с Айви ничего подобного не случилось. Даже с невинностью не получилось нормально расстаться.
Спустя некоторое время Роман поинтересовался, занималась ли она этим раньше.
Да, солгала Айви.
С кем?
С одним парнем из школы, ответила она и, прежде чем он успел что-либо спросить, добавила: А ты?
Ты у меня первая.
Врешь.
Я серьезно.
Он вытащил сигареты из письменного стола и закурил, стоя у окна.
Можно мне одну?
Он молча протянул ей пачку. Айви поместила сигарету между указательным и средним пальцами, на отцовский манер, и сделала затяжку. Почти тут же комната поплыла и закружилась. Айви откинулась на мятые серые подушки.
И все-таки, откуда у тебя этот синяк? Цвет нехороший, заметил Роман.
Наступила на швабру.
Их глаза встретились. Он явно все понял, и в этот момент она его ненавидела. Он отвел взгляд.
Ты голодна? В холодильнике есть пара пирожков. И водка, можно смешать с соком. Тебе понравится.
В тоне Романа послышалось чересчур знакомое искусство владеть.
Да, когда таким голосом говорил Гидеон, за этим чувствовалось восхищение и гордость за каждый предмет, а Роман как будто бы говорил о чем-то грязном и незаслуженном. Хотя должно было быть наоборот: ведь Гидеон родился в богатой семье и не делал ничего ни для того, чтобы жить в роскошном доме, ни чтобы получить хорошее образование или десять лет ходить к логопеду. Роман же мать работала проституткой, а отец то ли сидел в румынской тюрьме, то ли вовсе уже умер подрабатывал в местном супермаркете. Гидеон не сделал ничего, чтобы заслужить расположение Айви, а Роман дал ей сорок долларов. Такова цена ее невинности. Сорок американских долларов.
Она сунула окурок в полупустую банку из-под газировки. Стремление разрушать уже прошло. На смену ему пришло сожаление.
Ты куда?
Домой.
Зайдешь как-нибудь?
Не знаю.
Она спрыгнула на улицу из окна, хотя вполне могла выйти через дверь.
Проскользнув домой, Айви увидела, что Мэйфэн обжаривает мясо. Квартиру наполнял аромат чеснока и зеленого лука.
Как дела в библиотеке?
Хорошо, ответила Айви. Она задержалась в дверном проеме: проницательной бабушке хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что ее прежняя внучка исчезла навсегда. Часть ее даже хотела, чтобы это произошло. Но Мэйфэн лишь попросила ее помыть руки и снять «эту странную бейсболку».
В конце коридора виднелась полоска света из-под двери. Из комнаты родителей доносился приглушенный разговор, но из-за шума вентилятора невозможно было разобрать, что именно они обсуждали. Айви направилась прямиком в ванную.
Она не торопясь рассмотрела свое отражение и заметила, что ей очень идут распухшие губы. Но через пару мгновений снова нахлынуло отвращение, и, чувствуя себя полным ничтожеством, она ударила по зеркалу однако, увидев собственный незамутненный, решительный взгляд, тут же испытала изумление и восторг. Кожа покрылась мурашками: она зашла даже дальше, чем изначально задумала.
Выйдя из душа, Айви услышала из гостиной звуки бейсбольного матча: родители вышли из спальни. Она ушла к себе в комнату и закрыла дверь, но вскоре услышала голос Остина. Он спрашивал у Нань, не вернулась ли Айви.
Оставь сестру в покое. Ей нездоровится.
Но утром она выглядела хорошо.
Она больна изнутри.
Айви выглянула из комнаты и поманила брата к себе, прижав указательный палец к губам.
Можешь зайти в мамину комнату и кое-что там найти? Я не знаю, где это лежит, поэтому придется покопаться в ее вещах.
А что тебе нужно?
Она описала свой дневник кожаный переплет, небольшая золотая застежка.
Ты как-то видел меня с ним, помнишь?
Остин сказал, что все понял, и ринулся в спальню родителей. Айви легла на кровать, но ждать пришлось недолго.
Он лежал на тумбочке, похвастался брат, вручая ей дневник. Даже не пришлось возиться.
В знак признательности она нежно подергала его за мочку уха и попросила поскорей уйти, чтобы мать не заметила их вместе. Оставшись одна, она взглянула на дневник, который когда-то считала самым ценным своим приобретением. Теперь это был лишний груз.
Айви разрезала корешок и вытряхнула все страницы на ковер. Одну за другой она разрезала их на полоски и высыпала в огромную пластмассовую миску, в которой Мэйфэн каждый день грела ноги перед сном. Затем налила туда горячей воды. Гора бумаги расплылась в серую кашу, напоминающую пюре из несвежего картофеля.
Настало время перемен. Старшая школа новое и важное место. В сентябре она поднимет воротник рубашки, заплетет французскую косу с накрахмаленной лентой и попытает счастья в команде поддержки или лакроссе. В сентябре она перестанет красть. И общаться с Романом теперь это все постыдный балласт, за который, помимо прочего, нужно еще и ответственность нести. Она очистит свою память от этих неприятных моментов, закроется от прошлого и даст себе обещание никогда о нем не вспоминать. Позже, в старших классах и колледже, она будет беззаботно следовать своим желаниям и оказываться на задних сиденьях автомобилей, внутри закрытых горок на детских площадках и в разнообразных съемных комнатах; она будет бесшумно заниматься сексом в присутствии соседок, повернувшихся к забрызганным пивом стенам и делающих вид, будто они спят. Все это время она будет повторять одну и ту же ложь, прямо противоположную тому, что когда-то сказала Роману: «Ты у меня первый. Я девственница, никогда этим не занималась». Ей будут верить: ведь она уже давно осознала, что правда не имеет никакого значения, жить с этой мыслью было куда легче.
Отстоявшись, даже мутная вода становится прозрачной.
Часть 2
Глава 4
Нам кажется, тебе стоит съездить к родственникам в Чунцин, сказал Шэнь, когда вся семья собралась за обеденным столом.
Прошло четыре дня после дня рождения Гидеона. Синяк на лбу Айви приобрел бледно-зеленоватый оттенок, как у гниющего лайма. Заколов челку набок, она села напротив матери. Она никому не улыбалась и, кто бы с ней ни заговорил, смотрела собеседнику прямо в глаза и очень прямо держала спину. В каждом ее ответе сквозило чувство собственного достоинства; еду перед тем, как проглотить, она пережевывала по тридцать раз.
Тетя Хон скучает по тебе, продолжил отец, и приглашает в гости. Отличная возможность вспомнить китайский и пообщаться с двоюродными братьями и сестрами. Моя кузина Суньжи хочет взять тебя в путешествие. Она очень образованна. Вы точно поладите. Можешь остаться там до конца летних каникул.
Айви успела сделать только двадцать три движения челюстями. На краю сознания замаячили первые панические мысли.
Не думаю, что это хорошая идея.
Самолет послезавтра, вмешалась Нань.
А я полечу? спросил Остин.
Нет.
Так нечестно!
Тебя-то не изгоняют, заметила Айви.
У нас нет столько денег, ответила Нань.
Айви мало что помнила о Чунцине, но по бабушкиным рассказам представляла родину рассадником коммунистов и оплотом фермеров, грязных землянок и всеобщей травли. Когда они с Остином плохо себя вели, родители пугали их этим местом: «мы отправим тебя обратно в Китай», «ты и недели не продержишься с настоящими китайскими детьми».
Вечером накануне вылета Мэйфэн принесла внучке полотенце, вымоченное в горячей воде с сушеными травами. Это было ее универсальное средство от любых недугов теплое полотенце на голову и грелку к ногам.
Что с тобой? В последнее время ты сама на себя не похожа, спросила она, укладывая полотенце Айви на лоб. Та продолжала молчать, хоть на мгновение и ощутила прилив необузданной радости: бабушка все-таки заметила, что что-то с ней было не так. Хорошее лекарство не всегда приятно на вкус. Хватит разыгрывать драму. Мы не в театре. Я уже устала видеть твою кислую мину.
По телу Айви горячими волнами прокатилась боль.
Знаешь, сколько денег на эту поездку потратили твои родители? Мама копила много лет и сама собиралась к тете, но решила, что тебе эта поездка будет куда полезней. Она тебя очень любит и готова сделать все ради твоего благополучия. Даже если это поначалу принесет боль и наполнит твою душу ненавистью. Проследив за угрюмым взглядом внучки, устремленным на комод, где раньше лежала пачка дисков, Мэйфэн добавила: Не стоило приносить сюда весь этот мусор.
Это не мусор.
Эти вещи попали к тебе нечестным путем.
Это ты во всем виновата.
Я старая глупая китаянка, которая вот-вот помрет. Чего мне терять? А вот ты гражданка США.
Горячий пар от полотенца окутал ее рот, нос и веки. Айви вспомнила класс рисования, откуда открывался роскошный вид на осенний двор, украшенный тополями пшеничного цвета. В тишине можно было услышать едва уловимый всплеск от четвертака, падающего на дно фонтана у статуи святого Марка, которая тянулась к холодному синему небу.
Мэйфэн вздохнула; от этого под ней заскрипела кровать. Затем принялась говорить. Айви подумала, что это очередная ностальгическая тирада о Китае, поножовщинах в тени мокрых аллей, голоде, аппетитной яичнице на Новый год и нищете, и отчасти она не ошиблась. Однако эту историю бабушка еще никогда никому не рассказывала. Это была тайна, которую она хранила вот уже тридцать лет.
* * *
Сорок четыре года назад Нань Мяо родилась в деревне Синь Чан, расположенной в горной котловине провинции Сычуань, через которую протекало три реки, пересекающихся друг с другом у устья Янцзы. Это была цветущая и плодородная долина с долгим жарким летом и влажной, умеренной зимой. Дожди начинали лить в июне и заканчивались лишь весной следующего года а затем всю местность окутывала живописная дымка, идеально подходящая для акварельных пейзажей, которые на своих полотнах пытались воссоздать многие художники. Из-за держащейся весь год высокой влажности и рациона из горных овощей, сваренных в чанах с кипящим маслом чили, кожа местных жителей приобретала глянцево-жемчужный оттенок, ни сухости, ни малейшего прыщика. Молва о сычуанских девушках мгновенно разлетелась по всему Китаю, и люди окрестили их «ла мей нюй», что в переводе с китайского значит «жаркие красотки».
Сильнее всего среди всех деревенских красавиц выделялась Нань. Она родилась в самый разгар июльских дождей, став второй из четырех дочерей в семье. Однако когда акушерка впервые взяла ее в руки, Мэйфэн сморщилась от разочарования: младенец перед ней был костлявым и желтокожим. Хуже того, это была девочка. Мэйфэн с Инь решили назвать ее Нань, то есть «мужчина», чтобы в будущем она смогла обеспечить их так, как это сделал бы сын.
Инь разводил свиней и кур на крохотном участке земли, Мэйфэн работала продавщицей за жалкие гроши. Они владели небольшим ларьком на колесах (обычная стеклянная будка), в котором торговали сигаретами, газетами, жвачкой и прочей мелочовкой. Спустя неделю после рождения дочери Мэйфэн положила Нань в соломенную корзину, которую привязала к спине, и вернулась на работу. Никто даже подумать не мог, что внутри лежал ребенок.