Советник славного города Рюммикон, помощник судьи города Рюммикон и глава Линхаймской коммуны лесорубов и сплавщиков леса, секретарь купеческой гильдии леса и угля кантона Брегген господин Вальдсдорф, вспоминал Волков задумчиво.
Это новость его порадовала. Ну не то, чтобы порадовала, но Он повернулся к своим людям:
Максимилиан?
Да, генерал.
Знаете, где постоялый двор купца Гафта?
Найду, генерал.
Прекрасно, там найдите советника Вальдсдорфа, неопрятный толстяк из Рюммикона.
Я помню его, генерал,
Скажите, что фон Эшбахт немедля хочет переговорить с ним и с другими купцами из Рюммикона немедля. И с глазу на глаз.
Да, генерал, Максимилиан уже стал поворачиваться, чтобы уйти, но Волков его остановил:
Они, думается мне, не захотят говорить, побоятся скомпрометировать себя, но вы скажите, что у меня есть выгодное предложение для них. Скажите, что очень выгодное. У купцов жадность посильнее страха.
Не хотели купчишки с ним видеться, уж очень боялись; не скажи им Максимилиан, что генерал сулит им выгоду, так встречи и не случилось бы. Но, поспрашивав у молодого прапорщика, что за дело у генерала, и ничего не выведав у него, на встречу согласились, но просили, чтобы всё было тайно.
У Волкова при себе, на луке седла, был крепкий мешок с двумя тысячами талеров. Вот с ним-то он и пошёл к купцам из Рюммикона на встречу. Через двор не пошёл, там народа полно, объехали дом с другой стороны, где он и зашёл с кухни, да и то опуская лицо.
Купцы и советник ждали его в большой, хорошей комнате, где ему предложили кресло и вино. В кресло он сел, бросив на пол подле себя мешок с серебром так, чтобы оно как следует звякнуло. Пусть купчишки знают, что у него есть. А вот от вина отказался, сославшись на утро.
Господин фон Эшбахт, общение наше не должно быть продолжительным, заговорил толстяк, сами понимаете
Понимаю, понимаю, отвечал Волков. Знаю, что ваша репутация может пострадать, если кто в ваших землях узнает, что вы встречаетесь со врагом кантона Брегген. Поэтому буду краток, он указал на мешок, что лежал рядом с креслом. Тут две тысячи монет Ребенрее. Прошу вас, господа, взять их и употребить на дело.
На какое же? спросил лесоторговец Плетт.
И вам, и мне вся эта распря ни к чему, нам с вами торговля нужна, нам нужен ваш лес и ваш уголь, а вам, уверен, по душе будет мой овёс и мой ячмень. Поэтому нам нужен мир.
Мир? купцы стали переглядываться, и в их взглядах Волков читал явственно: что за вздор он несёт? Перепугался, вот и просит мира.
Да, именно так купчишки и думали. Они были уверены, что кантон его одолеет. И тут Фульман спросил с этакой вальяжностью важного человека, который из вежливости да боголюбезной скромности снизошёл до просителя:
И что же нам делать с этими деньгами? Уж не подскажете ли?
«Свинья, лавочник, силу почувствовавший. Эка спесь из него прёт, говорит и через губу не переплюнет».
Здесь две тысячи, употребите их на дело, уговорите совет отвести войну со мной, и ещё вам восемь тысяч дам для того. Скажите, что не выгодна вам война. Выгоден мир.
Мы и сами знаем, что нам сказать надо будет, заносчиво произнёс Плетт. Только боюсь, что никто нас не послушает, уж больно много обид вы нам нанесли.
А вот советник Вальдсдорф говорил с почтением, потому как был умнее своих товарищей:
Вы уж простите нас, господин фон Эшбахт, но сейчас наши предложения о мире с вами в совете кантона будут неуместны. И будут даже глупы, господин Плетт прав, уж очень много обид вы нанесли нашей земле. И совет земли выделил уже деньги на войну, разве ж её теперь остановить?
«Вот тут ты, толстяк, прав, коли деньги на войну есть, так войне быть, наёмники деньги никогда обратно не отдадут».
А ещё наш новый консул, всё так же высокомерно продолжал Фульман, сам господин Райхерд. Он человек твёрдый и непреклонный.
Райхерды род в нашей земле древнейший, подтвердил Вальдсдорф, он не отступит. И посему просьбу вашу мы исполнить не можем.
Жаль, сказал кавалер, беря мешок с деньгами и вставая. А ведь я мир вам предлагал, господа.
Купцы и советник снова переглядывались, и снова в их взглядах была насмешка над ним.
Мы ничего не можем сделать, повторил толстяк, разводя руками и изображая сочувствие на круглом лице.
Волков шёл на улицу, неся в руке мешок со своими деньгами. Купчишки денег не взяли! Виданое ли дело? Да ещё отказали с насмешками. Но разочарован он не был. Нет, не был.
Идя предлагать мир, он был уверен, что купчишки смеяться над ним станут. Так и вышло. Были они и высокомерны, и заносчивы.
И это было хорошо. Хорошо. Потому что поганые лавочники уверены, что кантон его одолеет. Уверены так, что имущество своё поставить на победу родной земли могут. А значит, они, купчишки, первые в мире шпионы и соглядатаи, о его планах, о его приготовлениях ничего не знают. Знали бы так заносчиво себя не вели бы.
Ещё раз поговорив с купцом Гевельдасом и ещё раз пообещав ему казни и муки, если он не сыщет нужных барж, поехал на свой берег. Не успел вылезти из лодки, как по причалам к нему уже бежал и на ходу кланялся архитектор господин де Йонг.
Вот как кстати я вас увидел, господин генерал, говорил он, подбегая. Поздравляю вас с таким знатным чином.
Да-да, спасибо, друг мой, у Волкова сил уже не было говорить, он даже не поел у купца, хоть тот его и приглашал. Но с молодым архитектором нужно было перекинуться парой слов.
Госпожа Ланге только что говорила со мной, сказала, что задумали вы строить дом на берегу реки.
Да, отвечал кавалер, устало усаживаясь на сложенные на пирсе мешки, чтобы дать ноге отдохнуть.
И когда же вы пожелаете посмотреть рисунки домов?
Я ничего смотреть не стану, говорит кавалер. Хозяйкой дома будет госпожа Ланге, пусть она сама себе и смотрит.
Ах вот как? Она мне об этом ничего не сказала.
Да, хозяйкой будет она, а вы сделайте хороший дом. Дом, в котором всё будет: и конюшни, и каретный сарай, и всё, всё, всё И уложитесь в, он мгновение думал, в восемнадцать тысяч талеров.
Волков обещал Бригитт двадцать, но знал, что ловкий строитель после двадцати потраченных тысяч будет просить ещё, на недоделки. И поэтому сказал строго:
Слышите меня, де Йонг? Восемнадцать тысяч!
Я всё понял, господин генерал.
И это не всё, скоро, может уже через день, тут, в моей земле, будет тысяча человек.
Тысяча человек? удивился де Йонг.
Вы разве о том не слышали? в свою очередь удивился Волков.
Ну, ваш управляющий говорил мне, что прибудут люди, но я думал, что тысяча человек это фигура речи
Нет, это не фигура речи. Это тысяча душ людей, которым надобно помочь с жильём, иначе зиму переживут не все. Зимы здесь, в предгорьях, вовсе не мягкие.
Это я знаю, кивал архитектор, кажется, он был доволен, знаю.
До ноября нужно будет построить хоть две сотни каких-нибудь лачуг, чтобы были очаги для готовки пищи и для сна места.
Да-да, я понимаю, кажется, архитектор был счастлив, что работа у него не заканчивается.
Найдите моего племянника, приходите вечером ко мне оба. Надо будет посчитать, сколько нужно будет леса и прочего для этого.
До ужина будем у вас, обещал архитектор.
А кавалер с трудом встал с мешков и пошёл к карете. Как хорошо, что взял у Бригитт карету. Сил влезть на коня у него сейчас просто не оставалось. Только опозорился бы перед своим выездом.
Глава 8
А с женой вдруг произошли перемены. Монахиня, что ли, её научила. Раньше была Элеонора Августа к нему спесива до брезгливости. А тут вдруг ласкова, и заботу свою ему всячески выказывала. Вышла во двор встречать супруга, лишь услыхав крики мальчишек, что господин едет, и пошла к нему сама, переваливаясь по-утиному и придерживая большой живот, когда он вылезал из кареты. И обниматься полезла. Бригитт в стороне стояла, едва улыбку сдерживая.
А жена стала сама слугами распоряжаться, да покрикивать на них взялась, прямо хозяйка имения:
Не стойте столбами, олухи, несите господину воду, мыться. Одежду чистую. Еду Мария, что там есть у тебя? Неси всё на стол!
Ванну, сказал Волков, обнимая жену не шибко крепко, ванну принять хочу.
Слышали? Петер, Матиас, носите воду, дрова, готовьте господину ванну. Эй, Гюнтер, ты новый лакей господина, где его вещи, второй день сидишь, бездельничаешь, отдал бы вещи господина прачке.
Всем работу нашла быстро. И сама дочь графа, изредка бросая косые взгляды на Бригитт, усадила его в кресло у стола, стала ему помогать снимать одежду. Виданное ли дело?! Точно её монахиня этому всему научила. А Волков уж и не знал, как быть. Всё это казалось ему таким странным, что лучше бы жена оставалась такой, как была раньше, злой да заносчивой. Ему так было бы привычнее.
Едва помыться успел, едва к трапезе приступил, как во дворе раздались крики. Мальчишки деревенские вбежали на двор и орали что было сил:
Конники, конники приехали!
По началу, от усталости видно, он и понять не мог, о ком кричат, а потом вспомнил: это фон Реддернауф привёл свой полк. Доехал.
Встал, пошёл смотреть.
Господин мой, куда же вы? сердилась на это госпожа Эшбахта. Только присели, вы же даже есть не начали!
Но он не мог не выйти. А когда вернулся, был уже с майором фон Реддернауфом, сказал жене:
Госпожа моя, распорядитесь стол готовить, у нас будет двенадцать гостей.
Двенадцать? ахнула слышавшая это старшая из слуг и отвечающая за стол и кухню Мария.
Да, двенадцать, подтвердил генерал.
И это были ещё не все офицеры полка. В полку, кроме фон Реддернауфа и его заместителя, были ещё ротмистры, прапорщики, корнеты. Но часть офицеров осталась при конях и людях организовывать постой, поэтому к столу были приглашены всего двенадцать человек.
Ну, как добрались? спрашивал майора генерал, в знак своего расположения собственноручно наливая тому вина.
Божьей милостью, отвечал тот, принимая стакан. Люди все целы, ехали без усердия, коней берегли, посему отставших нет, хворых и дезертиров тоже. Больных коней нет, ни потёртостей, ни сбитых копыт. Придётся подковы кое-где подправить, а в остальном всё слава Богу.
Прекрасно, кивал генерал. Он был доволен командиром кавалеристов, за пять дней марша не потерять ни одного человека, ни одного коня это была хорошая работа. Дайте коням и людям день отдыха. Я распоряжусь, чтобы мой управляющий дал вам овса, если найдёт, подкормите коней, покормите людей. Кстати, а как там ландскнехты идут?
Ландскнехты весьма бодры. Готов поспорить, что и дня не пройдёт, как они будут тут, отвечал майор.
Опять генерал был доволен, впрочем, в ландскнехтах он не сомневался. Сии люди воинские не зря кичились честью своей корпорации. Может, и не хороши они были, когда дело касалось дисциплины, но во всём остальном они мало кому уступали, а в свирепости и стойкости даже с горцами могли потягаться.
Но больше всего генерал, конечно, хотел знать, как поругался майор с графом, когда проезжал через его земли. И майор рассказывал про то, стараясь в рассказе быть сдержанным, потому как думал, что Волков его будет за склоку журить, но Волков, наоборот, его хвалил и, смеясь, говорил, что надо было графу отвечать злее, чтобы тот от своего бессилия гневался до красноты в лице.
Вскоре стали приходить господа офицеры, а тут Элеонора Августа, вместо того чтобы быть радушной хозяйкой и всех рассаживать за стол, вдруг устала. И усевшись со своей монахиней, лишь вздыхала.
И пришлось столом и гостями заняться той, у которой всё выходило ладно. И госпожа Ланге весь обед устроила хорошо. Так, что все офицеры полка были приёмом генерала довольны.
Не успели они уйти, как пришёл племянник Бруно Фолькоф, а с ним архитектор де Йонг и неразлучный приятель племянника Михель Цеберинг. Пришли, чтобы посчитать сколько бруса, и тёса, и гвоздей нужно будет вскорости. Но с ними кавалер долго не сидел, ещё раз объяснил, что скоро, со дня на день, прибудут в его землю люди. Много людей тысяча, не меньше, и людям этим до зимы надо дать кров. Вот и посчитайте, господа, всё, что для этого надобно. Только выпроводил их и уже на радость жене думал подняться наверх в опочивальню, как прибежал мальчишка и сказал, что люди во множестве идут к деревне, люди те военные и все в прекрасных нарядах, в таких прекрасных, что здесь таких никуда не видали. «Прекрасные наряды!» Волков усмехнулся. Пёстрое и вызывающее, похожее на лохмотья, тряпье, которое носили ландскнехты, для местных и вправду могло показаться прекрасным.
В общем, сон опять откладывался. Генерал поехал встречать прибывающих солдат. И был приятно удивлён тем порядком и строем, с каким эти бравые ребята входили в деревню в колонне по четыре. Барабаны, пики, как лес, качаются в такт ровному солдатскому шагу и барабанному бою, ряды идеальные глаз не оторвать. Доспехи сверкали бы, не будь на них толстого слоя дорожной пыли, а под доспехами жёлтые колеты, широченные рукава которых были иссечены десятками разрезов, чулки всех возможных цветов. Шляпы, береты, замысловатые шапки и перья, перья, перья. Перья на головных уборах настолько роскошные, что им позавидовали бы и городские нобили, и земельные аристократы. Для простых людей, что жили в таком захолустье, как Эшбахт, для которых поездка в ближайший город на ярмарку являлась событием удивительным, появление таких людей и вовсе было чудом.
Все выбегали смотреть на шагающих под барабан красавцев. Даже полупьяные посетители кабака, и обитающие там девицы, и сам трактирщик, все выбежали посмотреть на такое зрелище. А впереди разбитой на роты колонны под чёрно-жёлтым знаменем императора и бело-голубым знаменем кавалера фон Эшбахта ехали офицеры. Сам капитан Кленк и его лейтенант Холиман.
Да, зрелище было прекрасное. И местным очень нравилось.
Волкову было видно, что шествие подготовлено, что ландскнехты ходят так не всегда, но всё равно это было красиво. Единственное, что ему не нравилось, так это то, что уже к утру о приходе бравой баталии в Эшбахт будет известно в кантоне.
Волков пожал руку и Кленку, и его лейтенанту. Сказал, что расположить солдат можно за околицей, на южном выезде из села, там, где стали кавалеристы Реддернауфа. А ещё он велел своим дворовым мужикам резать свиней. Всего у него в свинарнике было шесть свиней, и хорошо накормить такую прорву усталых людей ими было невозможно, поэтому он приказал также зарезать бычка и тёлочку. И выкупил у трактирщика всё пиво и вино, что у него было. И так как этого тоже было мало, пришлось ещё кое-что добавлять из своих погребов.
Он освободился от забот и закончил разговоры с офицерами, когда солнце уже закатилось на западе за горизонт. Лишь тогда он на радость жене вернулся в дом и лёг с ней в постель. Она что-то радостно говорила ему, но он не понимал ни слова, ни единого слова не разобрал, пока проваливался в сон.
Ночь пролетела за мгновение, казалось, вот только что лёг, а уже жена тормошит.
Господин мой, к вам пришли.
Что? Утро уже? едва открывая глаза, спрашивает кавалер.
Давно уже, и к вам человек пришёл. Говорит, дело важное.
Волков приподнимается на локте, смотрит на жену:
Что за человек? он ещё спал бы и спал.
Из ваших какой-то.
Имя он назвал своё?
Назвал, назвал, отвечает Элеонора Августа, да я позабыла.
«Дура».
Распорядитесь, чтобы Гюнтер нёс мне воду, произносит он, садясь на кровати.
Да уже давно всё готово, ещё поутру велела вам согреть, сообщает жена, довольная собой, и добавляет: Я распорядилась вашего человека кормить.
Она улыбается и ждёт Похвалы, что ли
Благодарю вас, говорит он и начинает одеваться.