Эдвард поспешил оглядеться вокруг.
Абита, брось эту затею. А вдруг люди увидят?
Здесь нет никого, кроме нас.
Нет уж. Довольно этих твоих чародейств, слышишь? С ними пора покончить, твердо сказал он и только после понял, что прозвучало все это резче, чем следовало.
Это же просто рябиновые прутики и пряжа, Эдвард. Как
Эти прутики с пряжей тебя до позорного столба, до плетей доведут!
Эдвард, тебе прекрасно известно: обереги делают многие из саттонских женщин. На счастье, не более.
Действительно, так оно и было. Действительно, деревенские жители отнюдь не гнушались домашними снадобьями, зельями, талисманами всем, чем сумеют разжиться. Пользовались ими, конечно, тайком, однако для всех это было делом вполне обычным.
Вот это, возразил Эдвард, указав на крестик из прутиков, не просто безделка на счастье. Сейчас же пообещай мне покончить с чарами и амулетами навсегда.
А откуда у нас, по-твоему, нынче утром лепешки на завтрак взялись? Твой брат такое ярмо взвалил нам на шею, что без моих амулетов да чар, без торговли ими, не нашлось бы в доме ни муки, ни соли.
В-вот как? запнувшись, пролепетал Эдвард. Ну что ж, отныне придется перебиваться как-то иначе, а с этим нужно покончить раз и навсегда. Слишком уж дело опасное.
Я осторожно.
Но от Господа-то ничего не скрыть! Увидит он нас и покарает по делам нашим!
Что на тебя вдруг нашло, Эдвард? Это из-за прошлой ночи? Брось ты, не верь, что Господь покарает тебя за невеликое удовольствие, за попытку найти хоть немножко радости в этом суровом, холодном мире!
Исполни в кои-то веки мою просьбу. Довольно чар, Абита. Довольно. Поклянись оставить это занятие.
Ты совсем как отец. Может, мне вообще от всех радостей в жизни отречься? Мне уже до смерти надоела эта надобность страдать без нужды. Страдания никого к Богу не приближают! выкрикнула Абита, сдернув с карниза над входом в пещеру рябиновый крестик. Я всего-навсего хотела уберечь тебя от всякого зла, таящегося там, под землей. Но если тебе угодно, чтоб оно выползло навстречу, делай, как знаешь, а мне все равно!
В последний раз бросив опасливый взгляд на пещеру, Абита развернулась и стремительным шагом направилась прочь.
Эдвард смотрел ей вслед, пока она не скрылась среди деревьев.
«Ну почему, что я ни говорю, все выходит неладно? думал он. Абита, я же только хотел сказать, что не вынесу, если с тобой вдруг случится беда. Не смогу я снова снова остаться один».
Тяжко вздохнув, он принялся приглядываться к ближайшим деревьям, выбирать подходящие для сооружения ворот. Тут ему бросилось в глаза, как хороша в этом месте почва. Доброе выйдет поле, если участок расчистить
Вдруг из пещеры донесся негромкий стон.
Эдвард развернулся к ней, вскинул над головой топор, замер в ожидании Нет, никого. Ни медведей, ни дьяволов.
«Чудится всякое», подумал он, опуская топор.
Однако странный звук он не просто слышал почувствовал, словно чье-то прикосновение, и нисколько в этом не сомневался.
«Это все Аби, наверное, с ее разговорами. Заладила: дьяволы, дьяволы, вот тебе дьяволы и мерещатся».
В надежде увидеть Абиту он оглянулся назад, в сторону дома, но обнаружил, что остался один. Между тем солнце скрылось, спряталось за густыми тучами, а лес вдруг стал теснее, словно сами деревья придвинулись к Эдварду вплотную.
Из пещеры снова донесся голос на сей раз, скорее, плач, а может, блеянье.
«Самсон? Ну конечно, едва не рассмеявшись, подумал Эдвард. Козел наш. Кто там еще может быть?»
Подступив к пещере, он заглянул внутрь, но в темноте не видно было ни зги. Негромкое блеянье слышалось откуда-то издали, из глубины. Сняв шляпу, пригнувшись, Эдвард пошел на звук, старательно ощупывая топором землю не подвернется ли под ноги яма. Мало-помалу его глаза приспособились к мраку, но, оглядевшись, он не увидел вокруг ничего, кроме нескольких веток да прошлогодней палой листвы. Однако в воздухе веяло не только прелыми листьями, и этот запах Эдварду, в свое время забившему на мясо немало домашней скотины, оказался прекрасно знаком. В пещере явственно пахло кровью.
Снова блеянье вроде бы из сумрака в дальнем углу.
Самсон! позвал Эдвард.
Сощурившись, пригнувшись, чтоб не цеплять макушкой низкого свода, он сделал еще пару шагов, но тут же остановился.
«Без толку все это, подумал он. Тут фонарь нужен».
Но, стоило ему повернуть назад, за спиной кто-то тоненько захныкал.
«Ребенок? Да нет, попросту эхо шутки шутит».
Покачав головой, он продолжил путь к выходу но жутковатый негромкий плач не смолкал. Казалось, странные звуки сквозь уши ползут прямо в голову.
«Уходить надо», подумал Эдвард.
И тут плач перешел в шепот в шепот, обращенный к нему, только слова удалось разобрать не сразу.
Помоги пожалуйста помоги
Эдвард замер на месте. Вроде бы детский, голос казался неестественно гулким, так что и не понять, вправду ли его слышишь, или слова звучат только в твоей голове.
Хелло! окликнул говорящего Эдвард. Кто здесь?
Помоги мне.
Держись, я принесу фонарь и веревку. Подожди малость.
Мне страшно.
Держись, держись. Я скоро вернусь.
Не могу, не могу удержаться, вниз соскальзываю!
Эдвард призадумался. С одной стороны, голос странный, почти нечеловеческий однако кому, кроме человека, он может принадлежать?
Помоги!
Нет, это ему уж точно не чудится.
Помоги мне!
Вдали, во мраке, мелькнуло личико детское, вероятно, мальчишеское, едва ли не мерцающее. Озаренное причудливым призрачным светом, оно словно бы парило над полом пещеры, подобно отделенной от туловища голове.
Помоги же! Пожалуйста!
Гулко сглотнув, Эдвард опустился на колени и со всей быстротой, на какую хватило храбрости, нащупывая путь топорищем, пополз к ребенку. За первой пещерой оказалась вторая; здесь пол шел под уклон. Эдвард потянулся к ребенку, однако малыш, точно дразня его, легким облачком дыма отпорхнул прочь. Тут-то Эдвард и обнаружил, что перед ним вовсе никакой не ребенок, а а
«А кто же? Рыба? Рыба с детским лицом?»
Вскрикнув, Эдвард отдернул руку.
«Ребенок» захихикал, заулыбался, обнажив два ряда крохотных игольно-острых зубов, а Эдвард сумел разглядеть, что плоть жуткой твари дымчата, полупрозрачна что сквозь нее кости видны!
О Боже! Господи Иисусе!
Тут что-то коснулось его затылка. Невольно вздрогнув, Эдвард обернулся назад. Еще лицо, совсем рядом, нос к носу с ним. Еще ребенок но нет, глаза-то, глаза что глубокие черные ямы! Разинув пасть, жуткая тварь завизжала, а следом за ней завизжал от ужаса Эдвард, и сзади тоже раздался пронзительный визг.
Вскочив, Эдвард ударился макушкой о низкий свод подземелья так, что в глазах помутилось, и полетел, покатился куда-то вниз, тщетно стараясь нащупать во тьме хоть какую-нибудь опору. Сильный удар о камень, жгучая боль от столкновения со стенками ямы еще, и еще, и еще и, наконец, спустя целую вечность, падение кончилось.
Эдвард открыл глаза. Лицо мучительно саднило, голова раскалывалась от боли, а вот ниже шеи он не чувствовал ничего, и понимал, что это истинное благословение ведь тело его наверняка превратилось в бесформенное кровавое месиво. Из груди сам собой вырвался стон.
Вокруг должна была царить непроглядная темнота, однако спертый воздух подземелья мерцал неярким зеленоватым светом, и в этом свете Эдвард сумел разглядеть скальные выступы, валуны и россыпь костей. Куда ни глянь, всю землю устилали кости!
«Где это я? подумал он, однако ответ ему был известен. Я в Преисподней».
И тут Эдвард увидел его Дьявола, самого Люцифера. По-собачьи сидящий невдалеке, зверь не сводил с него глаз, пары щелок, пылающих серебристым огнем. Казалось, их опаляющий взор пронзает душу насквозь, видит весь его позор, все прегрешения до одного: и как Эдвард лгал отцу, и как хулил имя Господа, и книги, все эти пагубные книги, купленные в Хартфорде, а самое главное все его сладострастные рисунки, все портреты Абиты.
Господи, прости меня, грешного, прошептал он, пусть даже знал, что Господь не простит, что Господь от него отступился.
Призрачные твари с детскими личиками спорхнули вниз, хихикая, заплясали вокруг, но Эдвард, не в силах отвести полных ужаса, вылезших из орбит глаз от Дьявола, их даже не заметил.
Дьявол тяжкой поступью двинулся к Эдварду.
Эдвард хотел было подняться, опереться на локти, отползти прочь, но лишь задрожал, да кое-как сумел сморгнуть с глаз слезы.
Зверь ткнулся мордой в лицо Эдварда, принюхался, обдав щеку жарким дыханием, лизнул подбородок и шею а после резкая, острая боль: клыки зверя глубоко впились в горло.
Слыша, как Дьявол громко, с чавканьем лакает его кровь, Эдвард устремил немигающий взгляд вверх, к тонкому лучику света высоко-высоко над головой. Мир вокруг начал меркнуть.
«Я обречен. Проклят навеки», подумал он и с этой мыслью медленно, медленно ушел из жизни, угас.
Эдвард! донесся сверху отчаянный женский крик. Эдвард!
Но Эдвард ее не услышал. До Эдварда было уже не докричаться. А вот зверь зверь слышал все.
Она! Вторая, Отец! Быстрее: вот он, наш шанс!
Однако зверь лениво помотал косматой башкой. Набившему брюхо, ему хотелось лишь одного закрыть глаза и без помех наслаждаться растекшимся по жилам теплом.
Ночью, едва ворочая языком, пробормотал он.
Подняв одно из передних копыт, зверь уставился на него. Миг и из копыта выросла ладонь, из ладони длинные тонкие пальцы, а из кончиков пальцев столь же длинные острые когти.
Ночью ее убью.
Казалось, выпитая кровь подхватила его, медленно повлекла вдаль, и, убаюканный легкой качкой, зверь погрузился в глубокую дрему.
Стало быть, ночью, нехотя согласились детишки.
К ферме Эдварда Уоллес гнал жеребца неспешной рысцой. В пути он снова и снова обдумывал, что должен сказать, и только диву давался, как мог опуститься до подобного, как мог пасть так низко, чтобы молить Эдварда о согласии на предложение лорда Мэнсфилда.
«Я все сделал верно, папа. Ты знаешь, что это так. Нам с Эдвардом следовало трудиться заодно, как тебе и хотелось. Стать хозяевами собственной табачной империи на манер тех плантаций в Вирджинии. Но вместо этого я на весь Саттон ославил себя дураком, ни аза не смыслящим в табаке. Куда ни пойди, куда ни глянь, у каждого это на лице написано, яростно сплюнув, подумал он. Один только ты, папа, и видел, как я руки стирал до костей, лишь бы спасти посевы, как день за днем обирал червей с листьев, даже при свете факела. И вот скажи, справедливо ли, что после всего этого мне приходится идти на поклон к Эдварду с его ведьмой? Справедливо ли?»
У вершины холма, возвышавшегося над фермой Эдварда, Уоллес натянул поводья, придержал жеребца. Желудок его скрутило узлом.
«А знаешь, папа, что в этом хуже всего? Хуже всего, придя с просьбой, видеть ее злорадство. Сам не знаю, сумею ли это выдержать. Отчего эта баба так невзлюбила меня? Отчего досаждает мне на каждом шагу? Я ведь со всей душой к ней можно сказать, как к родной!»
И тут Уоллес услышал крик. Обернувшись на голос, он увидел Абиту и Чарльза Паркера с братом, Джоном, и двумя сыновьями. Все пятеро быстрым шагом направлялись к нему. Джон нес с собой солидный моток веревки и пару фонарей.
Уоллес! крикнул Джон. Идем скорее! Там Эдвард! В яму упал!
В яму? переспросил Уоллес. В какую еще яму?
Идем, идем! бросил Джон, проходя мимо.
Двинувшись следом, Уоллес спустился с холма в заросли леса за полем.
Вон там, пояснила Абита, указав на пещеру среди россыпи каменных глыб.
Уоллес, взяв у Джона фонарь, заглянул внутрь.
Эдвард! позвал он. Эдвард, ты здесь?
Видно чего? спросил Чарльз.
Уоллес покачал головой.
Нет. Только ветки да листья.
Там, в глубине, повысив голос, пояснила Абита. Яма в дальнем углу. И Эдвард в нее провалился, точно вам говорю. Я знаю. Пожалуйста, поторопитесь!
Уоллес оглянулся на братьев Паркеров, на Чарльза с Джоном. Не сумев отыскать Эдварда, Абита помчалась на ферму Паркеров, за помощью, однако никто из них в пещеру входить не спешил.
Выхватив у Джона второй фонарь, Абита направилась к пещере сама, но Джон схватил ее за плечо и удержал на месте.
Постой, Абита. Где одна яма нашлась, могут найтись и другие. Тут с осторожностью надо.
Некогда осторожничать!
Заметив среди палой листвы шляпу Эдварда, Уоллес поднял ее и протянул рвущейся из рук Джона Абите. Весь ее пыл разом угас.
Держи, велел Уоллес, сунув фонарь Чарльзу.
Чарльз прихватил с собой самую длинную веревку, какая нашлась в хозяйстве. Конец ее Уоллес обвязал вокруг одного из черных камней, подергал, проверяя, надежен ли узел, и кивнул Джону.
Придержи ее, чтоб не совалась.
С этим он шагнул под свод пещеры. Следом за ним двинулся Чарльз со старшим из сыновей. Люком.
Люк с Чарльзом освещали путь фонарями, а Уоллес, не выпуская из рук веревки, шел чуть впереди. На ходу он ощупывал землю ногой, пригибал голову, чтоб не цепляться макушкой за низкий свод подземелья. При свете фонарей он ясно видел, что и земля, и листья изрядно истоптаны. Следы вели к небольшому отнорку в дальнем углу пещеры. Тут Уоллес замедлил шаг и невольно вздрогнул, но не от холода от невесть откуда взявшегося дурного предчувствия.
Подойдя ближе, Люк с Чарльзом вытянули вперед руки с фонарями. Посредине отнорка темнел провал футов шести в ширину. На краю ямы Уоллес заметил топор. Еще раз проверив, надежно ли держится веревка, он двинулся дальше. Вскоре все трое склонились над ямой, заглянули вниз, и Уоллеса вновь охватила нешуточная тревога: казалось, оттуда, из глубины, на него смотрит сама темнота.
Сзади послышался шорох шагов. Обернувшись, Уоллес увидел за спиной Чарльза Абиту. Устремленный в яму, взгляд ее был полон ужаса.
Вы его видите? негромко, с отчаянием в голосе спросила она. Хоть что-нибудь видите?
Уйди отсюда немедля, велел Уоллес, заранее зная, что только зря сотрясает воздух.
Гляньте-ка, заговорил Чарльз, кивнув вбок. Не Эдвардов?
У стены подземелья валялся сапог.
Абита придвинулась ближе. Чарльз ухватил ее за плечо, не подпуская слишком близко к яме.
Эдвард! закричала Абита.
Темная яма откликнулась на ее крик гулким эхом.
Присев на корточки, Люк поднял над ямой фонарь, сощурился.
А вот еще что это?
На каменном выступе, торчащем из стенки ямы чуть ниже края, поблескивало что-то белое. Уоллес, встав на колени, пригляделся внимательнее
«О Господи, подумал он. Зуб. Человеческий зуб».
Абита протяжно застонала.
О нет, Эдвард нет, забормотала она, опустившись на колени рядом с Уоллесом.
Теперь все трое взирали на яму, точно на свежую могилу.
Кому-то придется спуститься, сказала Абита.
Уоллес швырнул в яму камешек. Все пятеро замерли, прислушались к стуку камешка о стенки ямы. «Тик-так, тик-так, тик-так» звук не смолкал разве что становился все тише и тише. Собравшиеся вокруг ямы переглянулись. Что это значит, понимал каждый, однако Абита не унималась.
Нельзя же там его оставлять! Что, если он еще жив?
Слишком уж высоко слишком опасно, ответил Уоллес.
Спуститься вниз его не заставило бы ничто на земле. Всем своим существом он чувствовал: там, на дне ямы, таится, ждет нечто злое, нечистое однако об этом Уоллес, конечно же, почел за лучшее промолчать.
Спускаться туда только жизнями попусту рисковать, добавил он.
Ладно. Вы не желаете спущусь сама.
Абита, мягко заметил Чарльз, никто туда, вниз, не полезет. Нету на свете веревок такой длины.
Может, он не на дне, а на каком-нибудь выступе?
Абита, прошу тебя, заговорил Чарльз, тоже подняв фонарь над ямой. Посмотри вниз. Как следует посмотри.
С этим он, на всякий случай, крепко взял Абиту за руку, и та, перегнувшись через край ямы, принялась пристально вглядываться в темноту. На лице ее отразилось отчаяние.