Уоллес зажмурился, скривил губы.
Таков закон согласно нашей хартии, таков закон согласно заветам Господа, объявил преподобный Картер. Не хочешь ли ты сказать, что разбираешься в сих вопросах лучше совета общины?
Уоллес открыл было рот, собираясь что-то сказать, но подходящих к случаю слов подыскать не сумел и ожег испепеляющим взглядом Абиту.
Завтра приеду на ферму, там и поговорим обо всем этом подробнее.
Абита, не дрогнув, выдержала его взгляд.
Мне с тобой говорить больше не о чем, в полный голос, твердо, словно сержант, командующий солдатами, отвечала она. Слушай, Уоллес Уильямс, слушай внимательно. Держись от меня подальше.
Твердость ее поразила всех четверых, но Уоллеса потрясла до глубины души. Лицо его исказилось в жуткой гримасе.
Ну нет! С меня довольно! Такой наглости, да еще от женщины, я не потерплю ни за что! прорычал он, схватив Абиту за руку, сомкнув широкую, мозолистую ладонь на ее тонком предплечье, будто клыкастую пасть. Ты у меня сейчас же отправишься к шерифу, а уж он позаботится, чтоб тебя как следует высекли да подержали в колодках!
Изволь отпустить ее! во весь голос вскричал преподобный Картер. Не то сам получишь плетей!
Что это как же? пролепетал Уоллес, глядя на его преподобие, будто никак не может поверить собственным ушам. Вы ее разве не слышали? спросил он, недоуменно оглядев проповедников одного за другим. Неужто весь мир сошел с ума? Ни одной из женщин не позволено разговаривать в этакой дерзкой манере!
Она вправе высказаться по любым вопросам касательно имущества Эдварда, резко ответил преподобный Картер. И если при том требуется дать отпор такому, как ты, на это у нее тоже имеется полное право. Ты меня понял, Уоллес?
Э-э
Ты меня понял, Уоллес? прорычал преподобный Картер.
Уоллес ничего не ответил, но руку Абиты послушно выпустил.
На том дело и завершим, неумолимо подытожил преподобный Картер.
С шипением втянув в грудь воздух сквозь сжатые зубы, Уоллес обвел проповедников взглядом загнанной в угол дворняги и неторопливо кивнул. Мало-помалу его дыхание обернулось недобрым смехом.
Она не протянет до осени. Конечно, к тому времени будет поздно. Землю я потеряю. А ты, с усмешкой бросил он Абите, когда наголодаешься и намерзнешься, клянчить милостыню к моему порогу не приходи. Мои двери закрыты для тебя навсегда.
Развернувшись, он быстрым шагом направился прочь.
Знаете, сэр, заговорил преподобный Смит, насчет мирового судьи как-то мне не по себе. С ним, знаете ли, шутки плохи.
Преподобный Картер, встревоженно, тяжко вздохнув, покачал головой.
Зачем тебе это понадобилось, Абита? Зачем ты так поступаешь? Из гордости? Из неприязни к Уоллесу? Не выйдет из этого ничего хорошего. Я бы на твоем месте отправился домой, поразмыслил как следует, а после пошел бы к Уоллесу, просить о прощении.
Дождь хлынул в полную силу. Застегнув плащи на все пуговицы, проповедники направились к воротам деревни.
Оставшись одна у обочины, Абита опустила взгляд к земле, на глазах раскисающей под струями ливня, и покачала головой. Вся тяжесть только что сделанного навалилась на плечи, в сердце вцепился страх.
«Что ты творишь, Аби? Отчего собственное упрямство вечно берет над тобою верх?»
Взглянув в сторону кладбища, вспомнив о незатейливом гробе с одеждой Эдварда внутри, она почувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.
Глава третья
Вопли.
Языки пламени, лижущие ночное небо. Хижины, охваченные огнем. Люди, с искаженными ужасом лицами бегущие врассыпную, куда глаза глядят. Мертвые тела, множество мертвых тел без рук, без ног, животы вспороты, головы размозжены. Ноздри щекочет запах крови, мешающийся с едким дымом, а крики крики, похоже, не смолкнут вовек.
Зверь поднял веки.
Наконец-то, Отец! Ты пробудился!
Зверь застонал. Перед ним стоял невероятно исхудавший опоссум с лицом человеческого ребенка по всему судя, мальчишки. В самой середине его черных глазок светлячками мерцали крохотные, с булавочное острие, огоньки.
Ты кто таков? спросил зверь.
Он пробудился! крикнул опоссум.
Отзвуки его крика взлетели ввысь, отраженные стенками ямы.
В подземелье беззвучно впорхнул, опустился на камень огромный ворон, а следом за ним появилась рыба. Парящая по-над полом, рыба лениво помахивала хвостом, словно одолевая небыстрое, плавное речное течение. Их лица тоже оказались детскими, тела отливали небесной лазурью; лапы ворону заменяли ладони на манер человеческих.
Вставай, Отец, провозгласил опоссум. Время кровь проливать!
Вы кто такие?
Неужто ты позабыл нас?
Зверь неуверенно пожал плечами, чем не на шутку встревожил опоссума.
Ты знал нас долгое-долгое время. Постарайся же, вспомни. Это невероятно важно.
Стараясь вспомнить хоть что-нибудь, зверь напряг память, однако в голове не нашлось ничего, кроме мутных клубящихся теней да гулкого эха.
Опоссум крепко ухватил зверя за руку.
Закрой глаза. Узри нас!
Послушно закрыв глаза, зверь ощутил биение крови в жилах опоссума. Сердца их застучали в едином ритме, и перед мысленным взором зверя мало-помалу начали возникать туманные образы. Со временем образы обрели четкость, и зверь сумел разглядеть их сотни проказливых мелких зверьков, совсем таких же, как эта троица, с пением, с воем, с диким азартом на детских личиках бегущих по лесу. Но, стоило ему приглядеться, постараться увидеть еще что-нибудь, видение подернулось рябью, ускользнуло, обернулось ничем.
С досадой крякнув, зверь покачал головой и снова открыл глаза.
Мелкие твари встревоженно переглянулись.
Ничего, успокоил его опоссум, все это к тебе вскоре вернется, просто крови нужно побольше. Мы дикий люд твои дети. Я Лес, назвался зверек, ударив себя кулачком в грудь, он, тычок пальцем в сторону ворона, Небо, а он, кивок в сторону рыбы, Ручей.
А я, значит Отец?
Да, подтвердил Лес. Отец, погубитель защитник наш. Настало время выйти из этой ямы. Настало время прогнать людей прочь, пока они не погубили Паупау.
Паупау? В памяти вспыхнул образ, мерцающее видение: огромное дерево, покрытое багряной листвой. Да, о нем мне известно.
Детишки заулыбались, блеснув ровными рядами крохотных, острых, как иглы, зубов.
Скорее же! воскликнул Лес. За нами!
Ворон по имени Небо взлетел с камня и, беззвучно хлопая крыльями, понесся к ходу, ведущему наверх. Лес с Ручьем устремились следом. Опоссум, будто невесомый, карабкался по стене, цепляясь за камни, рыба плыла, помахивая хвостом, словно в незримой воде, и вскоре все трое скрылись в неярких отблесках света, что проникал в яму сверху.
Поднявшись на ноги, Отец обнаружил, что земля под копытами усеяна костьми кое-где свежими, но большей частью невероятно древними, всевозможного вида, всевозможной величины. Вокруг огромных черепов белели россыпи черепов совсем маленьких, а неподалеку виднелась даже пара расщепленных, обломанных бивней. Шагнув вперед, Отец понял, что слой костей невообразимо толст. Насколько же глубоко уходит он в недра земли?
Окинув взглядом два мертвых тела, человеческое и козлиное, он осознал, что сам в равной мере похож на обоих, и тут заметил над человеческим трупом еще кое-что странный, округлый, чуть продолговатый вроде яйца, плод с кроваво-алой мякотью под треснувшей кожурой. Над плодом, вычерченный тем же кроваво-алым, багровел глаз.
«Это мне тоже знакомо», подумал Отец, остановив на нем взгляд.
Глаз заморгал, раздвоился, разделился начетверо, а после на шесть на шесть черных глаз вроде паучьих. Взгляды их забегали из стороны в сторону, словно бы что-то отыскивая.
По спине Отца побежали мурашки. Встревоженный, он полоснул по рисунку когтями, и глаз исчез. Отец передернулся. Выбраться, выбраться из этой ямы, из этой могилы, да поскорее!
Взгляд его сам собой устремился вверх, к неяркому пятнышку света высоко над головой.
«Солнце. Да, солнце. При свете солнца в голове прояснится».
С этой мыслью Отец, упираясь копытами в осклизлые камни, полез наверх и недолгое время спустя оказался в небольшой пещере. Снаружи зеленел лес. Час, похоже, был ранний: среди деревьев слегка колыхались пряди тумана, из густых крон доносились трели проснувшихся поутру птиц. Выбравшись наружу, Отец встал во весь рост, шумно вдохнул. В прохладном воздухе пряно, свежо пахло лесом но тут он учуял еще кое-что.
Ну и воняют они, эти люди, правда? подал голос Лес.
Отец согласно кивнул.
Разве я не прогнал их с этих земель еще в давние-давние времена?
А-а, память к тебе возвращается! В самом деле, Отец, прогнал.
А теперь они воротились?
Это новые люди. Люди другой породы. Пришли они издалека и страха еще не знают. Но скоро все будет иначе. Скажи, помнишь ли ты, отчего прогонял их отсюда?
Из памяти снова всплыл образ того же самого дерева. На сей раз Отец успел разглядеть на его ветвях округлые, продолговатые, словно яйца, плоды точно такие же, как тот, в яме.
Дерево
Три детских личика просияли.
Да! торжествующе вскричал Лес, указав в сторону скальных выступов и валунов над пещерой. Смотри: вот кости великого древа Паупау!
Однако Отец видел там только нагромождение темных, щербатых каменных глыб.
Неужели не видишь?
Отступив на пару шагов, Отец понял: да это же обломки, остатки ствола дерева невероятной величины!
Что это за место?
Наше сердце и наша душа. Здесь мы рождаемся, здесь умираем. Здесь дом Паупау. Взгляни! Лес указал на вершину груды камней. Мать Земля вернула нам Паупау! Голос его дрогнул, словно зверек вот-вот расплачется. Столько лет минуло и вот она даровала нам новый шанс!
Что до Отца, он видел перед собой всего-навсего хилое юное деревце не выше него самого, чудом пробившееся к солнцу сквозь толщу массивного окаменевшего пня.
Теперь у нас есть и Паупау, и ты ты, наш заступник. Верный знак: в мире снова настало время дикого люда!
Отцу все это мало о чем говорило, и он хотел было так и сказать, но вдруг одинокий луч солнца, пробившийся сквозь полог леса, коснулся верхушки деревца. Отразившийся от его листьев, солнечный свет вспыхнул малиново-алым, ошеломил, ослепил. Накрытому волной головокружения, Отцу пришлось ухватиться за глыбу темного камня, чтоб устоять на ногах, и в тот же миг камень мерно, едва уловимо затрепетал. Казалось, под ладонью Отца бьется живое сердце. Прикрыв глаза, Отец застонал.
Что с тобой? всполошился Лес. Что ты увидел?
Нет, ничего. Я
Ладонь обдало жаром, а после перед глазами на миг, всего-то на миг возникло исполинское древо, вознесшееся в небеса много выше всех прочих деревьев. Алые листья древа бешено трепетали на буйном ветру. Пламя, дым, кровь так много крови, что ею пропитана вся земля но, как ни старался Отец удержать видение, разглядеть еще что-нибудь, видение помутнело, угасло.
Кровь, проговорил Отец. Всякий раз столько крови
И замечательно, заверил его Лес. Кровь твоя речь, и душа, и предназначение. Мать Земля дает тебе знать, что ты ее воин, ее заступник, ее хранитель, а значит, должен сберечь ее древо Паупау.
Небо с Ручьем, очевидно, разговаривать (по крайней мере, словами) не умевшие, дружно кивнули.
Великое древо, Паупау, породило плод! со всем восторгом, со всем благоговением, какие только сумел вложить в свой тоненький голосок, воскликнул Лес. Всего один плод но этот плод полон волшебства невиданной силы. С его-то помощью мы и воротили тебя назад. Паупау воротило тебя из небытия. Так слушай же, слушай нас. Не допусти гибели древа. Древо растет, а с ним растет, крепнет его волшебство наше волшебство. Если мы если ты сумеешь сберечь древо, оно принесет новый урожай драгоценных плодов. Их волшебство, наконец-то, поможет вернуть назад все, что у нас было отнято! Понимаешь? Тебе пора выйти на бой и прогнать их. Пора стать погубителем!
Мне погубителем?
Да. Ты ведь и есть погубитель!
Отец в этом все еще весьма сомневался, однако согласно кивнул.
Я погубитель!
Детские личики всех троих озарились надеждой.
Ступай же за нами! воскликнул Лес, и троица диких со всех ног помчалась вверх, по склону оврага, туда, откуда несло мерзкой вонью.
Отец побежал следом и вскоре остановился у россыпи поваленных деревьев среди обгорелых пней.
Лес ткнул пальцем в стволы на земле.
Смотри! Вот, видишь? Это все люди, это они! Подбираются ближе и ближе к Паупау!
Страх и злость во взгляде опоссума, точно в зеркале, отразились на лицах остальных диких.
Время уходит, процедил он. Их нужно остановить, непременно, да поскорее. Кто поручится, что завтра они не поднимут топоры на Паупау? Кто, я тебя спрашиваю? А в тот день, когда это случится, конец нам, всем нам конец! Пойми ты хоть это, если ничего другого не понимаешь!
Действительно, Отец ясно видел, что просека ведет прямиком к деревцу с багряной листвой, и его сердце, все его существо переполнил безотчетный гнев. Коротко рыкнув, он двинулся дальше, на запах.
Провожаемый диким людом, он вышел к лесной опушке. Дальше тянулось поле. Остановившись на самом его краю, Отец обвел взглядом вспаханную землю, скотину в зловонных загонах, постройки из бревен и досок.
Взгляни на все это, взгляни, прошипел Лес, грозя в сторону человеческого жилища крохотным кулачком. Взгляни, как они рубят деревья, грязнят нашу воду, жгут наши гнезда и норы. Люди чума, несущая гибель нашему волшебству, самим нашим душам!
Приглядевшись к тоненькой струйке дыма, вьющейся над самой большой из построек, Отец почуял там, за стенами, невыразимую печаль, а в следующий миг заметил женщину, идущую через двор к загонам. Женщина оказалась совсем не такой, как женщины из его грез: их кожа отливала медью, а эта была бледна. Бледна, да еще в одежде с головы до ног даже волосы спрятала под куском ткани.
Все это и ее запах, и мертвенная бледность лица пришлось Отцу не по нраву, однако сильнее всего возмущало то, что она держит зверей в вонючих загонах, среди их собственных нечистот. Из горла сам собой вырвался глухой рык, и Лес улыбнулся Отцу.
Да, узнаю, узнаю тебя, заступника нашего, нашего воина! Идем же, представимся этой женщине, как полагается!
Войдя в хлев, Абита распугала стайку несушек, осуждающе закудахтавших, как будто ей здесь не место. Пробравшись к стойлу мула, она прижалась щекой к его гриве, нежно погладила животное меж ушей.
Все в порядке, Сид, негромко сказала она. Мы с тобой справимся. Справимся. Только трудиться нужно вдвоем, заодно, хорошо?
Мул запрядал ушами.
Вот и славно. Давай-ка тебя запряжем.
С этими словами она потянулась за хомутом, висевшим на ограде стойла. Массивный, из дерева, железа и кожи, хомут казался изрядно тяжелым даже на вид, а когда Абита потянула его на себя, едва-едва сдвинулся с места. Сколько раз она видела, как с той же самой работой без труда управляется Эдвард но Эдвард ведь был гораздо сильнее нее. Вся штука состояла в том, чтобы накинуть хомут мулу на голову, а после сдвинуть к плечам, и трудность задачи усугублял ее рост: невысокая, хрупко сложенная, Абита могла взглянуть мулу в глаза, почти не нагибаясь. Набрав в грудь побольше воздуха, она покрепче вцепилась в хомут и сдернула его с жерди.
А-а, пакос-сть, прошипела она сквозь крепко сжатые зубы.
Казалось, хомут весит не меньше нее самой. Еле удерживая его в руках, Абита доковыляла до мула, невероятным усилием подняла хомут к груди, толкнула вперед, кверху, в надежде накинуть на голову Сида однако мул подался назад, а промахнувшаяся мимо цели Абита вместе с хомутом рухнула носом в грязь.
Г-гвозди Господни! вскричала она, хлопнув оземь ладонью и вновь учинив переполох среди кур.