На таймере светофора быстро сменялись цифры: 79, 78, 77. Я смотрел вокруг себя, периодически поглядывая на красное табло.
Неподалеку от мусорных баков стоял магазинчик, совершенно обычный. Вероятно, именно в такие, как этот, в свое время ходили все известнейшие серийные убийцы. Сразу после очередного убийства они вырезали трупу печень, затем шли в душ, меняли одежду, делали деловитый вид и шли в этот самый магазин с упаковкой мелко нарубленной печенки с надписью «Говяжья печень, 120 г», напечатанной на дешевой фотобумаге дешевым струйным принтером. Они утверждали, что купили просроченный продукт в этом магазине и показывали чеки, которые это подтверждали, ведь вчера они действительно купили здесь печень. Только действительно говяжью. И не просроченную. Им возвращали деньги, а просроченный продукт забирали и клали в большую коробку. Вскоре к нему отправлялись еще десятки таких продуктов, а затем их относили к тем самым бакам, ставили рядом.
Прямо как сейчас. Одетая в фартук продавца, какая-то юная черноволосая девушка вынесла коробку, доверху набитую просрочкой, на улицу и оставила возле бетонной конструкции, отгораживавшей череду из десятка мусорных баков от грязных и облезлых газонов. Полупрозрачная ширма. Иллюзия красоты и защиты.
Я вновь взглянул на светофор, цифры продолжали бежать: 55, 54, 53, 52
Диктор у меня в ухе только что сказал, что Государство перешагнуло тот порог, когда бедность была чем-то массовым. Он говорил, что средние зарплаты, как и пенсии, в стране высоки, что люди ни в чем не нуждаются.
А я стоял на светофоре и смотрел, как к мусорным бакам с другой стороны подходит пара сгорбившихся старушек в обносках, обе с тростями и большими белыми пакетами-майками, развевающимися на ветру.
Светофор считал: 41, 40, 39, 38
Девушка из магазина оставила коробку возле баков, не дойдя до них нескольких метров, со сморщенным от вони лицом и зажатым свободной рукой носом.
25, 24, 23, 22
Старушки, ковыляя, подошли ближе. Морщинистые лица со впалыми глазами. Худоба на лице под обвисшей кожей. Тонкие руки с длинными сморщенными пальцами. Они раскрыли коробку и принялись вынимать оттуда просроченные продукты.
10, 9, 8, 7
Они достали какие-то пожухшие овощи, переспелые бананы, подгнившие яблоки, коробку печенья, которую они могли бы отдать своим внукам, если бы те у них были. Но у них не было никого. Никого не осталось. И лишь государство, которое, по-хорошему, обязано обеспечить своим гражданам достойную старость, и то их бросило на произвол судьбы, заставив от безденежья побираться на помойках.
6, 5, 4
Они достали из коробки две упаковки с говяжьей печенью. Этикетка на одной из них напечатана на дешевой фотобумаге дешевым струйным принтером в доме у их соседа-серийного убийцы, который принес сюда эту печень несколько часов назад.
3, 2, 1
4
Гражданка T
Уважаемые коллеги! голос директора, мерзкого типа в очках и лысиной, толстого и не самого опрятного, звучал, как из рупора. Близятся выборы, и, я уверен, каждый из вас знает, насколько это значимое событие для нашей страны.
Стоя на небольшой трибуне, он говорил в микрофон, и из маленькой и некачественной колонки его голос вылетал роботизированным, измененным и извращенным до неузнаваемости.
Как и пять лет назад, наша школа была выбрана в качестве избирательного участка от нашего округа. произнес он. Думаю, вы помните, что это означает.
Вбрасывать дополнительные бюллетени, чтобы Президента избрали еще на один срок. На пятую пятилетку подряд. И все это за вшивую доплату в две тысячи и под угрозой увольнения в случае отказа и уголовного преследования в случае рассказа кому-либо обо всех этих деяниях. Плевать, что все и так знают. Плевать на сотни видео с самых различных избирательных участков. Президент вот уже двадцать лет отрицает факт своей нелегитимности.
Это означает, что каждый из вас сможет сработать на благо нашей великой страны еще раз! громогласно объявил директор, после чего весь зал залился аплодисментами.
Моя бабушка бежала из России в Государство во времена Гражданской войны, а потом в ужасах читала в газетах о сталинских зверствах. Кто знал, что в скором времени в Государстве заведется свой собственный Сталин.
Директор сказал, что школе необходимо подготовиться к важнейшему в этом году событию, которое состоится уже через неделю.
Нашего Президента должны переизбрать, он должен просидеть у власти не двадцать, а двадцать пять лет, не двадцать пять лет, а тридцать, а затем не тридцать, а все сорок. И мы, те, на кого он рассчитывает и надеется, его поддержка и опора, мы сделаем все для того, чтобы Президент правил вечно. Вне зависимости от того, на что придется пойти переписать Конституцию под него или расстрелять ради его свободы толпу демонстрантов, опасных элементов, дестабилизирующих наше процветающее общество.
И за это каждому из нас Президент выпишет по две тысячи. Две тысячи, на которые можно купить продуктов на неделю. Или оплатить какую-нибудь половину от всех тех налогов, которые Президент собирает ежемесячно. Он выдаст нам две тысячи, а заберет назад сорок восемь. За свой пятилетний срок он в очередной раз досуха нас выдоит, мы обеднеем на двести сорок тысяч, а на шестой год, прямо перед выборами, он вновь пообещает нам евро по тридцать, доллар по двадцать пять и две тысячи сверху, и мы с новыми силами и радостью побежим вновь делать его президентом. На следующие пять лет. «На наших с вами плечах великая миссия, коллеги!»
На уроках истории и обществознания обычно я рассказываю детям о том, как работает экономика и государство. Я говорю им о демократии и правах человека, а они смотрят на меня непонимающими глазами, хихикают и улыбаются. Они не знают, что это. Эти дети выросли при Президенте. Они родились при нем, он забрал у них детство. Они росли, глядя на то, как тех из них, что на несколько лет постарше, бьют полицейскими дубинками и электрошокерами на мирных акциях протеста, как им ломают кости, как их сажают в автозаки и увозят туда, откуда возвращаются почему-то не все. Они прожили всю свою жизнь, глядя на то, как дорожают продукты в магазинах, а зарплаты падают, как их родители стабильно нищают из года в год.
Сначала они жили в большой двухкомнатной квартире в центре Столицы, но потом пришел Президент. И вроде бы поначалу все было в порядке. Первый его срок закончился достаточно позитивно они сумели из двухкомнатной квартиры перебраться в трехкомнатную и родить еще одного ребенка. Президента переизбрали, и, разумеется, родители этих детей на вторых выборах голосовали за него, а затем с гордостью за себя и свою страну размахивали бюллетенем, еще не осознавая, к чему все это приведет.
Однако, в дальнейшем все стало складываться не так радужно. Страна начала нищать, а по телевизору говорили, что все в порядке, и это лишь небольшой кризис перед новым рывком Государственной экономики. Перед новым прорывом. Из трехкомнатной квартиры они вернулись назад, в двухкомнатную, а затем и вовсе переехали в однокомнатную. Теперь они вчетвером живут на четырех десятках квадратных метров. И это еще в лучшем случае.
И никто из них, разумеется, не понимал, почему все так произошло. Жирные, истекающие потом в свете софитов и обмазанные гелем для волос пропагандисты продолжали говорить о том, что в Государстве все прекрасно, что еще чуть-чуть и оно вырвется из кризиса, благодаря нашему Президенту. Пока ветераны самых различных войн дрались за просрочку возле мусорных баков, пока полицейские пытали студентов, украденных прямо с протестной акции, где-то на задворках Столицы, пока больницы гнили и рушились на глазах у лежавших в них пациентов, Президент на пресс-конференции рассказывал провластным СМИ о том, какие очередные рывки и прорывы Государство совершило во всех областях науки и техники.
Ницше как-то сказал, что лицемерие у нас часто называют правилами приличия. А знаете, что еще называют правилами приличия? Патриотизм. Скажи хоть слово плохо о стране, где ты родился, и тебя обольют грязью с ног до головы, раскритикуют за то, что ты не патриот, прогнулся под врагов, хочешь, чтобы Государство было захвачено злобными американцами и превращено в американскую колонию. А ты всего лишь сказал, что тебе не нравится, когда пенсионеры едят просрочку с мусорок.
Лицемерие всюду. Везде. В каждом человеке, что мнит себя патриотом. Нет, он не патриот, он всего лишь лицемер. Тот, кто убил собственных родителей, а теперь просит о снисхождении, ссылаясь на то, что он сирота.
Директор продолжал говорить громкие слова о Президенте, Государстве и нашей конкретной школе, о том, как много первый делает для второго и третьей. Его рассказам вторили громкие аплодисменты, доносившиеся из зала. Странно, что кто-то всерьез в это верит
Его прервал резкий дребезжащий звук. Прозвенел звонок. Восемь сорок утра. Наше небольшое учительское собрание перед началом уроков закончилось. Через десять минут должны были начаться уроки.
Я вышла из актового зала через скрипучую фанерную двойную дверь плохого качества, предварительно расписавшись в какой-то бумажке. Таким образом, все здесь подтверждали свою причастность к грядущим выборам. Соглашались в очередной раз помочь Президенту добраться до власти.
Громким топотом по кафелю пронесся стук каблуков нескольких десятков пар ног, все они выходили из зала и отправлялись по своим кабинетам, дабы начать уроки. Уроки у сотен детей, потерявших детство. У детей, что родились и выросли при одном человеке.
5
Гражданка I
Я сидела за столом в аккуратной, ухоженной кухне, которую только что отдраила. Наряду с этой небольшой комнатой мною были вычищены до блеска две спальни, гостиная, коридор, ванная и уборная, прихожая. Все сияло от чистоты. Ни единой пылинки не осталось на столах, стульях, рабочем компьютере отца, прикроватных тумбочках, на подоконниках. На зеркалах и окнах не было ни одного развода.
Однако, важны ли разводы на стеклах, когда вся твоя жизнь один большой развод?
Шестнадцать лет назад кто-то злобно посмеялся и сделал так, чтобы я родилась в Государстве, в семье тех, кто считает меня рабыней и, будто не видя идеально чистого дома, придирается к количеству еды в холодильнике.
Он спросил, где она, его еда, почему я не приготовила.
В магазине. ответила ему я и получила звонкий удар по лицу тыльной стороной ладони.
На днях мои родители узнали, что мне не нравится Президент, что я презираю его всей своей душой, подписана на независимые новостные интернет-издательства. Они пригрозили отключить мне интернет, предварительно вновь избив. В нашем мире все перевернулось с ног на голову. Люди спокойно относятся к насилию, совершаемому как ими самими, так и на их глазах, но каждый, не похожий на них, вызывает у них отвращение.
Они не могут найти слов, и поэтому пользуются силой.
Сила единственный язык, который они понимают.
Он избил меня повторно сегодня вечером, когда вернулся с работы и узнал, что должен был сам покупать еду в магазине, потому что у меня не было ни денег, ни времени.
Чем он отличается от ублюдков, что бьют мирных протестующих на акциях?..
Формой одежды.
Мать говорила мне, что он любит нас, меня и моего брата. Таким образом выражается его любовь. Он беспокоится и хочет для нас лучшего. Любовь часто связана с насилием, ведь у некоторых женщин болят отбитые почки.
Лучше бы он не делал ничего.
Подчас безразличие намного лучше показывает твою любовь.
После того хлопка, что пришелся тыльной стороной его ладони мне по лицу, я убежала. На глаза навернулись слезы, а я хотела только спрятаться под толстым одеялом от всего и всех. От ненависти, от обиды, от презрения со стороны собственных родителей, от осуждения друзьями, от ненужности абсолютно никому, от отсутствия интереса к моему мнению, моим желаниям.
Завтра у нас два урока у миссис T. Первыми. Хоть какая-то отдушина
6
Гражданин Z
Мы прибыли в эту не столь далекую, но все же слишком отличную от нашей страну на большом грузовом самолете. Мы, полностью экипированные, готовые к бою солдаты с оружием, патронами и техникой.
Все, наконец, по-настоящему. Не какие-то игрушки. Не какие-то учения. Настоящие боевые задания. Настоящая возможность проявить себя, показать собственные способности. Настоящие жажда славы и страх смерти. Настоящей смерти
Агенты A, B и C. голос в моей рации, мельчайшем микронаушнике, произнес. Высота: пять тысяч метров. Приготовиться к полету. Ваша точка сброса прямо под нами через три два одну
Голос в рации отсчитывал секунды. Это был наш штурман. Наша и без того небольшая группа должна была поделиться на еще более мелкие и десантироваться в четыре различных точки на карте. Между прыжками считанные секунды. Голос в рации снова повторил:
Агенты D, E и F. Приготовиться к выброске. голос в рации на пару секунд замолк, но вскоре снова хрипло зазвенел в ушах какими-то неясными помехами. Ваша точка сброса через три две одну
Еще трое прыгнули вниз из заднего люка самолета. Когда совершаешь прыжок с высоты пять тысяч метров, тебе нужно досчитать до десяти, прежде чем открывать парашют, иначе сильным воздушным потоком, создаваемым истребителем, тебя снесет. А это чревато жесткой посадкой.
Агенты K, L, M. Приготовиться к прыжку. голос в рации повторил. Точка сброса прямо под нами через три два одну
Помимо агентов в самолете были также определенные службы поддержки. Наши пилот и штурман в шутку называли этих молодых парнишек лакеями, потому что все их функции сводились к простому «подай-принеси». Но сегодня, кажется, их повысили.
Они обрели новую задачу: после сброса десантников отсчитать пять секунд и открепить огромные сколоченные из досок ящики от удерживавших их в самолете тросов. Одинаковые маневры они проводили после сброса каждой из групп, и стабильно три дощатых ящика скатывалось по наклонной поверхности днища самолета с жутким скрежетом и вылетало на свободу. Они начинали падать, а спустя десять секунд, у каждого ящика открывался собственный специальный парашют, и еще через некоторое время они приземлялись. Мягкая посадка.
Агенты X, Y, Z. Приготовиться к высадке. голос по рации объявил мое кодовое имя.
Мы втроем поднялись с расставленных вдоль всего грузового отсека по его бокам скамеек и пошли вперед. Из огромного люка потоками ветра тебя легко могло снести. А это чревато жесткой посадкой. Мы держались за поручни, стоя в считанных сантиметрах от разящей бездны. Бездны над облаками.
Агенты X, Y, Z. Ваша точка сброса через три две одну
Я шагнул вперед, зажмурив глаза. Шагнул навстречу собственной смерти. В бездонную дыру, именуемую атмосферой.
Тяжелый момент начала обратного отсчета. Я произнес беззвучно у себя в голове, зажмурив глаза, летя вниз на огромной скорости: десять, девять, восемь, семь.
Где-то подо мной, справа и слева, летели мои напарники, прыгнувшие раньше. Их счет начался первее моего.
Я считал: шесть, пять, четыре.
Холодный, будто высокогорный, воздух с не самым большим количеством кислорода обволакивал мое лицо, одетое в кислородную маску, летевшее в пустоту.
Я считал: три, два.
Моя рука недвижимо лежала на веревке-рычаге, торчавшей откуда-то из рюкзака с парашютом у меня за спиной.
Я считал: один.
Пальцы обхватили ручку веревки-рычага. Моя рука резко потянулась вниз. Скомканная ткань вырвалась из рюкзака в воздух. Она стала расправляться, постепенно снижая скорость моего свободного падения. Прямо как на учениях.