В заключительном разделе главы (автор военный поисковик, историк-археолог С. Н. Погорелов) представлен уникальный материал, связанный с известным всем свердловчанам расстрельным полигоном НКВД на 12-м километре Московского тракта. Автор в 2020 г. по договору с Музеем истории Екатеринбурга провел профессиональное обследование этого места и выявил две зоны массовых казней и захоронений, установил значительные разрушения, вызванные непродуманным строительством биатлонного комплекса «Динамо» и варварскими «антропологическими» бурениями 1990-х и настоящего времени. Фактически этим исследованием сформирована доказательная база для обоснования нового обследования территории места захоронения и установления подлинных границ расстрельного полигона, реконструкции ныне существующего мемориального комплекса.
В главе 8 (автор В. М. Кириллов) анализируется современное состояние изучения масштабов государственного террора в СССР и процесса реабилитации репрессированных. Автор констатирует, что только в рамках законов 1990-х гг. реабилитации подлежат от 12 до 13 млн чел. За период с 1954 по начало 2009 г. в СССР, затем России реабилитировано 5 387 517 чел.
Во второй части книги, в статьях и публицистических очерках нескольких авторов, повествуется о трагической судьбе более 100 чел., ставших жертвами беззакония. В статьях С. И. Константинова и Е. Г. Парфеновой описана история заключенных Екатеринбургского арестного дома (тюрьмы 2) в годы Гражданской войны и Большого террора.
В журналистских очерках Р. А. Печуркиной описана судьба людей разного социального статуса и национальной принадлежности, репрессированных в 19301940-х гг. Среди них: родственники Софьи Андреевны Толстой-Берс, комкор РККА С. А. Пугачев, мужики из деревни Аверино Сысертского района, крестьянка Мария из села Афанасьевского Ачитского района, художник М. В. Дистергефт и его жена Элеонора Павловна, немец-антифашист и ученый-минералог П. Э. Рикерт, политэмигрант из Германии, узница сталинских лагерей Дора Ангрес-Рикерт.
В очерке В. Ф. Олешко повествуется об истории дела 30 школьных учителей во главе с заведующим Свердловским облОНО И. А. Перелем, которые были подвергнуты жестокому наказанию по сфальсифицированному делу о «поджигателях» (пять из них замучены на следствии, двадцать четыре умерли в лагерях, один выжил и был реабилитирован, а сам И. А. Перель расстрелян).
Н. М. Паэгле посвятила свои статьи судьбе главного режиссера Свердловского театра драмы Ефима Брилля и известного уральского художника Л. П. Вейберта.
В 2020 г. была проведена работа по изучению судеб репрессированных студентов, преподавателей, ученых и простых служащих Уральского федерального университета, пострадавших в ходе политических репрессий. На основе данных, указанных в «Книге памяти жертв политических репрессий Свердловской области», были установлены имена более 185 пострадавших. Сотрудник Музея истории Екатеринбурга Е. Ю. Миронова-Шушарина на основе архивно-следственных дел УГААО СО, семейных архивов и интервью подготовила девять материалов о репрессированных сотрудниках университета. В их числе ректор Свердловского университета З. Ф. Торбакова, доцент энергетического факультета Л. Н. Брук-Левинсон, студент историко-филологического факультета С. А. Захаров, профессора Ю. М. Колосов, И. А. Соколов, И. В. Стецула и другие.
Создавая книгу памяти, мы старались придать ей научно-публицистический характер в стремлении охватить как можно более широкий круг читателей. В ее создании приняли участие 16 человек, среди которых известные ученые исследователи истории политических репрессий на Урале, журналисты и сотрудники Музея истории Екатеринбурга.
В. М. КирилловГлава 1. Проблемы историографии политических репрессий в СССР и на Урале
(19171980-е гг.)
(В. М. Кириллов)
История репрессий на Урале в советский период проблема актуальная как в научном, так и в общественно-политическом отношении. В ходе революций 1917 г. и Гражданской войны Урал стал местом противоборства различных политических и социальных сил. Эта борьба сопровождалась жестокими акциями красного и белого террора. Здесь велись боевые действия с армией Колчака, а в Екатеринбург волею судеб попала семья последнего русского царя и здесь же была жестоко убита. В 1920-е десятки тысяч уральцев подверглись жесткой дискриминации в виде лишения избирательных прав. На рубеже 19201930-х гг. активизировалась политика колонизации северо-восточных районов Советского Союза. В результате Урал стал местом интенсивного промышленного строительства и военным арсеналом страны. Сюда было направлено более пятисот тысяч раскулаченных спецпереселенцев СССР, а в конце 1930-х 1940-е гг. созданы многочисленные лагерные системы, пропустившие через себя сотни тысяч заключенных, в том числе, репрессированных по политическим мотивам.
История репрессий первоначально изучалась преимущественно в масштабах всей страны, поэтому чрезвычайно важны региональные исследования по этой проблеме. Глобальные социально-экономические процессы оставляют свой след в историческом сознании людей лишь после их фиксации на локальном и индивидуальном уровне. Общая объективная картина политических репрессий советского периода может быть представлена наиболее объемно только благодаря комплексу локально-региональных исследований.
Историография истории политических репрессий в СССР прошла ряд этапов в своем развитии. Первые отклики на деяния большевиков появились в ходе революции, Гражданской войны и через несколько лет после ее завершения.
Начальный этап развития историографии 1920-е начало 1930-х гг. С анализом большевистской доктрины и практики выступили ученые-философы, историки, экономисты, социологи, общественные деятели, оказавшиеся в эмиграции: А. Н. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. П. Мельгунов, И. А. Покровский, П. Э. Струве, С. Л. Франк, С. А. Котляревский и другие2. Наряду с западноевропейскими учеными, изучавшими фашистский режим в Италии (Г. Амендола, Л. Вассо, Ф. Турати, Г. Хеллер), они сделали вклад в формирование концепции тоталитаризма. Именно тогда в европейскую науку и вошло понятие «тоталитаризм».
Как известно, события в России раскололи массовое сознание во многих странах и, несмотря на ужасные последствия красного и белого террора, одни восхищались большевиками, других их ненавидели. В такой ситуации не могло быть нарисовано объективной картины причин, масштабов и последствий террора. Впрочем, большая часть социал-демократии, не говоря уже о сторонниках других политических движений, восприняла действия большевиков негативно. Противники коммунизма на Западе и русские эмигранты однозначно осудили красный террор и положили начало его исследованию, обобщая материал как в масштабах всей России, так и Урала в частности. Однако в работах этого направления оказалось больше пристрастности, чем объективности3.
В 1920-х начале 1930-х гг. научное исследование террора и репрессий практически не велось. Это был период благодушной веры в усилия большевиков и определенного восхищения их достижениями. Лишь немногие историки, в основном представители российской эмиграции, продолжили линию осуждения красного террора и без особого успеха проклинали узурпаторов власти в России4.
Следующий этап развития историографии по истории и практике репрессий в СССР совпадает с эпохой массового террора 1930-х конца 1940-х гг. С утверждением авторитарно-тоталитарных режимов в Италии, Германии, СССР, Испании расширяется круг гуманитариев, изучающих это новое явление. Продолжили свои исследования Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, П. Б. Струве. Особенно большое значение имел труд Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», который получил всемирную известность. Именно он стал первым российским автором теории тоталитаризма. Зарубежные обществоведы: Л. Мизес, Ф. Хайек, Х. Ортега-и-Гассет, Т. Кон, С. Нойман; писатели: Д. Оруэлл, А. Кестлер и другие делают вывод об однотипности власти большевиков, фашистов, национал-социалистов5. Исследователи доказали, что тоталитаризм отличается от традиционной автократии и является особенностью цивилизации XX века. Именно на этом этапе «заложены прочные основы теории и истории тоталитаризма»6.
С середины 1930-х формируется оппозиционная точка зрения в ВКП (б) (Л. Троцкого, Н. Бухарина, Ф. Раскольникова), согласно которой репрессии второй половины 30-х гг. объяснялись личной непорядочностью, коварством Сталина и его попытками расправиться с верными ленинцами. При этом совершенно не подвергалась сомнению необходимость террора в ходе революции, Гражданской войны, практика лишения гражданства и избирательных прав в 1920-е гг.
В западной историографии избавление от иллюзий началось только в конце 1930-х гг. в среде эмигрантов, в том числе нелегальных7. Как отмечал Ж. Росси, «вопреки множеству уличающих показаний, мировое общественное мнение долго не хотело заметить советскую концентрационную действительность. После чистки 1937 г. не видеть ее мог лишь тот, кто не хотел»8.
В ноябре 1947 г. Американская федерация труда публично обвинила СССР в использовании принудительного труда. Международная конфедерация свободных профсоюзов (МКСП) с 1949 г. начала расследование этого факта. Позднее к ней подключилась ООН. В результате МКСП, базируясь на мемуарах узников советских лагерей и ряде эмигрантских исследований на эту тему, опубликовала в 1954 г. брошюру «Сталинские лагеря для порабощенных». В данной работе анализировались декреты СНК от 24 сентября и 9 октября 1930 г. и указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня и 10 августа 1940 г., ряд других законодательных актов по регулированию трудовых отношений, свидетельствующих о репрессивном характере законодательства. Была сделана попытка оценить численность заключенных в СССР и описать условия жизни в ИТЛ. Факты, изложенные в данной книге, оказались весьма близкими к действительности, и она попала в научно-методический кабинет научно-исследовательского отдела Главного Управления ИТК МВД СССР9.
Третий этап историографии датируется началом 1950-х серединой 1980-х гг. За рубежом растет поток литературы о репрессиях, постепенно расширяется проблематика исследований, начинаются первые научные дискуссии10. Изучаются такие проблемы, как труд и производительность в советских концлагерях, основы пенитенциарной политики, методы управления государством, советский суд и карательная политика. На основе десятков свидетельств бежавших узников сделана первая попытка картографирования ИТЛ СССР11. Появились первые оценки численности заключенных в СССР, описаны условия жизни в ИТЛ. В рамках концепции тоталитаризма пишут свои работы зарубежные ученые: Х. Арендт, Р. Арон, З. Бжезинский, М. Джилас, Р. Конквест, К. Фридрих, представители второй и третьей волны российской эмиграции: А. Авторханов, М. Восленский, А. Некрич, Б. Яковлев и др.12. На третьем этапе окончательно оформилась теория тоталитаризма и с помощью ее методологического аппарата проведен сравнительный анализ диктатур в Италии, Германии, СССР, Испании, Португалии. Первым ученым, поднявшим тему Большого террора в историографии стал Р. Конквест13.
Смерть «вождя всех народов» активизировала самиздатскую литературу в СССР и западную историографию. Одним из наиболее результативных стало исследование Б. Яковлева, в котором были описаны карательные органы СССР, представлены этапы возникновения и развития лагерей с 1918 по 1954 гг., проанализирована структура управления ИТЛ, составлен алфавитный список концлагерей, создана их карта, дано описание отдельных лагерей. В третьем разделе книги подробно анализировалось репрессивное законодательство. Понятно, что источниками для автора стали, прежде всего, устные свидетельства, но, тем не менее, именно отсюда можно было почерпнуть первые сведения о лагерях Урала.
Следует отметить, что заметный негативный отпечаток на работы этого периода наложила советология как политически ангажированная дисциплина периода холодной войны. Начиная с 1970-х гг. в рамках советологии, наряду со сторонниками концепции тоталитаризма, появилось так называемое ревизионистское направление.
Уже в 1960-е тоталитарная модель была поставлена под сомнение историками-ревизионистами (Л. Хаимсон, М. Левин, Ш. Фицпатрик): «они оспорили роль партии в качестве демиурга, выступив за историю снизу, т. е. историю индивидов, социальных групп и противоречий между ними. Основываясь на малом количестве доступных источников, применяя методологию социальной истории, они попытались понять социальные основы советского режима и прогнозировать изменения, которым он мог подвергнуться». Ревизионисты хотели «деидеологизировать» историю СССР, прекратив переоценивать значение сферы политической власти и обратившись в большей мере к изучению ее социально-экономических институтов. Тоталитаристы и ревизионисты поспорили вничью, «запутавшись в собственной системе доказательств»14.
Однако отечественная историография осталась в стороне от этих исследований и новаций. Переломное значение для нее сыграл доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Первым российским историком, который осветил проблему массовых репрессий, стал Р. А. Медведев15. Его работа базировалась на оценках ХХ и ХХII съездов КПСС. Он настаивал на существовании в Политбюро либеральной антисталинской фракции, не выявил причин перехода к террору, не рассматривал массовые операции.
Официальная советская историография, сообразуясь с партийными установками, связала репрессии с борьбой против оппортунистов, в ходе которой пострадали и невиновные. Хотя специальных работ по теме репрессий в нашем отечестве не вышло, эта версия имела хождение в авторских коллективах М. П. Кима, Н. Н. Маслова, Б. Н. Пономарева, Ю. А. Полякова, Н. Н. Федосеева и др.
Принципиально важным для отечественной историографии было появление нового подхода к теме, выражением которого стала логика построения публицистического исследования «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына16. Здесь осуждена государственная политика советской власти начиная с 1917 г., обличен во лжи и насилии как Ленин, так и его последователи.
Однако массовое советское сознание 1950-х конца 1980-х гг. в лучшем случае осуждало «перегибы» времен культа личности Сталина, чему способствовал поворот к официальному неосталинизму на рубеже 19601970-х.
Реставрация идеологии сталинизма на рубеже 6070-х гг. незамедлительно отозвалась в исторической науке. Произошло возвращение к политике умолчания о репрессиях и потерях. Утвердилась на долгие годы партийная формула, обязательная для советских историков: «Нарушение ленинских норм партийной и государственной жизни нанесло вред делу строительства социализма, но не могло изменить природу социалистического общества []»17.
В уральской исторической литературе в этот период появились биографические очерки деятелей большевистской партии, пострадавших от сталинщины: участников Революции 1917 г. И. А. Наговицына, М. Н. Уфимцева; Гражданской войны В. К. Блюхера; руководителя Уральского и Свердловского обкома партии И. Д. Кабакова и др.18
В монографии А. В. Бакунина упоминалось о массовых репрессиях 19361937 гг. на Урале, перечислялись многие имена репрессированных. А. В. Бакунин оценил удельный вес «бывших эксплуататорских элементов» в составе рабочего класса Свердловской области на середину 1930-х гг. в 17%. В эту цифру им были внесены и заключенные лагерей, тюрем, колоний19.
О включении в состав трудящихся Урала «нетрудовых элементов» (спецпереселенцев, иностранных специалистов) говорилось в работах Н. М. Щербаковой20. Непременным атрибутом историографии той поры было выборочное оправдание лидеров партийно-хозяйственной номенклатуры и непременное осуждение «раскулаченных» и «буржуазных спецов».