Но истоки человеческого языка Гердер видит совсем в другом. Не в «естественном языке», а в том, что отличает нас от животных и объясняет, почему у нас есть полноценный язык, а у них только «естественный». Идеи Гердера на этот счет интересны и имеют параллели в современных теориях эволюции человека.
Всех животных, кроме человека, Гердер считал более или менее специализированными, то есть подверженными специфическим инстинктам, которые рассчитаны на добычу определенной пищи. Именно специфичность в отношении пищи ограничивает животных, но человек в этом отношении универсал. Он не раб инстинктов и способен рассуждать, ориентируясь в новых ситуациях, и находить оригинальные решения. И в этом, согласно Гедеру, ключ к проблеме языка. В нашей потребности коммуницировать за пределами того, что дано в инстинктах.
Благодаря разуму, у нас всегда есть возможность отступить на шаг и хорошенько обдумать ситуацию, вместо того чтобы идти на поводу у инстинктов. Мы можем по-своему оценить то, что видим, и создаем слова для обозначения новых переживаний. При этом Гердер наделил людей по крайней мере одним инстинктом инстинктом наименования. Врожденным стремлением выразить словами любое впечатление.
Таким образом, философы Просвещения уделили много внимания проблеме языка, при этом их идеи по большей части оставались чистыми спекуляциями, то есть более или менее фантастическими сценариями на тему, как мог возникнуть язык, без ощутимой опоры на знания о том, как язык функционирует, или о происхождении самого человечества. И в этом нет ничего удивительного, ведь в XVIII веке об этом практически ничего не было известно. Поэтому тому, кто решил заняться проблемой происхождения языка, оставалось лишь строить догадки.
Только в XIX веке лингвистика наука о языке стала самостоятельной отраслью знания и требования к содержанию научных трудов и обоснованию идей вышли на другой уровень. Досужие фантазии больше не приветствовались. Но происхождение языка в качестве предмета научного исследования успело снискать себе дурную славу. Настолько дурную, что работы на эту тему в 1866 году были запрещены Парижским лингвистическим обществом.
Тема оставалась под запретом добрую сотню лет, в течение которой в этом направлении не было сделано ничего достойного внимания. Зато за этот самый период наши знания о человеке, языке и эволюции существенно пополнились, что создало более прочную платформу для изучения интересующей нас темы. И все-таки прошло еще немало времени, прежде чем проблема происхождения языка была настолько реабилитирована в глазах научного сообщества, что снова обратила на себя внимание исследователей.
Стивен Пинкер, 2011
Отдельные попытки поднять этот вопрос предпринимались с 1960-х годов такими учеными, как Эрик Леннеберг и Дерек Бикертон[5]. Но только в 1990-х работа в этом направлении стала по-настоящему набирать обороты.
В самом начале этого нового этапа обозначились две ключевые фигуры: Стивен Пинкер и Джеймс Херфорд. Их роли были различны. Пинкер профессор психологии в Гарварде в 1990 году совместно с Полом Блумом опубликовал статью об эволюции языка, обратившую на себя внимание научного сообщества. А в 1994-м научно-популярную книгу «Язык как инстинкт», ставшую бестселлером. Эта книга в свое время заставила и меня задуматься над проблемой языка, при том что я далеко не во всем был согласен с Пинкером.
Но Пинкер универсальный мыслитель, чьи интересы простираются на многие области академической науки. Он автор книг по проблемам наследственности, человеческого мышления и поведения. Нигде не задерживаясь подолгу, Пинкер мог быть вдохновителем, но никак не действующим лидером.
Джим Хёрфорд на конференции «Эволенг», 2014, Вена
Роль лидера досталась Джеймсу Херфорду, профессору лингвистики из Эдинбургского университета. Именно Херфорд взял на себя инициативу организации регулярных научных конференций по проблемам эволюции языка.
Конференции «Эволенг» стали ареной, на которой исследователи всего мира с интересом к проблеме происхождения языка обмениваются идеями и намечают направления и стратегии дальнейшей работы. Эти встречи проводятся раз в два года. Очередная намечается в Торуни (Польша)[6], куда и я намерен отправиться сразу после того, как передам рукопись моей будущей книги в издательство.
Исследовательское движение, инициированное Джеймсом Херфордом и его коллегами в 1990 году, объединило довольно пеструю группу ученых из самых разных областей с общим интересом к проблеме происхождения языка.
Вот уже почти тридцать лет мы обмениваемся идеями и мыслями, ставим совместные эксперименты, сопоставляем результаты наших исследований, делаем компьютерное моделирование в общем, собираем всевозможную информацию, которая в дальнейшем позволит нам сказать о происхождении языка то, что уже не будет чистой спекуляцией и поэтому не подпадет под запрет 1866 года.
Моя книга основана на результатах этого исследовательского путешествия, и цель, которую я преследую, дать общую картину того, где мы находимся сегодня, что мы думаем, что знаем и чего не знаем. Полотно, которое нам предстоит соткать, состоит из множества нитей, протянутых из самых разных областей знания. Потребуется время, чтобы понять, какое отношение имеют некоторые из них к лингвистике. Узор на полотне будет проступать постепенно, но под конец все нити до единой займут свое место. Поэтому, если я вдруг заведу разговор об акушерках, роботах, каракатицах или левшах, знайте, что я делаю это не ради развлечения, а потому что каждому из перечисленных персонажей есть что сказать по нашей теме.
Часть первая
О языке
Человеческий язык
Моя младшая дочь Аина сидит у меня на коленях, пока я пишу эти строки. Ей шесть месяцев, она всему рада и всем интересуется, поэтому не так просто убрать ее руки с клавиатуры. Она постоянно издает какие-то звуки: смеется, плачет, практикует горловое пение или что-то лопочет. Вне сомнения, она разговаривает со мной. Аина хочет, чтобы я поднял ее с коврика, на котором она сидит, и для нее не проблема донести до меня эту просьбу. При этом Аина не пользуется речью. Она не говорит. Звуки, которые она издает, нельзя назвать словами. Еще несколько месяцев, и она сможет назвать меня папой, но не сейчас.
Когда мы может утверждать, что ребенок «использует язык»? Все родители знают, как долог путь от первого младенческого лепета до беглого изъяснения осмысленными фразами на родном ребенку языке. Постепенно, стадия за стадией, из бессловесного существа формируется разговорчивый трехлетний малыш. В возрасте Аины дети обычно отрабатывают звуки. Потом примерно к первому дню рождения в их потоке начинают мелькать узнаваемые слова, которые ко второму дню рождения складываются в простые фразы. Полноценные, построенные в соответствии с правилами грамматики предложения обычно появляются к третьему году жизни.
Сроки, конечно, могут варьироваться. Но все дети в своем развитии проходят одни и те же стадии и примерно в одном порядке. Разница только в скорости, это я могу утверждать, опираясь на собственный родительский опыт.
Изучает ли ребенок один или несколько языков, не играет существенной роли для процесса в целом, равно как и то, идет ли речь о языке невербальных знаков или разговорном языке. Дети хорошо усваивают языки, вне зависимости от их формы и внешних обстоятельств, до тех пор, пока растут, будучи погруженными в среду языка. И это дается им на удивление легко в сравнении с тем, сколько усилий и осознанных тренировок требует, к примеру, усвоение математики или музыки, которые сами по себе нисколько не сложнее языка.
Тем не менее детям требуется пара лет, чтобы научиться говорить. Можем ли мы уловить в течение этого процесса точку, поворотный момент, когда детский лепет становится языком? Можем ли назвать языком первые издаваемые ребенком звуки? Едва ли. Крик новорожденного не язык в собственном смысле этого слова. Может, первую осмысленную и грамматически правильную фразу? Вряд ли. Обычно ребенок начинает говорить задолго до того, как его речь становится в общем и целом грамматически правильной. Искомая точка располагается где-то между этими событиями, и обозначить ее не так просто. И несколько месяцев спустя я вряд ли смогу записать в ежедневнике: «Сегодня Аина наконец заговорила на своем родном языке». Зато наверняка отмечу день, когда она впервые назвала меня папой. Ведь если мы посчитаем, что первое применение осмысленных слов это начало использования языка, то нам придется свести язык к чистому словопроизводству, что не совсем верно.
Та же проблема возникает, когда мы говорим о возникновении языка в доисторические времена. Мы происходим от обезьяноподобных предков. Нашей ветви на эволюционном дереве понадобилось развиваться много миллионов лет, прежде чем на земле появился современный человек. И те, кого мы сегодня помещаем у самого основания этой ветви, разговаривали не лучше нынешних шимпанзе или бабуинов. Точка появления языка располагается где-то между нами и ними.
Ноам Хомский (род. 1928) без преувеличения может быть назван самым авторитетным лингвистом XX века. Его теория генеративной грамматики в 1960-е годы перевернула научные представления о языке. Хомский известен и как сторонник идеи «врожденной грамматики».
В принципе язык вполне мог возникнуть в готовом виде в ходе человеческой эволюции, без постепенного развития и промежуточных форм. У этой идеи «большого языкового взрыва» есть сторонники среди лингвистов, к примеру Ноам Хомский[7]. Но с биологической точки зрения крайне маловероятно, чтобы такое сложное качество, как наша способность к языку, появилось сразу и ниоткуда. Представляется более разумным, что язык развивался поэтапно, как наш мозг или умение создавать орудия труда.
Вполне возможно, что эти этапы походили на те, которые проходят дети, или же это были совсем другие процессы, со своими промежуточными формами. Но какие-то формы должны были быть между бессловесными обезьянами и людьми с полноценным даром речи. Где-то в этом промежутке затерялась стадия первоначального языка, простейшей его формы. Или же праязыка того, что впервые можно было бы назвать человеческим языком.
Но что же тогда развивалось? Язык, да, но что именно? Ведь язык имеет много аспектов, которые нам необходимо различать в связи с нашей темой. Звуки, распространяющиеся по воздуху, когда мы говорим, единственная его сторона, которую можно ощущать напрямую, и далеко не самая интересная.
Существует по меньшей мере два более важных аспекта. Первый языковая способность мозга, обуславливающая наше умение пользоваться языком. Второй язык как социальная система, благодаря которой достигается согласие между людьми о значении языковых единиц и мы можем понимать друг друга.
Ноам Хомский ставил на первое место языковую способность, которая должна быть объяснена лингвистикой. В этом случае происхождение языка становится чисто биологической проблемой: как должен развиваться наш мозг, чтобы в нем сформировался языковой модуль?
Другие исследователи, в противоположность, Хомскому, считают более интересной именно социальный аспект, и это несколько меняет постановку вопроса. Как должно было развиваться социальное взаимодействие людей, чтобы общепринятая система общения в конце концов эволюционировала в язык?
Люди отличаются от прочих обезьян как биологически, так и социально. Детеныш шимпанзе не обладает биологически обусловленной способностью к языку и никогда не выучит язык, даже если будет жить в человеческой среде. Но и человеческий ребенок, который вырос в лесу, без возможности общаться с людьми также не заговорит.
Важны обе предпосылки: как биологическая, так и социальная. И нам, чтобы понять условия и причины появления человеческого языка, следует уделить внимание как социальному развитию человеческого вида, так и биологическому индивида.
Наш голос и палитра издаваемых нами звуков очевидное биологическое приспособление для использования языка в речи. Шимпанзе тоже издает звуки, подчас довольно громкие. Но он не способен так быстро, точно и многообразно их артикулировать, как того требует человеческая речь. Долгое время считалось, что причина тому разница в строении горла, ротовой полости и расположенных в ней органов, что именно анатомические особенности предоставляют богатые вариативные возможности для воспроизведения звуков. Но это в значительной степени связано с различиями в устройстве мозга и связями между мозгом и органами речи.
Что касается биологически обусловленной «языковой способности», этот вопрос до сих пор вызывает споры среди лингвистов. Существует ли врожденный «языковой инстинкт», и если да, то в чем он заключается? Это центральный вопрос проблемы происхождения языка.
Лингвистические понятия
Чтобы рассуждать о происхождении языка, нам нужны слова, обозначающие то, из чего он состоит. Для этого лингвисты разработали категориальный аппарат, и в этом разделе я хочу разъяснить понятия, которые в дальнейшем будут использоваться в книге. Тот, кто знаком с этой терминологией, может смело переходить к следующему разделу.
Итак, структуру языка мы можем анализировать на разных уровнях. Я предпочитаю начать со слова, поскольку это понятие знакомо всем и в научном обиходе имеет такое же значение, что и в повседневном. Слово можно было бы определить как наименьшую лингвистическую единицу, настолько самодостаточную, что сама по себе она представляет вполне осмысленное высказывание.
Строго говоря, не все так просто. В разных языках под словом понимаются настолько разные явления, что их трудно охватить одним строгим определением. Поэтому удовлетворимся повседневным значением, его нам будет вполне достаточно.
Слова делятся на несколько типов, или классов[8]. Ниже самые важные из них.
Существительные слова для обозначения вещей, предметов или явлений, как материальных, так и нематериальных. Примеры: слово, книга, язык, человек, вселенная.
Местоимения это слова (как правило, короткие), которые заменяют существительные в предложении либо потому, что не совсем ясно, какое существительное должно там стоять (пример: местоимение кое-кто), либо просто ради экономии времени и сил (примеры: местоимения он, она, оно и т. п.)[9].
Глаголы слова для обозначения действий, явлений, состояний или процессов. Примеры: прыгать, читать, случаться, существовать, исчезать и т. д.
Предлоги служат для связи слов в предложении или словосочетании, указывая на пространственные и другие отношения между предметами. Пример: Лиза поехала в город и купила пирожное для Пеле (предлоги «в», «для»).
Союзы слова, которые связывают разные части предложения в одно целое. Связь между частями предложения бывает сочинительной и подчинительной. Сочинительные союзы и, но, или и т. д. соединяют равноправные части предложения, а подчинительные, согласно названию, присоединяют придаточные, то есть подчиненные, конструкции к главным. Примеры: чтобы, если, поскольку, потому что и т. п.