Почему вышло, что у меня фамилия по маме? Мама кончила биологический факультет университета и стала работать в лаборатории Завадовского[10], которая находилась в то время в зоопарке. Так что я отвечала на вопрос, где работает мама, «мама работает в зоопарке». Отец заканчивает Плехановский институт, и его распределяют в Орджоникидзе (Владикавказ), а мама с ним туда не поехала. Он там встретил другую жену, а я родилась, когда родители уже были в разводе. Это определило всю мою жизнь, потому что, когда в 1936 году отца арестовали за троцкизм[11], у меня официально не было репрессированных родственников.
В лаборатории Завадовского придумали сыворотку жерёбой кобылы СЖК. Если овце впрыснуть эту сыворотку, она вместо одного ягненка рожает пятерых. Родить она их всех не может, но дело в том, что шкурки шли на каракульчу. Весь этот метод разработала моя мама, а Завадовский за это получил какую-то национальную премию то ли государственную, то ли еще какую. А маме дал кандидатскую степень без защиты. В эвакуации в Алма-Ате эта лаборатория уже обернулась Институтом пушнины.
В 1951 году Падучева, ученица 9-го класса, отправилась на I Олимпиаду по языку и литературе, которую проводил филфак МГУ. Там она впервые увидела А.А. Зализняка. Вернее, услышала.
66-я аудитория, по-моему, рассказывала она. Сидят все, никто никого не видит, и раздается голос. Там одно из заданий написать свою биографию на иностранном языке. И кто-то из зала спрашивает: «А можно на двух?» Ему отвечают: «Можно!» Через некоторое время он спрашивает: «А можно ли на трех?» Я так думаю, что это было мое первое знакомство с Андреем Анатольевичем.
На этой олимпиаде она заняла 3-е место, а Зализняк 1-е. Зато уже на следующей, в 10-м классе, они поделили 1-е место.
Я поступила в университет по золотой медали[12], рассказывала Елена Викторовна, с каким-то собеседованием. Это был 1952 год. Собственно, я попала в университет из-за того, что мама записала меня на свое имя. Хотя я и поступала по золотой медали, но какую-то щадящую анкету все-таки заполняла и писала «об отце сведений не имею». Все это было шито белыми нитками, потому что я жила у бабушки, матери отца. Я поступала, когда он второй раз сидел.
Как водится, студентов почти сразу отправили на сельскохозяйственные работы в колхоз.
Колхоз был замечательный, вспоминала она, он определил в очень существенной степени мою биографию. Можно сказать, и нашу.
В этом колхозе Падучева и Зализняк познакомились с Мельчуком и несколькими математиками, с которыми потом и дружили, и сотрудничали.
Основной мой круг общения был не лингвисты, а математики, подтверждала она. Ну, Мельчук, конечно, а в остальном, основные друзья были математики.
«Еще на 2-м курсе университета, пишет Р.И. Розина, Лену Падучеву заметила О.С. Ахманова
56
57
58
На том же 2-м курсе Вяч. Вс. Ива́нов читал спецкурс, на который стали ходить и Падучева, и Зализняк.
Я воспринимала этот курс как ужас, рассказывает Елена Викторовна. Это была славистика, сравнительное славяноведение, причем со структуралистских позиций. Ну, Андрей что-то знал, и Андрею было понятно. Мне было непонятно ничего, совершенно! Так что я ходила только из чистого почитания и со страшными муками. Но Иванов был настоящим моим учителем, хотя и старше только на шесть лет.
В 1957 году Падучева кончила университет.
На распределении у меня была заявка от лаборатории электромоделирования, вспоминала она. Была такая лаборатория, под руководством Гутенмахера
59
60
«Бывший тогда заместителем декана филологического факультета А.Г. Волков даром предвидения не обладал и будущее талантливой выпускницы его не беспокоило», пишет Розина.
И тогда Иванов взял под ручку Ахманову, продолжает Падучева, и пошел в Министерство народного образования, по-моему. Тогда еще не было дела Пастернака, а Иванов тогда уже был заместителем главного редактора «Вопросов языкознания» и влияние имел. Вообще у него была такая фигура, что ясно было, что он имеет влияние. И они добились того, что отменили мое распределение в железнодорожную школу и удовлетворили заявку лаборатории электромоделирования.
Иванов потом выяснил и сказал мне, в чем дело. Ахманова ходила к декану Р.М. Самарину, и тот ей рассказал по дружбе: «Ну как же! Вот пришло письмо, что такая-то Падучева скрывает своего отца, еврея и репрессированного!» Прямо с такой формулировкой.
Падучева была очень ярким человеком.
Она была дамой, я бы сказала, рассказывает Лена Гинзбург. Нет, не в том смысле дама, которая в шелках, но к ней был огромный пиетет как к ученому, как к очень яркой личности, с ее всегда потрясающей работой.
Она всегда смеялась звонко, мы слышали метров за полтораста, что где-то хохочет Падучева, вспоминает Н.В. Перцов. В 1950-е годы Мельчук делал ей предложение. Но оно было отвергнуто. И Мельчук несколько раз, я слышал, ей говорил: «А замуж-то не пошла!»
Замуж Падучева пошла за Зализняка, когда он вернулся из Парижа и окончил университет. Поженились они 7 ноября 1958 года.
На свадьбе, рассказывала она, были математики и принесли пластинку с песней:
Я тогда поссорилась со своей мамой на год, потому что я ушла жить к Андрею. Мама была недовольна. Притом что ей совсем некуда было меня поселить у себя. Ну, в общем, с мамой помирилась, только когда родилась Анютка, то есть в 1959 году. Она так сильно обиделась. Мама у меня суровая была.
Падучева прыгала с парашютом, пела под гитару, пешком и на лыжах ходила в ближние и дальние походы.
Она отлично пела Окуджаву, говорит Жолковский. Я всегда просил ее спеть такую нестандартную песню: «А что я сказал медсестре Марии».
Ленка всегда пела, вспоминает одна из ее друзей-математиков, Никита Введенская. Я жила в пятиэтажке, а там абсолютно прослушиваемые стены. И вот сосед подо мной как-то сказал: «Ты знаешь, я даже хотел открыть окно настежь, чтобы послушать, как она поет».
У Падучевой было удивительное чутье на новое, свежее, многообещающее в лингвистике.
Она же, кроме всего прочего, была исключительно эрудирована, рассказывает Александр Барулин, и у нее всегда были очень интересные ссылки. Я, например, по ее ссылкам всегда ходил читать это очень большое достоинство. То есть она всегда читала безумно интересные вещи.
Вообще, лингвистический мир, говорит Максим Кронгауз, даже такой демократичный, как структуралистский, был довольно иерархичен в слегка сакральном ключе. Были небожители: Зализняк, Мельчук, Апресян, а где-то рядом и чуть в стороне Падучева, и за ней открывался какой-то новый мир ненашей лингвистики, проводником в который Елена Викторовна и была. Она его показывала, критиковала, улучшала и доносила.
В 1969 году, когда учился на 5-м курсе, вспоминает Григорий Ефимович Крейдлин, Падучева согласилась оппонировать мой диплом. Тема диплома была «Метод перифраз в использовании специального подъязыка», а она как раз занималась перифразами. А когда мне не дали возможность поступить в аспирантуру, я обратился к ней, чтобы она меня взяла на работу к себе в отдел семиотики в ВИНИТИ. Там было только место младшего научно-технического сотрудника. Как говорил Владимир Андреевич Успенский, руководивший группой, где работала Падучева, меня взяли как девочку на побегушках. Но Вика Раскин
61
Я ей очень многим обязан. Она меня научила писать, научила, что такое хорошо, а что такое плохо в лингвистике.
Что в ее работах всегда потрясало, рассказывает Барулин, так это абсолютная логическая выстроенность всего, что она говорила. Единственное, что мне у нее казалось не очень удачным, она обычно суживала материал для того, чтобы внутри этого материала все логически выстроить, а при расширении материала многие вещи переставали работать. И это проскальзывало не в одной ее работе с точки зрения логики абсолютно безупречной и очень красивой.
Западные ученые, замечает Мельчук, особенно американцы, любят только чистую работу: очень аккуратно обоснованное, доказанное и так далее. Европейцы, в принципе, уже гораздо меньше такие. А мы вот: я, Жолковский, Апресян, Падучева (Зализняк нет, Зализняк очень классический) мы такие сорванцы. Если видно, что есть хороший результат, черт с ним, что он не обоснован, потом обоснуём. Падучева принадлежала к этой могучей шеренге.
Когда про нее говорят, рассказывает Кронгауз, все вспоминают, а) как она пела, б) как она смеялась. Падучева была воплощение несоветского: яркая, уверенная, талантливая, рыжая, в конце концов. А в ее докладах и статьях ссылки на тогда незнакомых, но непременно великих американских и европейских ученых. Потом, по мере узнавания и приближения к ней, в этом образе появились трещины. На конференции в Грузии, куда мне посчастливилось попасть, будучи аспирантом, я и мои ровесники, Алеша Шмелев и Миша Селезнев
62
За годы общения выяснилось, что всё не так просто, что внешний образ яркой блестящей лингвистки и внутреннее, настоящее довольно сильно различаются, что тот же смех это, скорее, способ защиты или заполнение неловких пауз. Мне стало казаться, что внутри Елены Викторовны какая-то драма, неуверенность, может быть, уязвимость. Но это всё, конечно, мои измышления, то есть очень субъективная реконструкция внутреннего мира другого человека.
До самых постперестроечных времен Падучева старалась держаться как можно дальше от политики, даже в то время, когда многие ее друзья и коллеги подписывали разнообразные письма протеста, а некоторые и вовсе подвергались аресту.
Как-то мы с ней, рассказывает Жолковский, это было в давние 1960-е или 1970-е годы, были в гостях у моего друга лингвиста Сандро Кодзасова
63
NewsweekNewsweekNewsweekNewsweekУ меня какая-то такая презумпция, что человеку свойственно говорить правду, сказала как-то Падучева.
Она всегда шарахалась от политики, говорит и Крейдлин. С Есениным-Вольпиным
64
Красивая, молодая женщина, веселая, чрезвычайно, до невозможности энергичная, очень трудолюбивая, массу всего успевала: ходить на какие-то концерты, в гости это все было при ней. Количество работ, которое она делала Очень много написала. Причем писала она гораздо лучше, чем говорила, делала доклады. Потому что она выверяла все, что написано.
«За свою жизнь Е.В. Падучева опубликовала десять книг, пишет Розина, первую, О точных методах исследования языка (в соавторстве с О.С. Aхмановой, И.A. Мельчуком, Р.М. Фрумкиной) в 1961 году; последнюю, Эгоцентрические единицы языка, в 2018-м. Ее первая статья на русском языке, рецензия на книгу Н. Хомского
65
Мельчук очень высокого мнения о последних работах Падучевой, говорит Жолковский.
Апресян, Зализняк, Падучева, Кибрик это столпы, называет Мельчук главных оставшихся в России после его отъезда лингвистов. Эта четверка, бесспорно, просто определила XXI век.
«Елена Викторовна Падучева была неповторима, пишет Яков Тестелец в некрологе, и в поколении первых советских формальных лингвистов она занимает особое место. Ей удалось то, что не удается почти никому: работать вне больших исследовательских программ, школ и популярных теорий и при этом создать классические фундаментальные работы в нескольких областях, работы, которые в итоге оказались необходимыми лингвистам всех направлений и в значительной мере сформировали стиль российских исследований грамматики и семантики. <> Ее потрясающая интуиция неизменно помогала ей избегать тупиков и находить верные пути <>. Ко всему интересному в языке и в работах коллег она относилась с детски простодушным удивлением и радостью, что всегда есть признак выдающегося ума»
66
Розенцвейг
«Он был одним из главных создателей условий»
Виктор Юльевич (Мордхе Иоэльевич) Розенцвейг (28 ноября 1911, Хотин, Бессарабская губерния 21 октября 1998, Бостон) лингвист, доктор филологических наук. Специалист по теории перевода; организатор науки.
«ВэЮ был Великим Менеджером Всех Времен и Народов, пишет о Розенцвейге Мельчук, хотя само слово менеджер в те дни нам известно не было. Именно благодаря ему в России выросло и вышло в большую лингвистику целое поколение ученых. Не было бы ВэЮ не было бы и нас»
67
«Он сделал для нас и из нас, наверное, лучшее, что можно было сделать», вторит ему Жолковский
68
«Давайте выпьем все до дна за уроженца Хотина́!» так завершил свой тост Вяч. Вс. Иванов в сентябре 1960 года на Межвузовской конференция по вопросам прикладной лингвистики в Черновцах.
Уроженцем Хотина был Виктор Юльевич Розенцвейг. Его родители: мать Ита Гершковна Розенцвейг (в девичестве Якер) и отец Иоэль (Йоиль, Юлий) Хаскелевич Розенцвейг оба родились в том же Хотине. Отец какое-то время был управляющим лесхозом в Бессарабии. Семья была многодетной, но самую значительную роль в жизни Виктора Юльевича сыграла его сестра, советская разведчица Эстер Иоэльевна Розенцвейг, она же Елизавета Юльевна Зарубина.
Впрочем, в Хотине Розенцвейг жил недолго: вскоре после его рождения семья переехала в Черновцы, которые тогда принадлежали Румынии, где он и окончил школу. С 1929 года Розенцвейг учится сначала в Вене, затем в Париже, а в 1937 году переезжает жить в СССР.
Во время Второй мировой войны он переводчик в действующей армии на Юго-Западном фронте. Демобилизовавшись, работает во Всесоюзном обществе культурных связей и преподает французский на филфаке МГУ. С 1949 года заведует кафедрой перевода в Инязе (тогда 1-й МГПИИЯ).
«Внешне ВэЮ представлялся человеком зарубежного разлива, вспоминает о нем Мельчук. Так, он ходил в берете, что вовсе не было принято в СССР. Говорил по-русски прекрасно, но с сильным еврейско-французским акцентом. Был изысканно вежлив и всегда даже в больничной пижаме элегантен»
69
«Многие ученые тех лет считают его главным организатором машинного перевода в Советском Союзе. Он умел объединять людей и знал, что нужно делать, чтобы наука могла развиваться в СССР поверх бюрократических и идеологических барьеров», пишет О.В. Митренина
70
«Однажды я пришел к ВэЮ по делам, продолжает Мельчук, он усадил меня за стол и попросил подождать несколько минут; я стал сгребать в сторону бумаги, чтобы расчистить себе место за столом, и вдруг увидел анкету, заполненную рукой самого ВэЮ. 19291937 годы: оперуполномоченный НКВД во Франции. Я отодвинул эту чертову бумажку далеко в сторону, понимая, что я не должен был ее видеть; но я уже увидел! Я, как и все, знал, что ВэЮ провел юность во Франции, учился в Сорбонне и в 1937-м (!!!) взял и приехал в СССР не будучи советским гражданином. Кажется, оставив во Франции любимую женщину, а может быть, даже и ребенка. И уцелел, избежав сталинской мясорубки! Все это уже само по себе было загадочно. И вот открывалась совсем новая страница Спрашивать ВэЮ не имело смысла; он отвечал так сложилось, такое было время, повезло. На это накладывалось много других непонятных фактов. Так, беспартийному и вполне чуждому советской власти еврею-иностранцу удавались вещи далеко не тривиальные по тем временам: он был скромным доцентом кафедры в Инязе, он создал Лабораторию машинного перевода, он издавал знаменитый Бюллетень[13], он давал работу людям, которых советская система усиленно выталкивала. Позже я узнал, что в 1941 году его приятель Лев Копелев, офицер Красной Армии, был арестован и судим военным судом по обвинению в сотрудничестве с гитлеровцами, верный расстрел. И ВэЮ, который работал вместе с Копелевым в ВОКСе[14], пишет заявление в суд, где ручается за Копелева и вступает в полемику с военными судьями! (Я узнал об этом не от самого ВэЮ, а из воспоминаний Копелева.) Да, подтвердил ВэЮ, а что же было делать? Конечно, страшно было И его выступление спасло Копелева!