Филипп Гуревич
Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды
Моим родителям
Philip Gourevitch
We Wish to Inform You that Tomorrow We Will Be Killed with Our Families: Stories From Rwanda
WE WISH TO INFORM YOU THAT TOMORROW WE WILL BE KILLED WITH OUR FAMILIES. Copyright © 1998 by
Philip Gourevitch. All rights reserved.
© Мельник Э., перевод на русский язык, 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Отзывы о книге
«Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют»
«С мест массовых убийств в Африке молодой Филипп Гуревич ведет репортаж, который характеризует его как главного преемника немногих великих корреспондентов, рисковавших своей жизнью и безопасностью, дабы донести мрачные истины до мира, не желающего их знать. Подобно величайшим военным журналистам, он поднимает у самых врат преисподней знамя человечности символ здравого смысла, спокойного нравственного авторитета, блестящего юмора. Он обладает умом ученого наряду с наблюдательностью хорошего романиста, а уж пишет божественно. Эта книга рекомендует его как автора, равного Майклу Герру, Рышарду Капущинскому и Тобиасу Вулфу. Полагаю, нет пределов тому, что мы можем от него ожидать».
Роберт Стоун«Замечательная пламенная и авторитетная работа. Гуревич сочетает бесстрастный и обоснованный отчет о руандийской катастрофе с размышлениями о ее духовной значимости».
Дэвид Рифф,The New Republic«Важная веха в зарубежном репортаже, хроника зла, которой найдется мало равных со времен «Сердца тьмы» Джозефа Конрада Захватывающее повествование [Гуревича] следовало бы ввести в программу обязательного чтения».
Джонатан Рэндол,The Washington Post Book World«Ошеломительно После прочтения этой незабываемой книги уже невозможно по-старому относиться к человеческим обществам, людям и себе».
Рональд Стил«Книга Гуревича входит в число лучших образцов журналистики нравственного свидетельства».
Ланс Морроу,Time«Захватывающе!»
Джефри Уиткрофт,The Wall Street Journal«Потрясающий анализ происхождения геноцида, бесчеловечных ужасов, которые могут стать результатом политической манипуляции и извращенной мифологии. Книга Гуревича это мощное обвинительное заключение равнодушию, упорствованию в заблуждениях и трусости так называемых великих держав и возглавляемых ими международных организаций при столкновении с геноцидом в маленькой далекой стране».
Сэр Брайан Уркхарт«Шокирующий и важный ясный и уравновешенный тон этой книги тщательно выверен и человечен».
Майкл Пирсон,Atlanta Journal-Constitution«Поразительно [Гуревич] мастерски вкладывает рассказ о чудовищности массовых убийств в уста живых людей и населяет его правдивыми жизненными историями».
Марк Гевиссер,Newsday«Суровое, но прекрасное нравственное суждение».
The New Yorker«Вдумчивая, прекрасно написанная и значительная та самая книга, которую хочется не просто дать почитать друзьям, но и настоять на ее прочтении, потому что содержащиеся в ней сведения безмерно важны».
Франсин Проуз,Elie«Необычайно насыщенное произведение Гуревич нравственно чуткий автор, и лучше всего у него получается выслушивать обычных руандийцев, особенно переживших геноцид, и стараться осмыслить их истории. Эти голоса пронизывают книгу и настойчиво преследуют читателя после ее прочтения».
Джордж Пэкер,The Nation«Литературная журналистика в своем лучшем проявлении».
Джон Корри,The American Spectator«Изумительная хроника Автор книги берется за невообразимое и делает его ужасающе, неотвратимо реальным. По одной только этой причине книгу следовало бы прочесть самой широкой аудитории».
Майкл Марен,The Village Voice Literary SupplementДецимация означает убийство каждого десятого жителя и за весну и начало лета 1994 г. программа массовых убийств сократила население Республики Руанда на одну десятую. Хотя это истребление было «низкотехнологичным» в основном убивали с помощью мачете, проведено оно было с головокружительной быстротой: из прежнего числа жителей, составлявшего около 7,5 миллиона, по крайней мере 800 тысяч человек были убиты за каких-то сто дней. Сами руандийцы нередко говорят о миллионе смертей и, возможно, их сведения точнее. Это было наиболее эффективное массовое истребление со времен бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.
Введение
В небольшом южном горном городе Гиконгоро вечером отключили электричество; бар «Гест Хаус» был освещен полудюжиной свечей, и в глазах трех солдат, пригласивших меня выпить пива, метались блики оттенка красного апельсина. Единственный бокал передавался по кругу, и мне предстояло отпить из него последним ритуал, показывающий, что травить гостя не собираются. Солдаты были слишком пьяны для беседы, но затесавшийся в их компанию штатский, мужчина в блестящем черном тренировочном костюме, похоже, был полон решимости продемонстрировать свою трезвость. Он сидел с напряженно выпрямленной спиной, сложив руки на груди, и глаза его застыли в жестком прищуре, высокомерном и оценивающем. Он спросил, как меня зовут, на жестком, невыразительном «роботизированном» английском, точно и резко выговаривая каждый слог.
Я ответил:
Филипп.
Ага! Он сжал мою ладонь. Как у Чарльза Диккенса.
Там был Пип, поправил я.
«Большие надежды», старательно выговорил он. Выпустил мою руку. Поджал губы и уставился на меня серьезным, без тени юмора взглядом. Я пигмей из джунглей. Но я учился английскому у англиканского епископа.
Свое имя он так и не назвал. Солдат, сидевший рядом со мной, который все клонился вперед, опираясь на магазин своего автомата, перевернутого «кверху брюхом», вдруг задремал и сложился пополам, потом вздрогнул, проснулся, улыбнулся и глотнул еще пива. Пигмей не обратил на него внимания.
У меня есть убеждение, объявил он. Я верю в принцип хомо сапиенс. Ты меня понимаешь?
Я рискнул высказать догадку:
Вы имеете в виду, что все человечество единое целое?
Такова моя теория, кивнул пигмей. Таков мой принцип. Но у меня есть проблема. Я должен жениться на белой женщине.
Ну почему бы и нет пожал я плечами. Потом, немного подумав, добавил: Но зачем, раз уж все мы одинаковы? Кому какое дело, какого цвета кожа у вашей жены?
Она должна быть белой, сказал пигмей. Только белая женщина способна понять мой универсальный принцип хомо сапиенс. Я не должен жениться на негритянке. Неподдельное отвращение, с которым он произнес последнее слово, побудило меня согласиться с ним (ради этой самой будущей жены). Это моя проблема, продолжал он. Как мне достичь этой цели? У тебя есть такая возможность. У меня нет. Он обвел взглядом темный, почти пустой зал и протянул вперед раскрытую ладонь. На его лице появилось кислое выражение привычной разочарованности, и он вопросил: Как мне познакомиться с белой женщиной? Как мне найти себе белую жену?
Его вопрос был не таким уж риторическим. Я вошел в этот бар вместе с одной датчанкой, которую потом потерял из виду; она ушла спать но оставила по себе впечатление; полагаю, пигмей хотел, чтобы я свел его с ней.
У меня есть идея, сказал он. Нидерланды. Тот епископ, мой учитель, объехал весь мир. По мне, Нидерланды просто плод воображения. Но для меня это реально.
* * *
Я рассказываю об этом эпизоде здесь, в самом начале, потому что эта книга о том, как люди воображают себя и друг друга, и о том, как мы воображаем себе свой мир. За год до моего знакомства с этим пигмеем руандийское правительство избрало новый политический курс, согласно которому всех представителей народности хуту (составляющей большинство населения страны) призвали убивать каждого, кто принадлежит к меньшинству тутси. Правительство и большинство его подданных воображали, что, истребив народ тутси, они смогут сделать мир лучше, и следствием стали массовые убийства.
Казалось, стоило нам только раз вообразить что-то, как это мгновенно навалилось на нас со всех сторон а мы по-прежнему могли это лишь воображать. Вот что более всего изумляет меня в человеческом существовании странная потребность воображать то, что на самом деле реально происходит. В те месяцы массовых убийств 1994 г., пока я следил за новостями из Руанды, и позднее, читая принятые ООН решения (впервые в ее истории) употреблять слово «геноцид» для описания того, что произошло, я неоднократно вспоминал эпизод из книги Конрада «Сердце тьмы», когда главный герой и рассказчик Марлоу возвращается в Европу, и его тетка, увидев, насколько он истощен, суетится по поводу его здоровья. «Но не силы мои нуждались в подкреплении, говорит Марлоу, а моему воображению требовалось утешение».
По возвращении из Африки я взял это состояние Марлоу за свою отправную точку. Я хотел знать, как руандийцы воспринимают то, что случилось в их стране, и как им удается оправляться от последствий катастрофы. Слово «геноцид» и образы безымянных и бессчетных смертей очень многое оставляли воображению.
* * *
Я начал ездить в Руанду в мае 1995 г. и вскоре после первого же приезда познакомился с тем пигмеем из Гиконгоро. Я бы и не догадался, что он пигмей: его рост составлял почти 5,5 футов[1]. Заявляя о своей этнической принадлежности, он, казалось, проводил черту между собой и хуту с тутси и общался со мной как такой же чужак здесь, как и я сам сторонний наблюдатель. И все же, хотя пигмей ни слова не говорил о геноциде, после разговора с ним у меня сложилось впечатление, что именно геноцид и был настоящим предметом нашего разговора. Наверное, теоретически в Руанде можно было бы разговаривать о чем-то другом, но у меня ни разу не случалось ни с кем сколько-нибудь серьезной беседы, не затрагивавшей геноцид хотя бы негласно, как точка отсчета, из которой шло все прочее понимание и непонимание.
В словах того пигмея о Homo sapiens я слышал подтекст. Пигмеи были первыми обитателями Руанды, лесным народом, на который и хуту, и тутси смотрели свысока как на исчезающее туземное племя. В доколониальной монархии пигмеи служили придворными шутами, а поскольку королями Руанды были тутси, память об этой роли их предков означала, что во время геноцида пигмеев порой предавали смерти как приспешников роялистов, а в других районах ополченцы-хуту вербовали их в качестве насильников над женщинами тутси, чтобы добавить к этим издевательствам над тутси еще оттенок глумления племенной.
Вполне вероятно, англиканский епископ, который был наставником человека, встреченного мною в баре «Гест Хаус», рассматривал обучение столь оригинального дикаря как особое испытание, подтверждающее миссионерскую догму о том, что все мы Божьи чада. Но, пожалуй, пигмей усвоил его уроки слишком хорошо. Ясно было, что, на его взгляд, единство человечества было не доказанным фактом, а лишь теорией, принципом позицией того белого священника. Он принял эту теорию всей душой, как приглашение, но обнаружил, что у него есть неприступные ограничения, во имя универсализма ОН НАУЧИЛСЯ ПРЕЗИРАТЬ СВОЙ НАРОД И ДЖУНГЛИ, ИЗ КОТОРЫХ ВЫШЕЛ, И ЛЮБИТЬ САМОГО СЕБЯ ЗА ПРЕЗРЕНИЕ к этому наследию. И пришел к выводу, что белая жена недостающее звено, необходимое для доказательства его теории, но невозможность такого союза подвергала его веру серьезному испытанию.
Я попытался сгладить разочарование пигмея, сказав, что даже для белых мужчин, окруженных белыми женщинами даже в Нидерландах, поиски партнерши-единомышленницы могут оказаться непростой задачей.
Я говорю об африканках, возразил он. Африканки это отстой. И впервые на его губах появилась кривая усмешка. Есть такой роман, продолжал он. Книга «Грозовой перевал». Догоняешь? Это и есть моя большая теория. Не важно, кто ты белый, желтый, зеленый или черный африканский негр. Концепция это хомо сапиенс. Европейцы они в продвинутом технологическом состоянии, а африканцы на более примитивной стадии технологии. Но все человечество должно объединиться вместе в борьбе против природы. Это принцип «Грозового перевала». Это миссия хомо сапиенс. Согласен?
Я кивнул:
Продолжай.
Человечество изо всех сил старается победить природу, увлеченно продолжал пигмей. Это единственная надежда. Это единственный путь к миру и восстановлению согласия все человечество как одно целое против природы.
Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и умолк. Через некоторое время я проговорил:
Но ведь человечество тоже часть природы.
Именно, кивнул пигмей. Именно в этом вся проблема.
Часть первая
Леонтий, сын Аглайона, возвращаясь из Пирея, по дороге, снаружи под северной стеной, заметил, что там у палача валяются трупы. Ему и посмотреть хотелось, и вместе с тем было противно, и он отворачивался. Но сколько он ни боролся и ни закрывался, вожделение оказалось сильнее он подбежал к трупам, широко раскрыв глаза и восклицая: «Вот вам, злополучные, насыщайтесь этим прекрасным зрелищем!»
Платон, «Государство»
Глава 1
В провинции Кибунго, что в восточной части Руанды, посреди болот и пастбищ у границы с Танзанией, есть скалистая гора под названием Ньярубуйе, где стоит церковь, в которой множество тутси были убиты в середине апреля 1994 года. Через год после этой бойни я отправился в Ньярубуйе вместе с двумя военными офицерами-канадцами. Мы летели в утренней дымке на вертолете ООН низко над холмами, чьи склоны густо покрывали банановые деревья, похожие на зеленые вспышки сверхновых звезд. Некошеные травы ложились под вихревыми потоками, когда мы высаживались в центре дворика приходской школы. Рядом с нами материализовался одинокий солдат со своим «Калашниковым» и пожал нам руки с угловатой, стеснительной официальностью. Канадцы предъявили разрешительные документы для нашего визита, и я переступил порог, входя в распахнутые настежь двери класса.
Пол устилали по крайней мере пятьдесят в основном разложившихся трупов, распиравших надетую на них одежду. Их пожитки были разбросаны вокруг и растоптаны. Тут и там по полу раскатились разрубленные мачете черепа.
Мертвецы выглядели как изображения мертвецов. Они не пахли. Над ними не жужжали мухи. Их убили тринадцать месяцев назад, да так и бросили. Местами поверх костей торчали клочья кожи, и многие кости лежали отдельно от тел, отрубленные убийцами или растащенные мародерами птицами, собаками, насекомыми. Лучше сохранившиеся фигуры сильнее напоминали людей, которыми были когда-то. Возле двери лежала женщина в накидке из ткани в цветочек. Ее лишенные плоти тазовые кости торчали кверху, кости ног были слегка разведены в стороны, и между ними виднелся скелетик ребенка. В туловище зияла впадина. Ребра и позвоночник выглядывали сквозь расползавшуюся ткань. Голова ее была запрокинута, рот открыт: странная картина наполовину мука, наполовину вечный сон.
Я никогда прежде не бывал среди мертвых. Что делать? Смотреть? Да. Полагаю, мне хотелось на них смотреть; я и приехал для того, чтобы увидеть их мертвецов, оставленных в Ньярубуйе незахороненными в мемориальных целях, и вот они передо мной, такие сокровенно обнаженные. Я уже знал, что произошло в Руанде, уже верил в реальность случившегося. Однако смотреть на эти дома и эти тела, вслушиваться в безмолвие этого места с его величественной базиликой в итальянском стиле, которая стояла там, заброшенная; с купами изысканных, декадентских, удобренных смертью цветов, пышно цветущих над трупами, это по-прежнему оставалось до странности невообразимым. Я имею в виду все равно приходилось это воображать.