И все же мы не крысы Скиннера. Даже крысы Скиннера не были крысами Скиннера: модели аддиктивного поведения, демонстрируемые животными в «ящике», проявлялись только у тех крыс, которые находились в изоляции, вне своей естественной среды. Для человека зависимость, как и депрессия, носит субъективный характер. Исследование социальных медиа, проведенное Маркусом Гилрой Вэром, показало, что содержимое наших лент это гедонистическая стимуляция, различные настроения и источники возбуждения от outrage porn («стремления вызвать у читателей возмущение») до «порнографии» в кулинарии и просто порно которые позволяют нам управлять своими эмоциями. Однако верно и то, что мы привязываемся к невзгодам онлайн-жизни, состоянию нескончаемого возмущения и вражды. Есть мнение, что наш аватар это своего рода «виртуальный зуб» в том смысле, в котором его описывал немецкий художник-сюрреалист Ханс Беллмер. Когда зубы сводит болью, человек рефлекторно сжимает кулак так, что ногти впиваются в кожу. Мы «отвлекаемся» и «умаляем» боль, создавая «искусственный очаг возбуждения», «виртуальный зуб», к которому приливает кровь и идут нервные импульсы, уводя наше внимание в сторону.
Получается, что, когда у нас что-то болит, самоповреждение помогает сместить центр боли и тем самым как бы уменьшить ее хотя на самом деле боль никуда не уходит и зуб по-прежнему ломит. Так что, если нас затягивает машина, которая намеренно сообщает нам, помимо всего прочего, как к нам относятся другие люди или к нашей версии, онлайн-образу значит, что-то в наших отношениях с другими людьми уже пошло не так. Глобальное состояние депрессии на сегодня это самое распространенное в мире заболевание, рост которого с 2005 года составил 18 % для многих усугубляется за счет социальных сетей. Среди молодежи наблюдается прямая зависимость между подавленностью и просмотром Instagram. Но депрессию придумали не платформы, они ей просто пользуются. И чтобы ослабить их хватку, надо убедиться, все ли хорошо в других сферах нашей жизни.
7
Если социальная индустрия это экономика внимания, а удача распределяется так же, как между игроками казино, то выигрыш может оказаться самым ужасным событием в жизни. Многие пользователи на собственной шкуре знают, что не любая публичность хороша.
В 2013 году сорокавосьмилетнего каменщика из городка Халл, что на севере Англии, нашли мертвым он повесился на местном кладбище. В Facebook на Стивена Раддерхама напала анонимная группа линчевателей, которые решили, что он педофил. Не имея никаких на то оснований, некто взял фотографию из его профиля, вставил в баннер и подписал «Грязный извращенец». Уже через пятнадцать минут публикация насчитывала сотни репостов. А через три дня гневных писем, угроз убийством и кастрацией Раддерхам покончил с собой.
Всего за несколько дней до этого стало известно, что Чад Леско из города Талидо, штат Огайо, неоднократно подвергался нападкам полиции и оскорблениям со стороны местных жителей, потому что его считали виновным в изнасиловании трех девочек и собственного сына. Впервые ложное обвинение опубликовала бывшая подруга Леско, зарегистрировав для этого фиктивный аккаунт. По иронии судьбы Леско сам некогда стал жертвой своего отца. Подобная травля, которая все чаще и чаще встречается в социальных сетях, не всегда результат осознанного злого умысла. На Гарнета Форда из Ванкувера и Триза Джеффриза из Филадельфии началась настоящая охота в сети, потому что их спутали с разыскиваемыми преступниками. Форд потерял работу, а под окнами Джеффриза собралась разъяренная толпа.
Возможно, приведенные примеры это крайний случай, но они прекрасно демонстрируют все те известные проблемы, которые в социальных медиа обостряются еще больше: от фейковых новостей до троллинга и буллинга, депрессий и суицидов. А еще они поднимают важные вопросы относительно работы социальных платформ. Почему, например, столько людей склонны верить так называемым фейкам? Почему никто не остановил толпу и не указал на безумность их мести? Какое удовлетворение видели для себя участники травли, кроме злорадства над человеком, который идет ко дну или даже умирает?
С одной стороны, считается, что социальные сети в состоянии стереть различия между людьми, с другой, они просто переворачивают с ног на голову обычные иерархии власти и достоверные источники. Присоединившиеся к линчующим толпам ничем не могли подтвердить те убеждения, которым следовали, а лишь ссылались на чьи-то слова. Чем обвинения более анонимны, тем они эффективнее. Анонимность обособляет обвинение от обвинителя и любых обстоятельств, контекстов, личных историй или отношений, которые бы позволили провести анализ или копнуть глубже. Начинает преобладать логика коллективного гнева. На определенном этапе уже неважно, действительно ли отдельные участники возмущены. Обвинение просто выдвигается от их лица. Оно живет своей жизнью: катится без цели во всех направлениях, словно ядро, сносящее все на своем пути, словно бестелесный голос, словно домогательство без обидчика, словно виртуальный охотник на ведьм. Стандарты достоверности не просто перевираются, а отделяются от традиционного понятия человека как источника свидетельской истины.
Ложное обвинение это разновидность фейковых новостей. Оно затрагивает вопросы правосудия и требует от людей принять одну из сторон. А поскольку большинство не имеют ни малейшего понятия, что происходит, то ни у кого нет возможности защищать обвиняемого. Наблюдателям остается лишь сохранять тревожное молчание или скрыться в толпе с мыслью: «Упаси меня боже от такого несчастья». В последнем случае вы хотя бы получите несколько лайков за беспокойство.
Социальные сети никак не причастны к появлению линчевателей или показательных судов. Блюстители порядка выискивали вероятных педофилов, насильников и убийц в надежде растерзать их задолго до появления Twitter. Люди получали удовольствие от лжи еще до того, как смогли отправлять ее напрямую в свой смартфон. И офисы, и дома полны всевозможных слухов и травли, которые мы наблюдаем онлайн. Чтобы обезоружить интернет-линчевателей, троллей и агрессоров, надо сначала понять, почему такое поведение настолько распространено вне сети.
В чем же тогда роль социальных сетей? Благодаря им среднестатистическому человеку определенно стало проще вводить других в заблуждение, случайным хамам нападать на свою жертву, а анонимной ложной информации распространяться с молниеносной скоростью. Но самое главное, Щебечущая машина по-новому обобществила проблему.
8
В 2006 году покончил с собой тринадцатилетний мальчик Митчелл Хендерсон. В последующие дни после трагедии семья, друзья и родственники собрались на его страничке в MySpace, чтобы виртуально почтить память безвременно ушедшего.
Не прошло и нескольких дней, как на них напала группа троллей. Сначала троллей забавляло, что Хендерсон незадолго до смерти потерял iPod, и они принялись писать, будто его самоубийство было пустой, эгоистичной реакцией на потребительское разочарование: «проблемы первого мира». В одном из постов кто-то прикрепил фотографию настоящей могилы мальчика с лежащим у надгробного камня плеером. Но что действительно вызывало у них приступ веселья, так это недоумение и возмущение, которое могли вызвать их действия у ничего не подозревающей семьи. Чем эмоциональнее реакция родственников, тем веселее.
Десять лет спустя одиннадцатилетний мальчик из Теннеси, Китон Джонс, снял душераздирающее видео, на котором со слезами поведал, какие издевательства ему приходится терпеть в школе. Его мать, Кимберли Джонс, разместила ролик на своей странице в Facebook, и он моментально стал вирусным, разлетевшись по разным социальным сетям. Известные люди, от Джастина Бибера до рэпера Snoop Dogg, также не остались в стороне и всячески поддерживали этого ребенка, какой-то незнакомец объявил сбор средств для семьи Джонс.
Определенная доля скептицизма относительно данной истории была вполне оправдана. Эмоциональный, «жалостливый» вирусный контент в стиле Upworthy[2] давно стал традицией, в большинстве случае истории не просто выдуманы, они призваны манипулировать людьми. Такие видео давят на чувства и укрепляют общепринятую мораль. Например, всем известный вирусный ролик, где бездомный мужчина на пожертвованные ему деньги покупает еду для других (а не выпивку), успел собрать 130 000 долларов США, прежде чем его разоблачили. И все же история Китона Джонса не вызывала сомнений и казалась правдоподобной.
Джонса быстро возвели в лик святых, но в одно мгновенье все изменилось. Диванные детективы перерыли аккаунт Кимберли Джонс в Facebook и нашли фотографии, где она с улыбкой держит флаг Конфедерации, а также посты, в которых она нелестно отзывается о протесте Колина Каперника, игрока в американский футбол, против расизма. Основываясь на материалах, найденных на фейковой странице в Instagram, ей приписывали откровенно расистские комментарии. Поползли ничем не подтвержденные слухи о том, что Джонса якобы травили за расистские оскорбления одноклассников. Твиты с этим заявлением разошлись по сети сотнями тысяч. Пародийный аккаунт «Джитон Конс», где Джонс изображался в стереотипных цветах «белого отребья», стал вирусным.
Выражаясь языком пользователей социальных сетей, Джонс оказался Milkshake Duck[3]. Он стал одним из тех многочисленных людей, которыми целых пять минут восхищался весь интернет, но которые внезапно впали в немилость из-за случайно всплывшей или выдуманной неприятной истории. Но в данном случае, и не в первый раз, под сомнительным моральным предлогом интернет оказался намного безжалостнее и циничнее, чем самый отчаянный школьный хулиган. Будто в идеализировании человека заранее есть нечто потенциально жестокое и карательное. Будто вся эта слезливо-сентиментальная идеализация и заключается в том, чтобы потопить человека сначала ставишь его поудобнее, а потом как следует пинаешь.
В то время, как разворачивались все эти события, в США из-за кибербуллинга покончил с собой еще один ребенок. Ашанти Дэвис, над которой, по словам родителей, издевались в школе, узнала, что кто-то разместил в одной из социальных сетей видео, на котором она дерется с другой девочкой, и ролик стал вирусным. Дэвис сильно переживала по этому поводу. Через две недели ее нашли повешенной в туалете. Такая обескураживающая близость этих событий наводит на тревожные мысли. Удержал ли бы «интернет», смог ли бы он в принципе удержать Джонса от суицида, если бы до этого дошло? Хотели ли онлайн-шакалы просто потроллить скорбящую семью или действительно доставить им горе?
Истории Хендерсона и Джонса коренным образом отличаются друг от друга: в первом случае мы видим маргинальных, субкультурных, аморальных и отдающих себе в этом отчет троллей, которые легки на оскорбления. Во втором случае без троллей тоже не обошлось, но их действия смешались с реакцией миллионов других пользователей, которые отождествляли себя с главным героем, испытывали симпатию, проявляли любопытство к чужим делам, ощущали себя частью чего-то важного, но которых в конце концов накрыла волна возмущения, подозрений и злобы. Троллинг стал носить всеобщий характер.
Троллей, пожалуй, можно распознать по одному признаку: в отличие от большинства пользователей, они полностью осознают и используют совокупный эффект сотен тысяч мелких, незначительных действий вроде твитов и ретвитов. Большинство из тех, кто участвовал в травле Джонса, потратили на это от силы несколько минут. Не было никакой скоординированной кампании: они были всего лишь частью толпы. Они сыграли ничтожную роль в одной «трендовой теме». Ответственность каждого по отдельности во всей этой ситуации была мизерной, и поэтому это потакание их темной стороне, их более агрессивным, карательным наклонностям было небольшим. Однако при поддержке и координировании Щебечущей машины эти незаметные акты садизма приобрели чудовищные масштабы.
Как гласит девиз троллей: «Ни один из нас не жесток настолько, насколько жестоки все мы вместе».
9
Приводить такие крайние примеры рискованно, ведь можно вызвать моральную панику по отношению к интернету, а значит, навлечь на себя государственную цензуру. Это было бы историческим ответом орестеевским эриниям: приручить их с помощью «нормы права». Это основано на поддержании традиционной иерархии письма, на вершине которой находится писаная конституция или священный текст, откуда проистекает власть. То, что общество считает приемлемым или неприемлемым, связано с авторитетным, всеми уважаемым текстом. Конечно, норме права никогда не удавалось так хорошо сдерживать эриний, как на то надеялись либералы. Маккартизм преследование инакомыслящих в Америке середины XX века показал, что деятельность либерального государства позволяет легко наводить политическую паранойю.
Однако сегодня оцифровывание капитализма нарушает эти давно написанные иерархии, поэтому «охота на ведьм» и моральная паника, обряды наказания и унижения все более децентрализуются. Спектакль, который французский ситуационист Ги Дебор определял как преобразование социальной реальности через образ, больше не устраивается крупными, централизованными бюрократиями. Вместо этого он передан в ведение рекламы, развлечения и, конечно же, социальной индустрии. Это породило новую информационную экологию и новые формы общественности. Изменились модели общественного возмущения. Социальная индустрия не лишила силы написанного в древности права. Она лишь дополнила его уникальным синтезом «присмотра за соседями», круглосуточного развлекательного канала и фондовой биржи. Она объединяет эффект паноптикума с хайпом, бездумным нажиманием на кнопки, эксцентричностью и волатильностью финансовых рынков.
Тем не менее либеральное государство плохо справляется с социальной индустрией и вместо того, чтобы сдерживать возмущения в сети, склонно слиться с логикой онлайн-возмущения. Хорошо известны случаи острой реакции государства на заявления, сделанные через интернет. Об одном из таких рассказывает хештег #twitterjoketrial: житель Великобритании, 28-летний Пол Чемберс был арестован, осужден и признан виновным за шутку в Twitter. Он высказал свое раздражение в адрес местного аэропорта, отменившего рейсы, «угрожая», явно с сарказмом, взорвать все «к чертям». После проведения общественной кампании обвинения с Чемберса были сняты, но сначала он потерял работу. Не такой известный, но не менее нелепый случай, произошел с Аджаром Ахмедом, который в момент гнева, вызванного войной в Афганистане, написал, что «все солдаты должны умереть и отправиться в ад». Вместо того чтобы расценить ситуацию как эмоциональный всплеск, суд обвинил его в «распространении чрезвычайно оскорбительного сообщения».