Я после войны еще играл. У нас команда «Шахтер» была.
А чего «Шахтёр»?
Потому что завод «Красная гвардия» относился к министерству угольной промышленности. Играли мы в первенстве Украины. Я пришел из армии, мне уже под 30 лет было, тогда команду только создавали. По городу играли, а потом уже, когда начали разъезжать по Украине, я не участвовал. Я левым краем играл обычно здорово бегал.
В 1932, 1933 годах голодовка коснулась вас?
Да. Напротив мясокомбината железная дорога проходит, и слева склады. Там когда-то хлопок был: сначала масло делали из семечек, а потом из хлопка техническое масло. И там бездомные спали, в этом хлопке. Многие там умирали, гнили: когда брали этот хлопок так находили много трупов. А на море, на Ярмарочной, сделали детдом. Очень много бездомных было, потому что голод был и дети из деревень бежали в город. За этими детьми хорошо смотрели: форму давали пальто, обувь, кормили. А они всё равно тикали как бешеные с этого детдома. А уже перед самой войной там организовали оркестр и начали их учить музыке. Каждый день утром и вечером, во время поверки, выходили мальчики, уже в военной форме, и оркестр играл. Весело было на Ярмарочной.
А когда отменили карточную систему, мама пришла, разбудила меня, говорит: «Мишенька, попробуй коммерческий хлеб». На Ярмарочной базар был большой, там такой балаган построили, и в этом балагане корм продавали для скота. И люди все начали держать хозяйство. Утята водились во всех дворах.
Были какие-то слухи о возможной войне с Германией?
Поговаривали так кто постарше. Я мальчишкой был, я не слушал бегал. Мне бегать нужно было, и всё.
И утром, значит, передали по радио (у нас был приемник «СИ-235» страшный такой, как гроб), что сейчас будет выступать Молотов. Мы с пацанами бегали там, на Ярмарочной, за повозки цеплялись. Подъехала машина, остановилась на углу, около базара, включили динамик, и было выступление Молотова, что началась война. Мы, пацаны, такие довольные: «Ну сейчас наша кавалерия пойдет, Будённый и все». А у нас дядя Вася был дворник, чечен, он в Первую мировую еще воевал, у него два сына было. Он говорит: «Ой, хлопцы, что вы понимаете? Вы еще не знаете, что это такое». Ну мы узнали потом, что это такое и как против немцев воевать
Когда началась война началась эвакуация. У мамы брат был артист, он достал пропуск на эвакуацию, потому что не могли же весь город сразу вывезти. Родители хотели сильно, чтобы я поехал с ними, а я говорю: «Одессу не сдадут, и всё». Так газета писала одесская. Папа нанял повозку с завода, площадкой называлась: длинная, низкие борта в городе на них продукты подвозили. Да, еще скажу: отец мой в 1905 году против царя выступал. Его арестовали, потом он сбежал из тюрьмы подкупили участкового и жил до 1918 или 1919 года в Австрии. А когда вернулся (тогда голод был, Гражданская война, родители гибли, детей полно), взял девочку на воспитание. И когда он женился на маме, эта девочка выросла у нас. Но она погибла: осталась здесь как еврейка Так мама решила, что (Бетя её звали) меня оставят у Бети, а я их буду провожать и они уговорят меня уехать с ними. Погрузили продовольствие, всё остальное, доехали до Таможенной, и началась бомбежка. Мама испугалась, и они с папой возвратились обратно. А потом, когда я уже был в армии, они эвакуировались в предпоследний день.
Теперь возвратимся ко мне. Ты знаешь, где клуб юных пионеров был? Это чуть дальше Второго Заливного, если едешь из города, серое здание такое с большими окнами. Оттуда призыв был. Уже началась оборона Одессы, и здесь были отрезаны две дивизии: 95-я и 25-я Чапаевская 6-й армии генерала Харитонова. На базе этих двух дивизий началась оборона Одессы. Солдат мало было, начали призывать, и я в семнадцать лет в этом клубе юных пионеров записался. Это было 21 августа. Нас погрузили на машину и повезли на 7-ю станцию Большого Фонтана. Там никаких строений тогда не было: посреди поля стояли навесы, лошадей поили солдаты воинская часть какая-то стояла. И мы, значит, туда приехали: я, потом Митя Божкович и еще один Максимович Вовка. Нам дали оцинкованную миску овальную с макаронами, человек на пятнадцать, наверное. Солдаты эти с ложками пришли: самое главное у солдата во время войны ложка и котелок.
А мы посмотрели и начали палочками брать макароны. Палочками неудобно, руками начали голодные. Приходили родители, плачут, солдаты их не подпускают к нам. А мы еще в гражданском все. Стреляют, и такое творилось, бог его знает что.
А потом нас всех перевели в артучилище. Там был 136-й запасной полк, и на базе этого призыва создали 421-ю дивизию, в которую я потом попал. Дня три поучили нас, как с винтовкой обращаться, дали форму черные брюки шерстяные и коричневые гимнастерки и отправили на фронт. Я попал в 95-ю дивизию под Дальник.
Что за форма такая?
Ну, где-то запасные вещи были дали нам.
Когда мы ехали на машинах на передовую, нам люди махали и мы им тоже. Нас шесть человек в машине было. Да, я раньше думал, что солдаты с одеялом ходят, а это, оказывается, скатка. Так я распустил эту скатку и вижу: там полно бинтов, вата. Я полные карманы этого всего наложил, патронов тоже. Мне представлялось, если ранение значит, обязательно нужно побольше бинтов. Не понимал, что маленькая пулька
Ехали к передовой мы по пшеничному полю. Старшина четыре, кажется, угольничка носил, старая форма говорит: «Ребята, не высовывайтесь из машины». Ну, «не высовывайтесь», а оно ведь интересно всё. Я выглянул: в кукурузе стоят артиллеристы-моряки и стреляют из пушек. Потом машина развернулась, мы подъехали к передовой, к посадке, и старшина дал команду: «По щелям!» Что такое «щель»: это узкий окоп такой, от бомбежки чтобы прятаться. По щелям так по щелям. Выскочили мы из машины, вижу, в посадке листьев нет на деревьях от осколков, от пуль всё сбито. Нас трое прыгнуло в окопчик мелкий такой, для стрельбы с колена. Какой-то раненый к нам приполз, говорит: «Ребята, перевяжите меня. Я искал свою часть, не могу найти». Я думаю: «Господи, как это перевязывать?» В бедро он раненный был. Начали его перевязывать и боимся. Он говорит: «Знаешь что, парень? Вон, поползи, там в землянке медсестра есть. Она придет, окажет мне помощь». А рядом два солдата стоят под деревом. Я говорю из окопа: «А че ж вы не прячетесь?» «А не всё равно, когда тебя ранит или убьёт?» они связисты были, ну всё время ж по линии с катушками. Пополз я туда, там какой-то командир с женщиной любовь крутит. Говорит: «Что ты хочешь?» Я говорю: «Так и так». «Иди отсюда». И я ушел. А вот этот парень, третий который был, он долго сидел и говорит: «Я не могу это выдержать», поднялся и ушел. Мы ему: «Куда ты пойдешь?» Он ушел, а мы остались
Да, самое главное: когда мы подъезжали, еще до передовой, нам дали кушать. По такому куску сала дали, дали хлеба. У меня дома от куриного бульона голова болела, а тут кусок сала. И воняет кругом трупный запах страшный. Дали, значит, покушать и дали оружие винтовки. Я небольшого роста, через меня это всё передавали наперед. Винтовки побитые, в крови, приклады посечены осколками. Я себе выбрал чистую, получше, и вот с этой винтовкой в первую же ночь меня и этого парня второго поставили в боевое охранение. Пришел комиссар проверять посты, нас снял оттуда и кого-то другого поставил. Куда там: мы сидели, пришли б румыны и забрали бы нас. И так начались боевые действия.
На второй день, что ли, мы пошли в атаку. Я бежал, и румын в каске поднял руки. Я ударил его прикладом по голове и побежал дальше. Что с ним было после этого, не знаю.
Через несколько дней какой-то командир ехал с документами в город, и нужно было, чтобы кто-то его охранял. И нас с этим парнем выделили. Наши должны были взорвать дамбу (её таки взорвали потом) и залить Пересыпь лиманской водой, если румыны ворвутся. А всех жителей предупредили, что они должны переехать в город. Поэтому мама моя жила на Островидова[3]. Приехали мы, значит, в город, а командир этот говорит: «Идите к коменданту города, он вас направит в другую часть». Я решил сходить домой. А мама жила у соседей у тети Доры. Я пришел, а они увидели: винтовка выше меня, с двумя гранатами, как начали бабы плакать. И, главное, возьми ж, дурак, отстегни штык я со штыком был, ха-ха-ха.
И оттуда я попал в 421-ю дивизию. Там я уже участвовал в боях под Александровкой. Но там как: ведь необязательно нужно каждый день, чтоб ты стрелял и колол. Два-три дня можно вообще ничего не делать: артиллерия стреляет, а пехота сидит в окопе. А потом под Александровкой высадили десант, и мы соединились с ним.
Там повоевал я дней семь, наверное, и нас опять отправили в город. Мы стояли в родильном доме. Если бы румыны ворвались в город, мы должны были занять оборону в районе сахарного завода, где общежитие на повороте (там все окна были заложены мешками), чтоб они не прорвались дальше, за мост. Оттуда нас посылали в филармонию. В филармонии было бомбоубежище, из которого вывозили снаряды и мины. Офицеры там играли в бильярд, а мы, мальчишки, стояли на посту. И вот я стоял на посту ночью: снаряды рвались, одну женщину убило руку или ногу оторвало, уже не помню, матроса одного ранило. А я сейчас другой раз прохожу мимо филармонии и вспоминаю всё это А потом мама пришла туда, принесла блины мне картофельные. Я так обрадовался, а сам говорю: «Уходи, не дай бог, что-то случится».
Когда началась война, был приказ все радиоприемники сдать, чтобы не слушали пропаганду. А потом, перед сдачей, отдавали: они все находились в каком-то здании. Я думаю: «Вот бы мама пришла, забрала этот приемник». Ну мальчишка был. Это уже в Севастополе потом я посерьезнее стал.
До рукопашной не доходило в Одессе?
К счастью, нет. Во время войны в рукопашной я не участвовал.
Да, что еще интересно: я и Жорка Гильс, товарищ один, мы, когда вышли с боев, решили побежать домой. Он жил под Живаховой горой, где в царское время кирпичные заводы были. А я сразу побежал на Ярмарочную к голубям. Там немец один держал голубей Адик. Вышел Адольф с таким презрением, прическа как у Гитлера. Маму я не застал и брату своему глухонемому написал записку для неё, мол, я стою в родильном доме, приходи туда. Она пришла, начала спрашивать: «Тут Ликвер есть?» Начали искать меня, не нашли значит, в самоволке. Я пришел, меня и этого Жорку посадили в туалет двое суток ареста дали. Да, а ребятам во дворе я сказал, что стою в родильном доме. И на другой день пришли два парня, принесли двух голубей почтовых. Одного выпустили, а второй со мной остался в вещмешке был. Я его поил изо рта.
К вечеру второго дня нас посадили на машины и снова куда-то повезли. Оказывается, мы выехали со Второго Заливного, въехали на сахарный завод, а за сахарным заводом грузился последний караван судов на Севастополь. Немцы бомбили, город весь в дыму был страшная вещь. А до этого я ехал через Привоз: весь Привоз горел они зажигалки бросали. Но вообще город был не сильно разбитый. На пароходы сетками грузили в трюмы снаряды и мины самое ценное. А продовольствие и химимущество бросали в море, чтоб немцам не осталось. Бросали, один ящик упал там бисквиты «Мария» были, очень вкусные. Я их в вещмешок наложил (и там голубь у меня), тут два мессершмитта пролетели, обстреляли нас. Один краснофлотец подбежал к спаренному пулемету, начал стрелять, а, оказывается, это не его. Другой подбежал, начал драться с ним, говорит: «Уходи, я стрелять буду». Мы забежали в трюм, самолеты прошли над нами, с пулеметов прострочили и над самой водой стали уходить в сторону Лузановки. Один самолет вроде упал в море так издали нам показалось.
А потом я, Жорка и еще двое ребят Гоноровский и Донской начали шептаться между собой, оставаться или нет. Я ж не знал, что родители эвакуировались. Мы решили остаться в Одессе ну мальчишки были, не понимали, что это опасно. Один краснофлотец подошел, здоровый такой мужчина с усами, и закрыл нас в кубрике. Привел младшего лейтенанта, говорит: «Вот, они о чем-то договариваются. Может, они корабль хотят взорвать?» И лейтенант заставил нас идти в трюм, чтоб мы разгружали мины и снаряды. Мы туда спустились, а потом я не помню, как и что, мы оказались в море. Так эти два парня всё-таки исчезли, а я и Жорка остались.
На другой день я подошел к краснофлотцам, которые брились, и говорю: «Сбрейте мне усы». Они начали смеяться над моим «мхом», побрили меня. А я вспомнил, что у меня в вещмешке голубь. Написал записку и этого голубя бросил почтового. Потом уже, после войны, Миша Бондаренко (он умер в позапрошлом году), он помнил, как этот голубь прилетел с запиской с моря.
И уже в Севастополе я встретил соседа своего, родственника, он говорит: «Ты знаешь, что твои родители там, на таком-то корабле?» Я так обрадовался, хотел бежать, а меня не пускают. У нас из 36 человек, которые в роте, осталось 16 или 18 поразбегались. Фронт был под Мариуполем, никто уже не верил в победу. Так командир роты не хотел меня отпускать. Лазарь его звали. Но потом всё-таки разрешил. Мы пошли, а корабля уже нет. И вот в это время в Севастополе немецкая авиация потопила наш крейсер «Червона Украина». А родители эвакуировались на теплоходе «Украина». И я думал, что родители мои погибли.
В Севастополе нас, молодежь, с 421-й дивизии направили на Мекензиевы горы. Туда с Евпатории на переформирование отступила 7-я морская бригада. Командовал ей полковник Жидилов, моряки там в основном были. И уже в 7-й морской бригаде я провоевал и был дважды ранен. Первый раз на Итальянском кладбище, в январе, а второй раз уже тяжело был ранен в начале мая, тоже на Итальянском.
Можно подробнее?
В ночь на новый, 1942 год наши войска высадили десант в районе Феодосии и Керчи. И для того, чтоб немцев отвлечь, так нам объяснили, мы начали местное наступление на Итальянском кладбище. Я полз, а немец гранату бросил. Я увидел, как сзади она упала, но уже не мог ничего сделать. Взорвалась, и осколок попал мне в правую ступню. Хорошо, что не убила. Я лежал потом на Максимовой даче. Там раненых полный госпиталь: на полу, где хочешь, лежат. Это в кино показывают красиво, что там аккуратно так всё. И один моряк раненый, постарше меня, говорит мне: «Знаешь что? Вон какой-то моряк, он на тебя так посмотрел и дал тебе место на кровати, а сам пошел на пол лег». Я кричу: «Яшка! Яшка!» А он: «Я не Яшка, моя фамилия такая-то». Я говорю: «Да как же? Я же тебя знаю хорошо». А он прикинулся, что он татарин не еврей. Чтобы его, если в плен попадет, не это самое И когда он уже выписывался, расплакался и говорит: «Да, так и так, я такой-то». Штукман его фамилия была.
А второй раз тоже в атаку шли. На мне, значит, были ватные брюки, такие брюки и морские брюки, и ложка была деревянная мама дала. И прямо в эту ложку разрывная пуля угодила. Эта рана у меня очень долго заживала.
Описать процесс боя можете?
Это мне тяжело рассказывать. Ну наступаешь, кричишь «ура!», в тебя стреляют, ты прячешься вот это страшно. Ну что тут описывать? Даже Симонов пишет: «Что ж рассказывать это?» Ну вот я бегу, стреляю, в меня стреляют, я хочу вперед, пули летят, тот ранен, того убили, то назад отступаем, то вперед это бесконечная такая вещь. А вот когда немцы наступали, мы, значит, отстреливались тоже и гранаты бросали. Другой раз вспоминаю, как немец прямо на меня несколько раз бежал, а я стрелял в упор. Глаза такие
Там, под Севастополем, оборона была уже подготовлена. Были траншеи, землянки, окопы соломой обложены. Но это всё мы потом оставили, когда отступали, и уже на новых местах нужно было окапываться.
В Севастополе я первый раз увидел пленных немцев: молоденькие мальчишки, голодные сидят ну такие же, как я, ты представляешь?
Кормили как?
В Одессе кормили исключительно здорово всё ж оставалось. Нам давали котелок, там полкотелка каши, например, и столько же жира еще сливали. Вино давали привозили повозку с деревянной такой бочкой. А под Севастополем очень плохо кормили. Голодные были постоянно. Рано утром на рассвете привозили кушать, например, и вечером иначе к передовой не подойдешь. Давали суп-пюре гороховый одна водичка прямо, перловку давали. Около Севастополя есть местечко такое, Инкерман. Там рядом Сухарная балка и склады артиллерийские Черноморского флота. Их взорвали, когда наши отходили, там очень много боеприпасов было. И там был завод шампанских вин. Так нам давали это шампанское. Сначала бутылку на четверых, а потом замполит пришел: «Как так? Это на двух человек надо! Что вы дурака валяете?» Ну начальство, им выгодно было старшина и так дальше. А пить: попробуй шампанское выпить с чего? Чашек нет. Так мы брали с немецких котелков крышки снимали. Оно всё выбегает еще не знали, как правильно пользоваться. С пистолетов трофейных потом расстреливали эти бутылки. Пацаны, ну: боя нет в бутылки стреляли, кто лучше. Возьмешь патрон наш, камнем ударишь пуля чуть-чуть влезала внутрь, и можно было из парабеллума или из вальтера стрелять одиночным выстрелом. Потом нужно было оттянуть гильзу не выбрасывало.