0,348 секунды. Расстояние равно одной второй ускорения, помноженного на время в квадрате. Отсюда ускорение равно двум расстояниям, поделенным на время в квадрате. Формулы вспоминаются без труда[10]. Тут я как рыба в воде. Оказывается, я здорово соображаю в физике. Отличная новость!
Я быстро делаю расчеты и получаю результат, который совсем не радует. В этом помещении слишком высокая сила гравитации. Ускорение свободного падения здесь составляет 15 метров в секунду каждую секунду, вместо 9,8[11]. Вот, почему мне сразу показалось, что предметы падают «неправильно». Они делают это слишком быстро. И вот почему я слишком слаб, несмотря на все свои мышцы. Любой предмет становится здесь в полтора раза тяжелее, чем должен быть.
Но самое интересное, что повлиять на силу притяжения невозможно. Ее нельзя увеличить или уменьшить. Ускорение свободного падения на Земле составляет 9,8 метра в секунду каждую секунду. И точка. А здесь я подвергаюсь большему воздействию силы тяжести. Объяснение напрашивается только одно. Я не на Земле
Глава 2
Так, спокойно. Дышим глубже. Не стоит делать скоропалительных выводов. Да, гравитация слишком высока. Начать отсюда и попробовать найти вразумительные ответы.
К примеру, я могу находиться в центрифуге. Тогда она должна быть довольно большая. С земной гравитацией, равной 1 g, можно расположить помещения по кругу или в конце какого-нибудь длинного монолитного блока. А дальше начните вращать конструкцию, и совместное действие центростремительной силы и земной гравитации может составить 15 метров в секунду в квадрате.
Зачем кому-то понадобилось строить гигантскую центрифугу с изолятором и лабораторией? Понятия не имею. Это вообще возможно? Какой бы потребовался радиус? И с какой бы скоростью она вращалась?
Кажется, я знаю, как это выяснить. Мне понадобится точный акселерометр[12]. Сбрасывание предметов со стола и измерение времени падения подходит для приблизительных подсчетов, но их точность зависит от скорости моей реакции при нажатии на секундомер. Нужно что-нибудь получше. И я справлюсь с помощью единственной вещи: небольшого куска веревки.
Я лезу в ящики. Несколько минут спустя, проверив половину ящиков, я обнаружил, наверное, все существующие на свете лабораторные принадлежности, кроме веревки. Я уже почти сдаюсь, и тут неожиданно попадается катушка с нейлоновой нитью.
Да! Разматываю несколько футов нити и перегрызаю зубами. На одном конце отрезка делаю петлю, а другим привязываю рулетку. В моем опыте рулетка выступит в качестве груза. Осталось только найти, откуда ее свесить. Смотрю на люк в потолке. Карабкаюсь по лестнице (теперь это получается совсем легко), опускаю петлю в кольцо маховика. Продеваю в петлю рулетку, и она, повиснув, собственным весом туго натягивает веревку. Теперь у меня есть маятник.
Крутой факт о маятниках: время, за которое они совершают движение вперед и назад то есть период колебаний, не зависит от размаха качания. Если сообщить маятнику бо́льшую энергию, он станет раскачиваться дальше и быстрее, но период колебаний останется прежним. В этом заключается принцип действия механических часов. Период колебаний маятника зависит лишь от двух вещей: длины самого маятника и ускорения свободного падения.
Я отклоняю свой маятник от положения равновесия. Затем отпускаю и включаю секундомер. Маятник движется туда-сюда, а я считаю циклы качания. Довольно нудное занятие. Я начинаю засыпать, но стараюсь не отключаться.
Через десять минут маятник едва шевелится, и решаю, что прошло достаточно времени. Итого: 346 полных циклов ровно за 10 минут. Переходим ко второй фазе. Измеряю расстояние от маховика до пола. Чуть больше двух с половиной метров. Спускаюсь в «спальню». И вновь с легкостью преодолеваю лестницу. Я чувствую себя гораздо бодрее. Еда действительно зарядила энергией.
Назовите ваше имя, нудит компьютер.
Оглядываю свою тогу из простыни и гордо заявляю:
Я великий философ Пендулий[13]!
Ответ неверный.
Я вешаю маятник на один из манипуляторов. Надеюсь, в ближайшее время компьютер не станет ими размахивать. Прикидываю на глаз расстояние между «кистью» механической руки и потолком: примерно метр. Мой маятник теперь на четыре с половиной метра ниже, чем до этого.
Повторяю опыт. На секундомере 10 минут, и я считаю циклы. Тот же результат, что и наверху. Обалдеть! Вот какая штука: находясь в центрифуге, чем дальше вы от центра, тем сильнее действует центростремительная сила. Следовательно, если бы я был в центрифуге, «гравитация» на нижнем этаже оказалась бы выше, чем в лаборатории. А это не так. По крайней мере, не настолько, чтобы повлиять на количество циклов маятника.
А если я в колоссальной центрифуге? Настолько исполинской, что разница действия сил здесь и в лаборатории ничтожно мала и не влияет на количество циклов? Ну-ка формулы маятника и центробежной силы Стоп, у меня нет значения силы, есть лишь количество циклов. То есть появляется множитель 1/х Любопытная задачка.
Ручка у меня имеется, но бумаги нет. Ничего страшного есть стена. Вскоре стена покрывается «каракулями безумного узника», и я получаю ответ. Допустим, я в центрифуге на Земле. Тогда центрифуга дает половину g (остальное добавляется за счет Земли). Исходя из моих вычислений (а я показал всю свою работу!), такая центрифуга должна иметь радиус в 446 метров (больше четверти мили) и вращаться со скоростью 48 метров в секунду более 100 миль в час!
Хмм Занимаясь научными вычислениями, я мыслю преимущественно в метрах. Любопытно. Впрочем, большинство ученых делает так же. Даже те, кто вырос в Америке.
Во всяком случае, это была бы самая исполинская центрифуга из всех, когда-либо построенных И зачем кому-то понадобилось ее создавать? Да и грохотала бы она наверняка адски. Нестись в воздухе со скоростью 100 миль в час? По крайней мере, тогда порой ощущалась бы турбулентность, не говоря уже о шуме ветра. А я ничего такого не наблюдаю.
Странно все это. Ну хорошо, а если я в космосе? Там нет турбулентности и сопротивления ветра, но тогда нужна центрифуга больше и быстрее ведь гравитации тоже нет. Новые вычисления, новое «граффити» на стене. Необходимый радиус составляет 1280 метров почти миля. Ничего даже близко похожего никогда не строили для космоса.
Значит, я не в центрифуге. И я не на Земле. На другой планете? Но в Солнечной системе не существует планеты, спутника или астероида с подобной гравитацией! Земля наибольшее и самое плотное тело во всей системе. Конечно, газовые гиганты крупнее, но если только я сейчас не плыву по ветрам Юпитера внутри шара, мне просто негде подвергнуться воздействию этой силы.
Откуда я столько знаю о космосе? Знаю, и все тут. Данные всплывают в голове совершенно естественно очевидно, я пользуюсь ими постоянно. Наверное, я астроном или ученый-планетолог? И работаю в NASA[14] или ESA[15], или
* * *
Каждый четверг я встречался с Мариссой в пабе «У Мерфи» на Гоф-стрит, где мы ужинали стейком с пивом. Всегда ровно в 18 часов и, так как персонал нас уже знал, всегда за одним и тем же столиком. Мы познакомились почти двадцать лет назад, во время учебы в магистратуре. Она была девушкой моего тогдашнего соседа по комнате. Их отношения (как и большинство студенческих романов) вошли в штопор, и спустя три месяца они расстались. А мы с Мариссой стали хорошими друзьями.
Завидев меня, администратор зала улыбнулся и показал большим пальцем на привычный столик. Я прошел через аляповато украшенный зал к Мариссе. На столике виднелись два пустых низких стакана, а третий, полный, она держала в руке. Судя по всему, сегодня моя подруга начала рановато.
Прогревочный круг, да? пошутил я, усаживаясь.
Марисса опустила глаза и нервно покрутила стакан.
Эй, что случилось? забеспокоился я.
Тяжелый день на работе, сказала она, глотнув виски.
Я махнул официанту. Тот кивнул и даже не подошел. Он знал, что мне принести: стейк рибай средней прожарки с картофельным пюре и пинту «Гиннесса». Я заказывал это каждую неделю.
Да ладно, что уж такого тяжелого? спросил я. Непыльная работенка в Министерстве энергетики. У тебя там дней двадцать выходных в год? Всего-то нужно показываться на рабочем месте и получать зарплату, верно?
В ответ ни тени улыбки.
Ну перестань! не выдержал я. Кто плюнул тебе в чай?
Тебе известно о линии Петровой? невесело произнесла Марисса.
Конечно. Любопытная загадка. Думаю, это солнечная радиация. Магнитного поля у Венеры нет, но положительно заряженные частицы могут туда притягиваться, так как планета электрически нейтральна
Нет, мотнула головой она. Тут что-то другое. Мы пока не знаем, что именно. Но другое. Черт с ним. Давай лучше есть стейк.
Ну-ка выкладывай! Марисса, какого черта с тобой происходит? потребовал я.
Помедлив пару мгновений, она, наконец, произнесла:
Почему бы нет? Через двенадцать часов ты и так все узнаешь из выступления президента.
Президента? переспросил я. Соединенных Штатов?
Марисса глотнула еще виски.
Ты слышал об «Аматерасу»? Это японский солнечный зонд.
Естественно, кивнул я. Специалисты JAXA[16] получают оттуда потрясающие данные. Исключительно высокоточный аппарат. Он движется по орбите вокруг Солнца и сейчас посередине между Меркурием и Венерой. На борту двадцать разных инструментов и
Я в курсе, перебила меня Марисса. В общем, согласно данным японцев, мощность солнечного излучения уменьшается.
Ну и? пожал плечами я. В какой мы сейчас фазе солнечного цикла?
Это не одиннадцатилетний солнечный цикл. Тут нечто иное. Японцы учли солнечный цикл. Но тренд все равно нисходящий. Они говорят, что Солнце светит на 0,01 процента слабее, чем должно бы.
Действительно любопытная новость. Но вряд ли заслуживает трех стаканов виски до ужина.
Марисса сжала губы.
Я сначала тоже так подумала. Но дело в том, что процесс идет вовсю, и его скорость нарастает. Что-то вроде экспоненциального спада, который благодаря суперчувствительной аппаратуре зонда удалось выявить на самой-самой ранней стадии.
Я откинулся на спинку дивана.
Не знаю, Марисса. Выявление экспоненциальной прогрессии на столь ранней стадии крайне маловероятно. Но допустим, японские ученые правы. Куда девается энергия?
В линию Петровой.
Что?
В JAXA достаточно долго наблюдали за линией Петровой и пришли к выводу, что она становится ярче с той же скоростью, с какой угасает Солнце. Чем бы ни оказалась линия Петровой, она крадет у Солнца энергию.
Марисса вытащила из сумки пачку документов и положила на стол. Страницы пестрели графиками и таблицами. Порывшись в бумагах, она пододвинула нужную ко мне.
Рядом с осью x на графике было написано «Время», а возле оси y «Потеря светимости». Линия на графике, безусловно, представляла собой экспоненту.
Тут какая-то ошибка, пробормотал я.
Расчет верен, отозвалась она. За ближайшие девять лет мощность солнечного излучения снизится на целый процент. Через двадцать лет показатель составит пять процентов. Это плохо. Это очень плохо.
Я уставился на график.
То есть нам предстоит ледниковый период? Причем вот-вот? Мгновенное оледенение?
Да, как минимум. А это неурожаи, массовый голод и я даже не знаю, что еще.
Я тряхнул головой.
Как может Солнце вдруг перестать светить? Это звезда, черт возьми! А звезды не могут изменяться с такой скоростью! Процессы в них идут миллионы, а не десятки лет. Ты и сама прекрасно знаешь.
Нет, не знаю. Раньше знала. А теперь знаю только то, что Солнце угасает, тихо сказала Марисса. Я не знаю, почему, и не знаю, что мы можем с этим поделать. Но оно угасает.
Как нахмурился я.
Марисса допила остаток виски.
Завтра утром президент обратится к нации. Думаю, выступление согласуют с обращениями глав других государств, чтобы речи транслировались одновременно.
Ваше пиво, сэр! Официант поставил передо мной бокал «Гиннесса». Стейки почти готовы.
Будьте добры еще один виски, попросила Марисса.
И мне, добавил я.
* * *
Я растерянно моргаю. Еще одна вспышка памяти. Это правда? Или просто случайное воспоминание о разговоре с поборником лжетеории конца света? Нет. Воспоминание реально. При одной мысли о нем я холодею. Я испытываю не просто внезапный страх, а привычный, непреходящий ужас. И он со мной очень давно.
Все так и есть. Солнце угасает. И я ввязался в эту историю. Причем не просто как рядовой житель Земли, который умрет вместе со всеми, я активно в ней участвую. Тут добавляется еще и чувство ответственности.
Я до сих пор не вспомнил собственное имя, но в голове всплывают разрозненные обрывки информации о проблеме Петровой. Угасание Солнца назвали «проблемой Петровой». Я только что вспомнил.
Мое подсознание расставляет приоритеты по своему усмотрению. И оно отчаянно пытается сообщить мне о проблеме Петровой. Думаю, моя обязанность ее решить в крохотной лаборатории, в тоге из простыни, понятия не имея, кто я такой, с единственным помощником в лице бездушного компьютера и двумя мумифицированными соседями.
Взор заволакивает пелена. Я вытираю глаза. Слезы. Я не помню, как их зовут. Но они были моими друзьями. Моими товарищами. Только сейчас до меня доходит: я старался на них не смотреть. Делал все, что угодно, лишь бы они не попадали в поле моего зрения. Когда я, словно безумец, калякал на стене, позади лежали тела людей, которые некогда были мне дороги! Но теперь туман забытья рассеялся. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на них.
И начинаю всхлипывать. Это происходит непроизвольно. Вдруг все осколки воспоминаний ярко вспыхивают в памяти. Она была забавной, острой на язык. Он настоящий профессионал со стальными нервами. Кажется, военный. Он нами руководил.
Я падаю на пол и закрываю голову руками не в силах остановить воспоминания. Рыдаю, как ребенок. Нас связывало гораздо большее, чем дружба. И даже слово «команда» сюда не подходит. Это сильнее. Это Слово вертится на кончике языка. Наконец, оно выскальзывает в область сознательного. Видимо, слово лишь ждало, пока я отвернусь, чтобы просочиться. Экипаж. Мы были экипажем. И я все, что от него осталось.
Я в космическом корабле. Теперь я знаю точно. Правда, не знаю, как здесь обеспечивается гравитация, но это космический корабль. Теперь все встает на свои места. Мы не заболели. Нас погрузили в анабиоз. Однако наши кровати не волшебные криокапсулы, как показывают в кино. Никаких супертехнологий тут нет. Думаю, нас просто ввели в медикаментозную кому. Зонды для искусственного кормления, капельницы, постоянный медицинский уход. Все, что требуется телу. Манипуляторы, наверное, меняли постельное белье, переворачивали нас, чтобы на коже не образовались пролежни, и выполняли все обычные функции сиделок в реанимации.
И мы пребывали в отличной форме. Разбросанные по всему телу электроды стимулировали сокращение мышц. Проводились многочисленные упражнения. Но все же кома опасное состояние. Крайне опасное. Выжил только я, и пока в моей голове настоящая каша.
Я подхожу к останкам женщины. Я смотрю на нее, и мне даже становится легче. Может, это чувство завершенности, а может, всего лишь спокойствие после долгих рыданий. Никаких трубок к мумифицированному телу не подведено. Мониторов, следящих за параметрами жизнедеятельности, у кровати тоже нет. В иссохшем запястье виднеется крохотное отверстие. Это след от капельницы, которая была подведена к телу, пока не наступила смерть. И эта ранка уже никогда не заживет.