Не знаю, твердил Джал, а Куми приложила палец к губам, показывая свое отношение к расспросам отчима, а также предупреждая брата, чтобы тот держал язык за зубами.
«Ловкий ход сделала Ясмин», думал он без обиды. Какое право имел он обижаться? Это он вел себя неразумно; она была образцом терпеливости и чуткости, вечер за вечером вынося этот фарс. Потому что это должно было выглядеть фарсом в ее глазах и в глазах соседей по дому: вид Люси, стоящей на тротуаре, задрав голову и вперив взгляд в окно, за которым стоял он. А потом, когда угрызения совести гнали его вниз, еще наблюдать их вместе, без сомнения, производивших впечатление парочки, изнывающей от любви.
«Несчастная Ясмин», думал он, рыская по квартире в поисках рубашки, трусов, хоть чего-то из одежды. И несчастная Люси с ее ежевечерними дежурствами в сумерках чего ради?
Воспоминания возвратили его к тому времени, когда они расстались на Брич-Кенди. К тем четырем месяцам, пока он не женился на Ясмин и пока Люси не начала его разыскивать. Он был поглощен приготовлениями к свадьбе, ко все приближающейся жизни с новой семьей. Суета и толкотня в родительском доме, воскресные сборища, где его одолевали советами и подсказками, все это помогало выбросить из головы мысли о Люси. Уже потом он сообразил, что Люси ничто не могло отвлечь от мыслей о нем она потеряла почву под ногами. И уже после свадебных празднеств он узнал от общих знакомых, как плохи у Люси дела: она забросила диссертацию, она сидит без работы, а живет по-прежнему в общежитии Ассоциации молодых христианок. Он расстроился, потому что надеялся, что Люси помирилась с родителями и вернулась в дом.
Месяца через три после женитьбы, выйдя из колледжа, он натолкнулся на Люси. Чисто случайно, думал он тогда.
Сначала в их разговоре ощущалась неловкость.
Ну как ты?
Все хорошо. Спасибо.
Потом Люси спросила:
Хорошая была свадьба?
Он пробормотал, что, в общем, да, спасибо, и она задала следующий вопрос:
И как семейная жизнь? Теперь ты удовлетворен?
Тут он слегка встревожился, ему хотелось успокоить ее, заверить, что у нее тоже все будет хорошо. Вместо этого он отшутился и поспешил уйти, чтобы не поддаться смятению.
С того дня Люси начала по-настоящему преследовать его. Ее невозможно было отговорить. Она звонила ему на работу и домой, она писала ему письма, иногда даже поджидала его у ворот колледжа. Он сказал ей, что все это не имеет смысла, поскольку они давно решили, что лучше положить конец их отношениям.
Ты так решил, возразила Люси. Я считала это ошибкой. И сейчас так считаю. Я знаю, что ты меня любишь. Признайся. Я знаю, что между нами сохранилось то, что еще можно восстановить.
Пожалуйста, Люси, не будем наивны. Мы достаточно долго были наивными. Думали, что можем изменить родителей, что можем мир переделать. Ты говоришь вещи совершенно
О Нари, ты и сейчас не решаешься быть честным перед собой. В голосе Люси звучала мольба.
Прошу тебя. У меня сил больше нет возвращаться ко всему этому. И, Люси, пожалуйста, ради тебя самой и ради меня, перестань ходить за мной по пятам.
Он старался убедить ее, что желает ей только счастья. Но теперь на нем лежит ответственность, у него есть жена, двое детей. Что было раньше, тому уже не повториться.
Она смотрела на него, не отводя глаз, не двигаясь. И на миг он увидел перед собой ту женщину, которую знал прежде, женщину с живыми глазами. Он коснулся ее руки, повернулся и пошел домой.
Но сказанное ею запало в душу. Он снова запутался в своих чувствах. Снова всплывали на поверхность сомнения по поводу решения на Брич-Кенди, глубоко зарытые под слоями разумных доводов. Может ли быть, что она права Единственный выход держаться от нее подальше.
Теперь, завидев Люси у ворот колледжа, он обходил здание и выскальзывал через заднюю калитку. Но к облегчению от того, что сумел избежать встречи с ней, неизменно примешивалось чувство тяжелой утраты.
А с какой чуткостью поддерживала его Ясмин в течение тех двухлетних преследований, как она советовала проявлять твердость, но без жесткости по отношению к бедной женщине, которой пришлось столько пережить. Ясмин даже репетировала с ним, что он должен сказать Люси при встрече: рассудительные слова, исполненные здравого смысла и строгости. Только он ни разу не произнес их: при виде Люси он сразу вспоминал, сколько боли уже причинил ей.
Потом начались вечерние приходы Люси. Поначалу Ясмин не видела в них ничего угрожающего, даже готова была мириться с неловкостью ситуации ответ был прост.
Не замечай ее, говорила Ясмин. На тротуаре полно народу и она тоже там. Устанет ждать и пойдет домой.
Но Люси на тротуаре воскрешала прошлое с силой, которая ему всю душу переворачивала. Вцепившись обеими руками в оконную решетку, он ждал, а Ясмин спрашивала: тебе нехорошо? Что-то случилось?
Нет, ничего, бормотал он в ответ, не в силах объяснить, что вид Люси, неподвижно стоящей на тротуаре, запрокинув голову к его окну, высвобождает в нем поток воспоминаний о первых днях их любви. А это страшит его больше всего.
Сначала родители Люси запретили ей встречаться с ним. Потом братья Люси предупредили, что переломают все кости этому ее воздыхателю, если увидят их вместе. Вот тогда Люси и пригрозила семье, что убьет себя, если с Нариманом что-нибудь случится.
«Неужели она действительно могла бы покончить с собой?» думал он. Но родители серьезно отнеслись к угрозе. Вскоре после этого ее практически заперли в доме.
И он помнит, как часами простаивал на улице, глядя на ее окно. Братья выходили к нему, метали в него злобные взгляды, сквозь зубы осыпая его бранью. Он помнит, какое это было счастье видеть лицо Люси. Весь тот сезон дождей держала она свое окно открытым, даже когда бешеный ливень хлестал прямо в него. И он не уходил, не искал укрытия от дождя, промокший до нитки, держал раскрытый зонт под углом, чтобы он не мешал им видеть друг друга.
Теперь каждое появление Люси напоминало ему, как необорима была его потребность видеть ее тогда, и он не мог сопротивляться ее взгляду более нескольких минут. Понимая всю непозволительность того, что делает, он спускался к ней.
Его реакция приводила Ясмин в недоумение. Она настойчиво повторяла, что, потакая потерявшей рассудок женщине, он только вредит ей. Долготерпение Ясмин терзало его, и их разговоры на эту тему приобретали неприятный привкус.
«Странно, говорила она, что профессор английского не в состоянии просто и ясно сформулировать свою мысль или, может быть, ему нравится каждый вечер обмениваться томными взглядами с несчастной женщиной?»
В то утро, когда исчезла его одежда, негодование понемногу уступило место чувству облегчения. Своим поступком жена показала ему всю абсурдность сложившейся ситуации; и дала ему время обдумать происходящее.
Он позвонил в колледж, сообщил, что нездоров, и отменил лекции. Дождавшись полудня, еще раз попросил жену дать ему одеться.
Нет, ответила Ясмин. Получишь свою одежду к ужину.
Ты что, хочешь, чтобы я обедал нагишом?
Мне все равно.
За стол он сел, обмотанный влажным полотенцем, и молча съел омлет. Больше он к жене не обращался и остаток дня провел в постели с книгой.
В половине седьмого появилась Люси. Он подошел к окну, и они встретились взглядами. Постояв, он отошел в сторону и взялся за книгу. Через минуту захлопнул книгу и пошел к Ясмин.
Я все понял, заверил он жену, обещаю, сегодня последний раз. Я ей скажу, что больше не спущусь, даже если она сутки простоит под окнами.
Ясмин ответила, что насчет последнего раза она уже слышала, поэтому и решила действовать сама. И делает она это ради блага их всех.
В семь он, неодетый, двинулся к двери. Открыл, сделал шаг на площадку. Дети наблюдали за ним с недоверчивым удивлением. Он видел, как Куми хихикнула и зашептала брату на ухо.
Шагай, если хватит пороху, чуть улыбнулась Ясмин. Одежду я тебе не дам.
Раз тебе так хочется
Он начал спускаться по ступенькам. Ясмин побежала за ним.
Ты что, окончательно спятил? Я знаю, до меня тебе дела нет, но что люди скажут? О детях ты подумал? О маленькой?
Он сосредоточенно спускался по лестнице. Вышел на улицу. Перешел через дорогу. Остановился рядом с Люси. Не здороваясь, сказал, что это их последняя встреча. Он не намерен помогать ей губить свою жизнь. Отныне он будет держаться подальше от нее. Но, произнося слова о необходимости самоуважения и достоинства, он понимал, что говорит банальности, которые не убеждают ни ее, ни его.
Люси подождала окончания речи и сказала:
Мне нравится твой наряд, Нари.
Он невольно улыбнулся.
Ее глаза заискрились, и она сделала движение, будто собираясь сорвать полотенце. Он отскочил.
Люси посмеялась его испугу и протянула ему руку. Он взял ее. Она крепко сжала его ладонь в своей.
Она безобразно ведет себя, продолжал он, хватит слоняться под его окнами. Да, своим стоянием под окном она напомнила ему о прошлом, но это не может тянуться бесконечно, это абсурд. Он повторил, что это последний раз, больше он не спустится к ней. На сей раз это будет так.
Люси слушала в молчании, лаская его руку.
Он замолчал. Осторожно высвободил руку.
Прощай, Люси. Счастья тебе.
Он пошел обратно. Из окон первого этажа дети кричали ему:
Эй, нарьял-панивала! Почем нарьял-пани, почем кокосовое молоко?
Он кивнул в ответ на их дразнилку его полотенце и впрямь было похоже на короткое лунги, которое обматывали вокруг бедер продавцы кокосового молока на пляже. Дома Ясмин бросила ему ключи от шкафа.
Прости меня, сказал он. У меня не было выбора. Но теперь все.
Да, тихо ответила она, теперь все.
Джал и Куми, сидевшие рядом с матерью, злобно таращились на него.
В тот день они четыре раза усаживали его на стульчак и вымотались вконец. К вечеру Нариман погрузился в неспокойный сон, а они, радуясь передышке, уселись на балконе. Зажглись уличные огни. Джал сказал, что уже не молод и такие нагрузки ему не по силам.
Моя грыжа и аппендикс и бог знает что еще есть внизу этого просто не выдержат.
А как насчет меня? У меня всю спину разломило.
Думаю, это большая ошибка с твоей стороны.
Что?
Стульчак. С судном было бы намного легче.
Глупости. Мы одно неправильно сделали. Не надо было оставлять мочу в горшке.
За день комната Наримана пропахла мочой. После четвертого раза Куми, зажимая нос, отнесла горшок в клозет, опорожнила его, ополоснула водой и поставила в стульчак.
На балконе они не засиделись. Подошло время ужина. Они подложили еще одну подушку Нариману под спину, чтобы он мог сесть в постели.
Слишком высоко, пожаловался он, и Джал убрал подушку.
Нариман не решился сказать, что теперь слишком низко. Он почти ничего не съел хотелось поскорее снова лечь.
Тебе не нравится?
Очень вкусно, спасибо.
Куми поставила тазик на грудь Наримана, Джал стоял наготове с водой и мылом. Нариман пополоскал рот и горло, высморкался. По воде поплыли сгустки слизи; Куми отвернулась, придерживая рукой тазик. Мелкие брызги попали ей на пальцы.
Господи! отпрянула она.
Джал отложил мыло, поставил кувшин с водой и взялся за тазик. Куми побежала мыть руки.
«Сопли цвета морской воды. Сопли, забивающие нос», подумал Нариман.
Ты что-то сказал? спросил Джал.
Ничего.
«Точнее, нефритового цвета», думал Нариман.
Готовясь лечь спать, Джал поставил на ночной столик Наримана медную сковородку и положил рядом ложку.
Если что-нибудь понадобится, постучи. Мы проснемся.
Джал стукнул ложкой о сковороду для демонстрации, и Куми зажала уши.
Хуже молотка Эдуля Мунши, сказала она. Весь дом сбежится к твоей кровати.
Слабая попытка развеселить Наримана провалилась, как и все предыдущие. Зато как по сигналу в нижней квартире застучал молоток.
Ни стыда ни совести! взвилась Куми. Больному человеку не даст отдохнуть!
Я забыл про зубы, сказал Нариман, выталкивая языком вставную челюсть.
Куми принесла из ванной стакан с водой и поднесла к его рту.
Ты не сменила воду. Он втянул челюсть.
Завтра сменю. Никаких сил нет.
Он опустил протез в нечистую воду. Зубы с легким всплеском опустились на дно, безмолвно ухмыляясь.
Стук ложки о сковородку трижды поднимал их с постели ночью. Последний гонг позвал их, когда Нариману понадобилось освободить кишечник, чего они добивались от него весь день. Они усадили отчима на стульчак, и комната наполнилась вонью.
Джал открыл окно и включил потолочный вентилятор на «максимум». С комода в угол полетели рецепты и бумаги. Нариман вздрогнул от неожиданного сквозняка.
Они не подумали о том, как ему привести себя в порядок. Поставили ведро с водой и кружку рядом со стульчаком в надежде, что он, как всегда, подмоется левой рукой.
Однако нормальная процедура подмывания оказалась непосильной. Скованный тяжелым гипсом и обессиленный, он не мог проделать ее, сидя на стульчаке.
Ну хоть попробуй, уговаривали они. Джал пожалел, что не догадались купить туалетную бумагу: папе было бы легче.
Есть туалетная бумага, вспомнила Куми, я купила несколько рулонов в прошлом году, когда были перебои с водой. На счастье, нам не пришлось пользоваться бумагой.
Она побежала доставать бумагу из стенного шкафа в конце коридора.
Взяв туалетную бумагу, Нариман предпринял отважную попытку подтереться. Попытался повернуться на одной ягодице и чуть не свалился со стульчака.
Нет, не получится, выдохнул испугавшийся Джал.
Подхватив отчима под мышки, он приподнял его над сиденьем.
Быстрей, мне его долго не удержать!
Сдерживая рвотный позыв, Куми несколько раз мазнула бумагой.
Готово.
Они начали укладывать его в постель. Нариман сжал зубы, у него опять потемнело в глазах от боли. Они видели слезы, когда желали ему спокойной ночи.
Горшок, напомнил Джал сестре.
Твоя очередь. В прошлый раз я вылила его.
В тот раз был номер один. Это не в счет. И стульчак это твоя идея.
И что? Если бы дерьмо было в судне, ты бы с радостью вынес его?
Схватив горшок, Джал понесся в клозет. Куми проследовала за ним туда и обратно, жалуясь, что всего один день, а она уже больше не может, и чем ссориться, надо выход искать.
Завтра поищем, раздраженно бросил Джал, ставя горшок на место. Три часа ночи. Я просто мертвый.
Ты не один поднимал его. Я в таком же состоянии.
Они не старались понизить голос. Вентилятор бешено крутился на максимальной скорости, заставляя трепыхаться простыню, свисающую по одну сторону кровати.
Прежде чем вы уйдете
Что?
вы не могли бы переключить вентилятор?
Джал повернул регулятор на «минимум», и простыня успокоенно колыхнулась.
Глава 4
В семь утра звонок вторгся в сон Куми, и она обиженно рассталась с прелестным сновидением. Она танцевала в бальной зале отеля «Тадж», оркестр исполнял любимые старые мелодии: «Унеси меня на луну», «Чай для двоих» в латиноамериканском ритме, «Зеленая, зеленая трава родного дома». Скользя фокстротом в опытных руках партнера, она подняла глаза и увидела люстры, хрусталь, сверкающий, как драгоценные камни. Она обоняла запахи пирожных, сандвичей и кофе в холле перед бальной залой уже накрывали столы. Но она так и не увидела лица своего партнера, только чувствовала на спине его умелую руку, которая вела ее в танце, не давая сбиться.
От звонка она застонала и повернулась на бок, отыскивая на простыне местечко попрохладней. Подождала, надеясь, что дверь откроет Джал. Но в квартире стояла тишина. Ее разорвал новый звонок.