Знаете, Виолетта
Просто Лета.
Вы торопитесь?
Нет, я уже выпила яд.
Ах, ну да кивнул я, вспомнив, что соперница по ходу пьесы подсунула ей кубок с отравленным вином.
Может, вы хотите досмотреть спектакль?
Не очень.
Глупая пьеса. Хуже только про сталеваров.
Да уж
Вы изучайте, а я пока переоденусь.
Она повернулась, увлекая за собой тряпичный колокол платья, и вышла, пахнув на меня молодой женской тайной. Шлейф едва успел выскользнуть в захлопывающуюся дверь. Любовь актрисы, подумал я, наверное, отличается от любви обычной женщины, как пряный коктейль в кафе «Метелица» от портвейна «Агдам» в подворотне. И мечтательно вздохнул.
Углубившись в бумаги, я обнаружил все мыслимые и немыслимые нарушения финансовой дисциплины. Количество комсомольцев в ведомостях не совпадало с данными сектора учета, подписи неумело подделаны пастой двух цветов черной и фиолетовой. Актеры платили взносы с одинаковой ничтожной суммы, как солдаты срочной службы, получающие мизерное денежное довольствие. М-да, господа артисты, вы, ребята, заигрались
Вскоре вернулась Лета в черном обтягивающем свитере-водолазке: оказалось, корсет тут ни при чем, грудь у нее была выдающаяся сама по себе. Тугие «вареные» джинсы актриса по-мушкетерски заправила в сапоги с пряжками. Русые волосы она собрала в конский хвост, стянутый резинкой в виде зеленой гусеницы. Без грима лицо Гавриловой сделалось нежно-доверчивым, а голубые глаза смотрели устало. Мое сердце снова споткнулось о какое-то мягкое и сладкое препятствие в груди.
Ну что там у нас?
Кошмар! бодро, чтобы не пугать девушку, сообщил я.
А именно?
Во-первых, почему все платят взносы с одинаковой и очень маленькой суммы?
Зарплата у нас такая с гулькин сами понимаете
Но ведь они снимаются в кино, выступают, подрабатывают
Так это же халтура, а не работа.
В уставе написано: взносы платят со всех видов дохода.
Вы бухгалтер?
Нет, я писатель.
Странно.
Во-вторых, почему все подписи подделаны?
Как это подделаны?
Вот, пожалуйста!
Она достала из сумки простенькие учительские очки, надела, посмотрела в ведомости, сняла и спрятала:
Вот сука!
Кто?
Не важно.
А теперь скажите, сколько у вас комсомольцев?
Не помню. Я на съемках была. Может, новых взяли. А что случилось?
У вас по сверке одно количество, а по ведомостям на пять человек меньше.
И что теперь?
Думаю, вас вызовут на бюро. Очень много нарушений.
Вот тварь!
Кто?
Малюшкина.
Та, которая яд вам подсыпала?
Она, сволочь! Заместительница. Клялась: все будет тип-топ. Обещала ведомости в порядок привести. Привела! И что теперь?
Думаю, выговор.
Плохо.
Уж чего хорошего!
Хуже, чем вы думаете. Меня за «Музыку судьбы» обещали на премию Ленинского комсомола двинуть. Ну, теперь Здоба на мне оттопчется!
Кто?
Худрук.
Хреново.
Выпить бы, но все уже закрыто. Разве в Дом кино подскочить? Вы на машине?
Нет, в ремонте, соврал я. До ЦДЛ пять минут пешком.
Там жуткий администратор. Коротышка. Никого не пускает.
Семен Аркадьевич? Пу-устит.
Ну, да, ты же писатель! Она с интересом посмотрела на меня. Пошли, что ли! Тебя как зовут-то?
Егор, можно Жора
Ясно: он же Гоша, он же Гога, он же Гера Хорошее у тебя имя!
У выхода жадно курила одна из бессловесных монашек в головном уборе, похожем на взлетающую белую голубку. Увидев нас, актриса нахмурилась:
Ты же сказала, подождешь меня!
Вик, прости, тут ко мне из райкома пришли. Лета смущенно кивнула на меня.
Ах, из райкома! Монашка с интересом подняла на меня крупные карие глаза. Тогда другое дело!
Полуяков, представился я.
Полу что?
Фамилия у него такая, объяснила Лета. Зовут Егор.
Виктория Неверова! Христова невеста глубоко поклонилась, скрывая ухмылку.
Додик не звонил? спросила Гаврилова.
Нет.
Ну, пока, до завтра, Викусь. Подруги поцеловались щеками, чтобы не испачкать друг друга в помаде.
Может, с собой ее возьмем? тихо предложил я.
Вику-то?
Ну, да
Понравилась?
Нет, за компанию
Хорошо бы Она с женихом поссорилась. Но ей еще королеву хоронить.
Накануне я получил гонорар за внутреннее рецензирование и мог смело пригласить двух дам в ресторан. Вообще, писатели в этом смысле принадлежали при советской власти к редкой категории трудящихся и жили не от зарплаты до зарплаты, как большинство, а имели массу дополнительных приработков. Я уверенно провел Лету мимо благосклонно улыбнувшегося Бородинского и повлек в Дубовый зал, где, к счастью, как раз освободился столик: Стас Гагаров уснул, пав челом на скатерть, и его, стараясь не будить, унесли из помещения на воздух.
Что будет дама? не без уважения спросил Алик.
Водку, вздохнула она.
К водочке надо бы икорки, черной?
Я лениво кивнул, посмотрев на халдея с ненавистью.
И сигареты бы попросила Лета.
Какие изволите?
«Стюардессу»
Специально для вас приберег последнюю пачку.
Лета пила, по-пролетарски закидывая голову, мне оставалось лишь намазывать ей бутерброды икрой, похожей цветом на свежий асфальт. Быстро захмелев, звезда курила не переставая и рассказывала о своей трудной актерской жизни. Получив после фильма роль горничной с тремя репликами, она нажила множество врагов в труппе. А Здоба как с ума сошел, пристает к ней чуть ли не на глазах у жены, работающей бухгалтером в театре. Обещает: как только супруга с очередным обострением ляжет к Ганнушкину, ввести Лету на роль Гвендолен, а ей хочется настоящей любви. Один раз с ней такое уже случалось, она собиралась замуж за однокурсника, жутко талантливого парня, но его взял в свой спектакль режиссер Винтюк, и жених пропал: девушки его перестали интересовать. От волнения Лета повысила голос и без того по-актерски сильный. Ресторанная публика стала оборачиваться и сразу узнала Гаврилову. Сердце мое набухло глупой гордостью.
Лета, никак не пойму, я постарался увести разговор от жениха, вставшего в ряды «аликов», как тебе такой длинный нос сделали?
Нос? А-а-а, ты про Линду! Знаешь, сколько мне его гример лепил? Перед каждой съемкой три часа пыхтел. Я к семи утра приезжала. Потом раз говорю: «А давайте я в гриме домой пойду, чтобы заново не делать. Бабки у подъезда чуть челюсти не проглотили, когда меня увидели! Короче, Жор, специально спать на спину легла, вся подушками обложилась, чтобы не ворочаться ночью, просыпаюсь, а нос на полу валяется. Прикинь?
Мы просидели до закрытия ресторана. Пока Лета пудрила в дамской комнате свой настоящий носик, я позвонил домой из фойе и объяснил Нине: сломалась ротационная машина, поэтому тираж задерживается, и я вместе с ним. Врать было легко и приятно: мы по понедельникам действительно печатали «Стопис», и старый ротатор, вывезенный по репарации в 1946 году из Германии, ломался не в первый раз. Одно пришлось утаить: сегодня газету в свет подписывал Макетсон.
А что там за крики? заподозрила жена.
Печатники на мастера орут.
А-а Приезжай поскорее и не пей. Я в желтом пеньюаре.
На самом деле у гардероба разыгралась литературная драма: песенник Продольный спросил у заведующего отделом поэзии «Огонька» Андрюшкина, когда, наконец, тот напечатает его гениальные стихи. «Никогда!» был ответ, после чего оскорбленный Продольный зубами вырвал клок из вражьего замшевого пиджака.
Круто тут у вас! удивилась Лета, появившись из дамской комнаты.
Идейно-эстетическая борьба!
Я поймал такси и, не торгуясь с водителем, повез актрису домой, в Фили. На резком повороте центростремительная сила бросила нас друг к другу. Нет, Лета не оттолкнула меня, а ласково вывернувшись из моих объятий, прошептала:
Торопишься, Гоша!
Прощались у подъезда под бдительным оком таксиста, боявшегося, что мы смоемся, не заплатив. Гаврилова жила в обычной хрущевской «панельке», мне же казалось, звезда должна обитать по меньшей мере в доме из бежевого кирпича, а еще лучше в старом особняке с кариатидами.
Неужели ничего нельзя сделать с ведомостями? спросила она.
Я подумаю и позвоню.
Спасибо. Жор, я бы тебя пригласила
Мама? сочувственно улыбнулся я.
Родители за бугром. Бабушка.
Жаль.
Не торопись! Все будет, даже больше, чем ты хочешь. Потом Слушай, Жор, дай мне твой телефон, на всякий случай
Я нацарапал рабочий номер на пачке «Стюардессы».
Домашний? спросила она.
Служебный.
А дома у тебя разве нет телефона?
Есть.
Пиши! Не бойся, по пустякам звонить не буду.
Я и не боюсь, но лучше на работу звонить.
Ты еще скажи, что не женат.
Одинок, почти не соврал я.
И я очень одинока, шепнула Лета. Ты мне поможешь? Я же в этих чертовых бумажках и ведомостях ни хрена не понимаю.
Помогу.
Спасибо. Она поцеловала меня так, что я потом долго не мог отдышаться.
Когда таксист по пустой полночной Москве домчался до Орехова-Борисова, Нина уже спала. В желтом пеньюаре
На следующий день я полетел в райком и честно рассказал обо всем Ане Котовой, она внимательно посмотрела мне в глаза, все поняла, горько усмехнулась и деловито объявила цену:
Два торта и три бутылки шампанского. Нет, четыре надо бухгалтерию позвать.
За это скромное подношение райкомовские девчонки скоренько исправили все косяки комсомольской организации Театра имени М., а начальству мы доложили, что у них все в ажуре, можно поддержать выдвижение Гавриловой на премию. Я позвонил Лете и утешил: опасность миновала, но документацию все равно надо налаживать.
Жора! задохнулась Гаврилова. Я тебя хочу видеть!
Я тоже!
Спустя неделю жена по обыкновению искала у меня в карманах деньги, чтобы отправиться в магазин, и обнаружила надорванную контрамарку.
Ну и как спектакль? с равнодушием, не обещавшим ничего хорошего, спросила она.
Фигня.
Мог бы и меня на эту фигню сводить. Мама с Аленой бы посидела.
Я ходил к ним взносы проверять.
Неужели?
Да! Ты не представляешь, как у нее все запущено!
У кого?
У Гавриловой.
Той самой?
Той самой.
Значит, она и взносы собирать тоже не умеет усмехнулась Нина.
По-моему, ты к ней несправедлива. Она талантлива.
Тебе видней. Но если не можешь заработать, проскрипела жена, презрительно пересчитывая на ладони серебро, сдай бутылки. На балкон уже выйти невозможно!
Сдам, тоскуя, пообещал я.
12. Дом без дверей
А.Проспаться, побриться, одетьсяИ жить без надежд и без чувств.Семья, мой любимый Освенцим,Я скоро к тебе ворочусь!
Утром меня растолкала Нина:
Вставай, алкоголик!
Почему сразу алкоголик?
В зеркало на себя давно смотрел?
После пробуждения в теле остался какой-то суетливый испуг. Во сне я искал выход из жуткого запутанного дома, куда пришел на свидание с Летой, а ее там не оказалось. Потом входная дверь исчезла, словно не было, и я метался по душным темным комнатам, скрипя зубами.
Вечером ребенка забираешь ты! Жена, опаздывая на работу, суетливо прихорашивалась и нервно одевала Алену, чтобы отвести в сад.
А ты?
Я вчера забирала. У меня тоже есть личная жизнь. Понял?
О да!
Тебе что ночью кошмары снились?
Ты-то откуда знаешь?
Не первый год с тобой, между прочим, сплю.
И что?
Ты ворочался, потел и повторял, как попугай: куда я попал, куда я попал! Зачем тебя в горком-то вызывали?
Поручение дали.
А квартиру когда дадут? Не надоело жить на выселках?
Люди вообще в коммуналках живут. Жека не звонил?
Еще не набегались? усмехнулась Нина, постоянно и почти без оснований подозревавшая меня в брачном отщепенстве.
Киса, ну что ты такое говоришь?!
Что знаю, то и говорю. За цветы спасибо. Не ожидала. Но астры чаще на могилку кладут.
Других не было.
Повторяю для забывчивых: Алену из сада забираешь ты! Только попробуй сегодня выпить! Не опаздывай! Воспитательницы на меня и так волчицами смотрят. Им тоже домой надо.
Не подведу, бригаденфюрер!
Ну, я пошла
Последние слова были сказаны с той особенной интонацией, которая у строгих жен содержит едва уловимый намек на то, что пропащий муж при выполнении определенных условий может все-таки надеяться на понимание и даже невозможное супружескую взаимность.
Уходя уходи!
Я повернулся на другой бок, собираясь доспать, а заодно и найти во сне Лету, но тут из прихожей раздался крик Нины и хныканье дочери.
Где он? Куда ты его спрятала?
Он ушел.
Не ври, мерзавка!
Я поднялся из постели, как из могилы, и побрел в прихожую. Выяснилось, вчера дочь принесла из детсада чужого Крокодила Гену, и его надо вернуть, а он исчез. Пришлось помогать в поисках. Мы перерыли полквартиры, пока не догадались заглянуть в чехол от пылесоса.
Ты понимаешь, что чужое брать нельзя? строго глядя в чистые детские глаза, спросил я, пользуясь воспитательной оказией.
А она унесла мое зеркало!
Кто?
Ленка Филиппова.
Какое зеркало?
С красками.
С какими красками?
Коробочку с зеркальцем и красками
Что?! Моя «Пупа!» побледнела Нина и метнулась к трюмо.
Там в выдвижном ящике хранился ее красильный инвентарь, в том числе черная лаковая шкатулка с косметическими чудесами итальянской фирмы «Пупа». За ней жена в ЦУМе простояла полдня.
Куда ты ее дела, маленькая сволочь?
Ленка Филиппова взяла домой маме показать, а мне пока дала Крокодила Гену.
Врешь! Ты с ней поменялась!
Не вру.
А зачем тогда Гену спрятала?
Я не прятала. Он сам туда залез, сварливо объяснила Алена, и на ее лице появилось выражение партизанки, взятой при минировании моста.
Если с моей «Пупой» хоть что-нибудь хоть что-нибудь я тебя
Она только маме хотела показать.
Показать? Вот тебе «показать»! Вот тебе «показать»!
А-а-а
Наконец лифт унес вниз плач ребенка и гневный клекот жены. Я снова лег, чтобы еще понежиться и скопить мужества для неизбежного трудового дня. Хорошо все-таки быть творческой интеллигенцией и не мчаться к 8.00 на завод или в поля. В дремотном сознании, как тени птиц, плавали мысли о Ковригине, о Лете, как-то странно смотревшей на меня вчера возле театра. А что я, собственно, разобиделся? После памятного ужина мы встречались трижды один раз гуляли днем, между репетициями, по Тверскому бульвару, потом, тоже днем, ходили в кафе-мороженое на улице Горького, а еще я провожал ее после спектакля домой, сорвав несколько усталых поцелуев и повторное обещание чего-то большего. Внезапно я вспомнил, что когда-нибудь обязательно умру, окончательно расстроился и пошел умываться.
Дожевывая бутерброд, я выглянул в окно: внизу уже стоял редакционный «москвич». Сверху крыши автомобилей кажутся широкими, как двуспальная кровать. Я допил чай, оделся, повязал галстук, с неприязнью посмотрел на себя в зеркало, взял портфель и пошел к двери, но тут зазвонил телефон.
Жор, ты совсем обалдел? печально спросила Арина, технический секретарь парткома. Тебя Владимир Иванович ищет.
Зачем?
Приезжай узнаешь.
А чего такой голос грустный?
Приедешь расскажу.
Я бегом спустился вниз, но Гарика на месте не оказалось, а часы уже показывали двадцать минут десятого. Из Орехова-Борисова с учетом пробок до площади Восстания ехать минут сорок, а то и час. Куда же делся этот нагорный плейбой?
Вообще-то наш шофер не обязан возить меня на работу и домой, машина ведь не персональная, а редакционная, точнее, разгонная. Но Гарик сам предложил по возможности забирать меня из Орехова-Борисова и доставлять обратно, если я буду давать ему ежедневно час-два, чтобы подкалымить. Так и договорились.
Ну где же этот гад?
Чтобы успокоиться, я решил пройтись вдоль дома, заодно взглянуть на мемориальный кабачок. В окне дежурил муж Клары Васильевны. Отбдев ночную смену, она сдала пост своему супругу Захару Ивановичу могучему волосатому ветерану в якорных наколках. Он сидел в окне, как в портретной раме, и пил утреннее пиво из бутылки.
Растет? спросил я, поздоровавшись.
А куда он денется, зараза!
Разве кабачки в таком возрасте съедобны? усомнился я, разглядывая желтую торпеду в траве.