Возвращаясь в роту, Малышев не задумывался, что будет говорить своим бойцам. В большинстве своем они были уже обстрелянные, бывалые солдаты. На них можно было положиться, но из нового пополнения были и такие, что, глядя на них, можно было подумать, что они и в глаза не видели строевой подготовки, а уж оружия и в руках не держали. «Много выбило людей», со вздохом подумал Василий.
Он вспомнил свое первое формирование. Еще там, в Томске, где он, выпускник Белоцерковского пехотного училища, с лейтенантскими погонами досрочного выпуска, с невероятным задором и жаждой битвы в сердце, принял в командование отделение вновь формируемого состава Н-ской отдельной стрелковой бригады.
А накануне состоялось партийно-комсомольское собрание. Молодые лейтенанты глядели на стоявшего на сцене Малышева, читающего стихи собственного сочинения. Чуть наклонившись, как бы посылая свою крепко сбитую фигуру в пространство навстречу судьбе, Василий резкими взмахами руки отбивал ритм горячего стиха:
Сталин в сердце моём, мне не жизнь дорога,
Мы на битву вдвоём с ним пойдем на врага,
Нас на подвиг страна, честь и совесть зовет!
Командиры, вперёд! Командиры, вперёд!
В нас священный огонь никогда не умрет!
Нас не сломит беда, вражьих бесов орда!
Да за Родину в бой Сталин нас поведёт!
Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!
Пусть как клич пролетит «над Отчизной беда!».
Мы услышим, поднимемся все на врага,
И фашистов сметем, как речной ледоход!
Командиры, вперёд! Коммунисты, вперёд!
В зале заведённые лейтенанты, в едином порыве подхватили: «Мне не жизнь дорога, Сталин в сердце моем», и пять сотен глоток, стуча в пол сапогами, ревели: «Командиры, вперёд! Командиры, вперёд!..».
Когда Малышев сбежал со сцены, из-за стола президиума поднялся начальник училища. В его глазах стояли слезы:
Сынки, родные мои! Как я хотел бы сейчас быть рядом с вами, стать во главе ваших рот и повести на врага!.. Бейте нечисть так, как вас просит товарищ Сталин, как указывает наша родная коммунистическая партия, как молит о том наш многострадальный народ! Таких, как вы, победить нельзя! Сибиряки, покажите вашу мощь и силу духа! Нет такого врага, который бы устоял перед вами. С нами победа, победа будет за нами!..
Крики «ура» чуть не обрушили старенькие своды зала. Молодые лейтенанты, в едином порыве скандировали: «Мы фашистов сметем, как речной ледоход! Командиры, вперед! Коммунисты, вперед!»
Эта картина быстро тускнела и таяла. Василий не понимал, почему он вдруг оказался в каком-то волшебно-загадочном краю. Он чувствовал, что не спит, видел, как ходят вокруг него солдаты хозвзвода, разносящие пайки и котелки с дымящейся кашей. А вдали, в сумрачном свете, скрывающем стену темных древесных стволов, ему пригрезилось лицо Тани, ее серые глаза с тоскливой печалью глядели на него в немом вопросе. «Да, да прошептал Василий, я знаю, что ты хочешь спросить Я думаю о тебе все время, я не забыл тебя Посмотри вокруг, эти солдаты через час вступят в смертельный бой, и я поведу их на врага. Но ты не бойся, я выживу я вернусь Таня Таня».
Перед Василием вдруг открылся яркий, утонувший в потоках солнечного света день, который он перед отъездом из отпуска провел с Таней. Они гуляли за поселком, в лугах, заросших высокой, по пояс душистой, пряной до головокружения травой. Это время превратилось для него в один сплошной поток блаженного ощущения. Он смотрел на ее тонкую, воздушную фигурку, летящую над ярко-цветным многотравьем, и сладкие спазмы невыразимой нежности обливали его сердце. Вечер приблизился в оглушительном стрекотании кузнечиков, в порывах далекой музыки ветра и душистого запаха вечерних цветов. Перед ними выросла времянка, в которой косари хранили свои нехитрые принадлежности и отдыхали во время сенокоса. Не сговариваясь, они вбежали в просторный сарай и с разбегу бросились на сено, позабытое с прошлых покосов.
Васенька, я устала, давай отдохнем здесь. Здесь так хорошо
Ну, конечно. Я сам с удовольствием поваляюсь на траве. В последнее время не часто приходилось просто так валяться и ни о чем не думать.
А вот и нет! засмеялась Таня. Просто так лежать я тебе не дам. Помнишь, ты обещал мне почитать свои стихи. Я хочу прямо сейчас их послушать.
Какие стихи? Я уже давно не писал ничего. Некогда было. А те, что писал раньше, могут тебе не понравиться. Они в общем-то про кое-какие чувства
Вот и хорошо. Я страсть люблю слушать про какие-то чувства, тем более, что я догадываюсь, какие.
Ну, это конечно, про любовь Я прочитаю тебе как умею, ты не смейся Если не понравиться, заткни уши
Василий набрал воздуха и выдохнул первый звук, будто бросаясь в холодную воду:
Каплей меда сладкого
На твоих губах
Мне наградой станется
Поцелуй впотьмах.
Уловил желание
Тайное твоё,
Было в том послании
Сердца маятьё.
Не брани поспешно,
Что застал врасплох.
Не сама ты грешная,
Это я не плох.
Пряным духом стелется
По лугам трава.
Пьяным вихрем веется
Буйна голова.
В сердце разыгрался пыл,
Жар души полет
Оттого, что сладок был
Поцелуя мед
Ну, что? Не понравилось? почему-то шепотом спросил Василий. Таня молчала, и только ее глаза странно блестели, словно светились в полумраке. Василий выдохнул и пробормотал:
Наверно, я никогда не стану поэтом
Договорить он не успел. Таня, изогнувшись тонкой тростинкой, прижалась губами к его губам. Охнув, Василий сжал руками ее плечи. Кружилась голова и кровь стучала в висках тяжким молотом, но оторваться от сладких девичьих губ у него не доставало сил. Он только почувствовал, как Таня, упершись ему в грудь, оттолкнула от себя:
Дурной, я задохнулась совсем! Ты меня задушил бы сейчас!
Василий, шально поводя глазами, мотнул головой:
Не, это я от неожиданности! Прости, я не хотел
Хороша твоя неожиданность! хмыкнула девушка. Хотел не хотел, а плечи болят, будто в стенку торкнулась.
Василий поник головой и вздохнул:
Ну, теперь тебе стихи и даром не нужны А я хотел еще почитать, может эти тебе понравятся.
Васенька, да ты что, откуда ты взял, что мне не понравились твои стихи? Такие душевные, прям по сердцу прошлись. Читай, дурачок, еще. Ты настоящий поэт, такие стихи я только в книжках читала.
Ну, ладно. Только ты не бросайся на меня больше. Я за себя не ручаюсь. Вдруг и вправду что выйдет!
Я те выйду! Читай! сердито прикрикнула Таня.
Закрыв глаза, Василий чуть помедлил, как будто собираясь с духом. Но тут же тихо и строго начал:
Я горю, как свеча,
В урагане любви,
Но об этом тебя
Хоть моли не моли.
Ты на все отвечала
Презрительным «Нет».
И как нож ты вонзала
Холодный ответ.
Падал ниц до земли
Сколько раз пред тобой,
Только думы мои
Выше неба порой.
Среди звезд, что горят,
Есть две милых звезды,
То очей твоих взгляд,
Свет ночей череды.
Я ловлю этот свет
И в душе сохраню,
Жажду слышать в ответ,
Как признанье: «Люблю».
Проснулся Василий от шума. Мельканье сапог и фигур людей в предрассветной мгле скользили мимо его сознания. Что-то, какое-то шевеление рядом привлекло его взгляд. Он увидел на плащ-палатке, которой был прикрыт лапник, сидящего около лица мышонка. Тот грыз галетные крошки и бусинками глаз смотрел на Василия. На его мордочке смешно двигались тоненькие прозрачные ниточки усиков. Мышонок по-деловому сгрызал крошку за крошкой, и его нисколько не беспокоило дыхание лежащего рядом человека. Василий не мигая смотрел на это крошечное создание, которому война не война, а прикорм выпал, и в этом было его счастье. Может быть, он никогда и не услышит ни разрывов, ни выстрелов. Эта маленькая жизнь даже и не подозревает о страстях, бушующих над его головой. «Счастливый». Кто-то прошел рядом и спугнул мышонка.
Товарищ лейтенант, вставайте, вас ротный требует к себе.
Василий узнал голос Степы Лагутина. Он что-то буркнул в ответ и сбросил с себя шинель. В это время послышались команды к построению. Василий встал и огляделся. Пара десятков минут, которые он провел в провально-коротком сне будто изменили все вокруг. Серая предрассветная мгла уже не скрывала окрестности. Лес, казавшийся далеким, подступил к ним сплошной темной стеной деревьев и густого подлеска. Вокруг Василия торопливо выстраивались в маршевую колонну солдаты его взвода. Он вздохнул и направился к головному взводу, откуда слышался голос Дубровина: «Шевелись, ребята! Живей! Куда тебя понесло, трындит твои потроха!..».
Товарищ старший лейтенант, лейтенант Малышев прибыл по вашему приказанию.
Дубровин наклонился к уху Василия и прошептал:
Вась, только что по спецсвязи получен приказ сходу атаковать позиции немцев около Карпушино. Тамошняя дивизия через полчаса перейдет в наступление. У нас на весь бросок до деревни есть час. Пять километров надо протопать, будто черт сам гонится за нами. Иди во взвод и надрючь своих, чтобы ни один не вздумал выкинуть какой-нибудь фокус. За любое промедление расстрел. Это приказ полковника. Уяснил серьезность задачи?!
И, не дожидаясь ответа, добавил:
Дуй к себе
Всю дорогу Василий был словно в трансе. Отвечал невпопад Дубровину, не слышал вопросов старшины, и его сомнамбулическое состояние вызвало иронические подначки солдат: «Наш лейтенант, видать, еще не слез во сне со своей бабы».
К Карпушино подошли, когда совсем рассвело. Уже издалека были слышны залпы пушек и мелкая, разливистая пулеметная дробь. Сухая винтовочная трескотня часто глушилась разрывами гранат, и протяжный стон человеческого «уарааа» вливался в общую картину начавшегося боя.
Батальоны, спешно разворачиваясь в цепь, сходу ворвались в первые линии немецкий окопов, где уже кипела яростная, ревущая матом и звериным рыком человеческая масса. Василий видел, как солдаты его взвода, выдирая из полуобвалившихся траншей серо-зелёные фигуры немецких солдат, валили их на влажную от крови и предутренней росы землю. Стоны и хрипы людей, смешиваясь с лязганьем стали, будили в нем нечто темно-злое, безумный инстинкт первобытной силы, который захватывает все существо в стремлении выжить.
Бойцы в едином порыве атаки гнали немцев за пределы деревни. Нарвавшись на немецкую контратаку танками, залегли. Бойцы спешно окапывались, благо мягкая, вспаханная недавно земля давала им шанс на спасение. Танки находились в паре километров за деревней, в лесочке, а потому несколько минут форы дали возможность солдатам укрыться. Послышались глухие, налитые скрытой мощью выстрелы противотанковых ружей.
Тугая волна разрыва сбросила Василия на дно неглубокого окопчика. Лопнувший от удара о землю ремешок не удержал свалившуюся с головы каску. Но в последнем клочке исчезающего сознания Василий увидел рванувшуюся навстречу смерти тщедушную фигурку Килинкарова.
С безумными провалами глаз на белом лице, прижав к груди связку гранат, он бежал на надвигающуюся массу железа и огня. Около его ноги серой змейкой металась полоска развязавшейся опорки. Пулемет танка бил без перерыва, но так и не свалил тщедушное тельце солдата на землю. Взрыв потряс вокруг все. Стальная махина, будто ткнувшись в непроходимую преграду, мгновенно застыла на месте. На мгновение показалось, что люди перестали стрелять, пораженные не столько чудовищной мощью разрыва, сколько мерой высоты человеческого духа
Василий пришел в себя от тормошения. Он увидел наклонившегося к нему Степу Лагутина, его широко открытый рот, и едва различимые слова достигали его слуха будто через плотный слой ваты:
Товарищ лейтенант, вставайте, вас контузило?
Василий замотал головой и, несколько раз втянув воздух через нос, сморщился от подступившего головокружения:
Ниче, нормально сейчас все будет в порядке. Где наши?
Отбились мы. Танки пожгли бронебойщики. Один подорвал этот Килинкаров. Сам в клочки. Ничего не нашли А я вас искал.
Кто еще убит?
Не знаю. Видел мельком, санитары несли кого-то из офицеров, но кого не различил. Вам бы в медсанбат показаться
Гха с натугой выдохнул Малышев. Помоги встать. Каску давай.
Поднявшись, Василий подставил лицо налетевшему порыву прохладного ветра. Он ощутил знакомый запах жженого железа, горелого мяса и едко-кислый аромат тротила. Помотав головой, он обернулся к Лагутину.
Пошли.
В деревне они нашли избу, над которой было вывешено полотнище с красным крестом. Поднявшись на крыльцо, Василий спросил у сидевшего на приступке крыльца пожилого хирурга:
Пал Семеныч, кого сегодня зацепило?
Твой дружок счастливчик, устало хмыкнул Пал Семеныч. Чуть ниже и дырка во лбу. А так царапина. И то через каску, больше контужен, чем ранен. Сейчас его перевяжут, и он выйдет.
Кто еще?
Из офицеров никого. Остальные вон там лежат. Старшина пишет медсвидетельства на них.
Спасибо, Пал Семеныч. Век бы сюда не попадать.
Василий сплюнул через плечо и сбежал с крыльца. Он увидел около сараюшки сложенные тела солдат и сморщился: «Много». Василий обернулся к Степе Лагутину, стоявшему поодаль с суровым, потемневшим лицом:
Сержант, иди во взвод, Возьми пару солдат и пройдись по деревне. Подыщи избу и доложи мне. Найдешь меня в штабе. Иди, выполняй.
Есть, глухо проронил Лагутин, приложив руку к каске.
В штабе было накурено, грязно и тесно. Малышев присел на краешек скамьи у входа с ведром с водой. Взяв кружку, Василий зачерпнул холодной, прозрачной воды и с наслаждением припал к ней. Допить ему не дали.
Малышев, подойди.
Комбат сидел за дальним краем стола с перевязанной кистью правой руки и что-то писал.
Это у тебя во взводе солдат подорвал танк?
Так точно, товарищ майор. Рядовой Килинкаров.
Комбат кивнул сидевшему рядом лейтенанту:
Пиши, представить к «Красной звезде», посмертно. Какие у тебя потери?
Пятеро убитых и семь легкораненых. Еще двое тяжело.
Ну, это терпимо. У других хуже. Вторая рота на треть похудела.
Комбат поморщился, задев рукой за приклад автомата, лежащего на краю стола.
Ладно, иди устраивайся. На сегодня будет с нас драки. Немчура притихла и до утра не побеспокоит. Можешь идти.
Есть!
Василий протиснулся сквозь толпившихся у стола офицеров батальона и вышел на улицу. Яркое солнце заставило его прищурить глаза. Малышев чуть подождал, затем огляделся и увидел спешащего к нему ординарца.
Товарищ лейтенант! Я нашел одну хату и поставил около нее двух бойцов. Дом хороший, чистый с виду, но там есть одна закавыка!
Что еще кроме пуль и осколков может быть закавыкой? устало пробормотал про себя Василий и уже громче сказал:
Веди, разберемся
Да там одна ветхая старушенция, стала как дот, с палкой в руке, и не пускает внутрь дома.
А что так?
Бормочет что-то, не разберешь
У изгороди, прямо перед калиткой, находившейся сбоку массивных, о двух створках ворот, стояли оба красноармейца. По ту сторону калитки стояла сгорбленная, вся в черном, старуха, и, выставив перед собой клюку, трясла ее перед лицами солдат.
Чем старуха недовольна? подойдя, спросил Василий.
Не знаем, товарищ лейтенант, хором ответили оба солдата. Говорит, вроде, что у нее в избе смерть сидит.
Вот те раз! Да где же она сейчас не сидит! Ну-ка, посторонитесь, разберемся с ее смертью.
Василий открыл калитку и смело двинулся на пляшущий перед ним кончик корявой палки.
Что, мать, мои бойцы обидели тебя? Почему не пускаешь в дом?
Ветхая старушка почему-то сразу приняла его за начальника, и потому дрожащим от испуга голосом зашептала:
Ты бы, паренек, не ходил бы в дом. Я сама тута просидела всю ночь. Не ходи не надо тебе идти в дом. Лютая смерть там