А земля русиновская оказалась мёртвой. За многие годы нещадной эксплуатации в неё высыпали столько минеральных удобрений и ядохимикатов, что убили в ней всякую жизнь. Даже трава не росла, только какие-то жёсткие колючки. И ядовитый зелёный налёт на кочках бывшей пахоты. Нам предстояло оживить её, напитать навозом и своим потом. А пока дачники бросились строить, чтобы иметь крышу над головой.
Успешнее всего это получалось у нашего главного гаишника Подколзина. Начальник районной ГАИ ну о-о-очень большая фигура. Как-то мне довелось посетить это учреждение. У меня водительские права забрали, сами понимаете, конечно, не по делу, я ни в чём виноват не был. Ну, я и решил просить помощи у Подколзина, как-никак сосед по даче. Пока я робко сидел в приёмной, ка-а-акие фигуры входили и выходили! Так вот, в ближайшую субботу мы стали свидетелями этого действа. Всеми событиями управляла патрульная машина с проблесковыми маячками. Неумолимыми жезлами они останавливали экскаваторы, самосвалы, большегрузные машины, и вся техника направлялась на подколзинскую дачу. Потом подкатил автобус со штрафниками-пятнадцатисуточниками. Работа кипела. Экскаватор вырыл огромный котлован, загромоздив остальной участок горой земли. Самосвалы везли песок и щебень. Большегрузы железобетонные блоки и пакеты кирпича. Автокран разгружал всё это. Привезли будку постового, чтобы Ивану Григорьевичу было где укрыться и отдохнуть. Ближе к вечеру на служебном уазике подкатил сам Подколзин, и два милиционера вытащили и занесли в постовую будку ящик коньяка. На следующий день, в воскресенье, состоялось обмытие этого события, с приглашением Агафонова и других ближайших соседей. Компания, конечно, была исключительно мужской. Я отговорился тем, что за рулём и мне вечером в Москву. Подколзин сказал: «Ерунда, не бойся, я тебя в случае чего прикрою». Но тут вмешалась Люся и увела меня по каким-то срочным делам. А вот Валентину Агафонову отвертеться не удалось, и теперь каждые выходные он тяжко страдал от перепоя и грызни жены хохлухи Анны Сергеевны.
Подколзинский дом рос быстро. Кирпичный, трёхэтажный, нелепый и холодный, как средневековый замок. Отопить его было невозможно, жить в нём тоже. А через пять лет Подколзина сняли с работы. Его недостроенный дом с пустыми глазницами окон высится мрачным и бессмысленным памятником ушедшей эпохи, а Иван Григорьевич, постаревший и слегка облезший, по-прежнему ютится в будке постового.
Что касается остальных, то каждый строил по своему разумению и возможностям. У нас на участке сразу же появились и стали предлагать свои услуги строительные бригады из Ярославской, Нижегородской и других губерний. Когда-то давно, в дореволюционные времена, бородатые ярославские и нижегородские плотники славились по Москве. Отменно и добросовестно рубили дома, бани и даже церкви, работали споро, заработанные деньги завязывали в тряпочки, везли в родные деревни. Теперешние потомки этих плотников стали шабашниками. Они бродят по Подмосковью, берутся за любую работу и делают её быстро, халтурно и скверно. Выпросив аванс, тут же исчезают, чтобы пропить деньги, не гнушаются прихватить с собой то, что плохо лежит. В последнее время их всё больше теснят бригады из Украины, Молдавии, Таджикистана.
Только один из всего товарищества строил дом своими руками. Дело в том, что я был провинциалом. Нет, я родился в Москве, я москвич в третьем поколении, но вся моя сознательная жизнь прошла в Немоскве. В отличие от москвичей, мы, немосквичи, не избалованы судьбой и не ждём от неё милостей. Мы закалены стоянием в очередях и доставанием еды для семьи. Мы знаем, что никто не придёт нам на помощь, и надеемся только на себя. Чтобы выжить, мы делаем всё своими руками: ремонтируем своего старенького «жигулёнка», сажаем картошку в двадцати километрах от дома, где выделят землю. Мы умеем устроить кладовку в подвале пятиэтажки и построить на дачном участке скворечник из выпрошенных на заводе отходов. Мы даже умеем ночевать в этом скворечнике. Мы оптимисты и романтики. Когда приезжаем в столицу, мы терпеливо сносим недовольное брюзжание москвичей: «понаехали тут» и «Москва не резиновая». Пусть нас презрительно называют лимитчиками и не одобряют нашу правильную русскую речь, в отличие от спесивого московского аканья. Мы жизнестойки, и мы покоряем Москву.
Я был здоровым и молодым (ещё нет шестидесяти) мужиком, и у меня была мечта: построить настоящий, удобный, красивый дом, в который мы будем приезжать после работы, к нам будут приезжать наши дети, внуки и друзья. Наш дом будет самым красивым, самым лучшим: деревянным, рубленым, украшенным резьбой, которую я подсмотрел в вятских деревнях и городках. С мансардой и просторной верандой. А ещё у нас будет баня. Чистая, светлая, с вениками и большим предбанником. Разве я мог доверить эту свою мечту чужим равнодушным рукам? Я позвонил своим старым друзьям в Вятке, и они прислали два лесовоза со срубами шесть на шесть метров, рубленными в чашку, по очень сходной цене. Два дня я разбирал заваленный участок, сортировал брёвна по маркировке. А потом взял лопату и начал рыть котлован под фундамент.
Сначала мои соседи приняли меня за недоумка. Ну как это взрослый человек собирается в одиночку построить дом? Тем более не простой работяга, а инженер, тем более главный. Это же невозможно!
Потом они приняли меня за скупердяя. «Неужели вам жалко денег нанять рабочих?» недоуменно спрашивали они меня.
Потом, когда вырос фундамент и начал венец за венцом расти дом, они окончательно впали в недоумение. «Как, откуда вы всё это знаете? Кто вас научил всему этому?» спрашивали они меня.
Они не могли понять радости физического труда, когда от приятной усталости ноют мышцы и когда работой твоих рук и мыслей осуществляется мечта. Дом рос два венца в день, четыре венца в неделю. Под каждый венец проложить паклю, обрезать пилой-двухручкой лишние концы брёвен, просверлить и забить нагели. А пока мы с Люсей жили в железной будочке, спали на охапке соломы и готовили еду на костре.
Потом они перестали удивляться чему-либо, только подходили и недоверчиво трогали вставленное на место окно, навешенную дверь. Этот главный инженер мог резать стеклорезом стекло, своими руками настилать полы, вести электропроводку и даже сделал в доме водопровод, канализацию и санузел!
Потом наша семья стала легендой нашего дачного участка, особенно наши внуки. Они приезжали к нам на всё лето, после школы. Со старшим, двенадцатилетним Антоном, мы строили баню, перерубали сруб с размера шесть на размер четыре. В воскресенье вечером мы с Люсей уезжали в Москву, на работу, оставив в холодильнике запас еды на три дня (в среду мы приезжали и готовили снова), а наши внуки с Дэзькой оставались полноправными и самостоятельными хозяевами дачи. Антон был за старшего, и это сильно поднимало его в глазах всей дачной мелкоты. Всё мальчишечье и частично девчоночье население сходилось на нашем участке. Здесь организовывались велосипедные гонки по главному дачному проспекту, походы на купание к ближайшему пруду и, конечно, телевизионные шоу. Естественно, после обеда, когда сделаны все дела по бабушкиному заданию. Дэзька была полноправным членом команды и принимала во всех делах самое активное участие. Самым большим лакомством для всей компании была лапша «Ролтон» в картонных стаканчиках только залить кипятком и подождать две минуты.
Понимая, что запасы вожделенной лапши заканчиваются, мы приехали в среду вечером. Ворота были закрыты, нас никто не встречал, даже наша собака. Я посигналил. Никакой реакции. Я перелез через забор, открыл ворота, въехал на участок. По-прежнему никого. Мы начали слегка волноваться. Подёргали ручку входной двери. Закрыто. Но изнутри шёл звук. Я встал на чурбак и заглянул в окно веранды. Моему взору предстали семь вихрастых мальчишечьих голов. И одна чёрная собачья. Они сидели на скамье за столом, а впереди на экране телевизора шёл очередной боевик.
Но однажды наши внуки по-настоящему поразили взрослое население всего участка. Однако это уже другая история.
* * *
Таксист в аэропорту оказался очень словоохотливым (на английском) и даже обаятельным человеком. Я сказал ему «калиспера», чем сразу расположил к себе. Узнав, что у нас нет ни малейшего представления, где поселиться, он тут же заявил, что устроит нас, он знает очень хорошее место, не доезжая Лимасола, на берегу моря, там всё хорошо и недорого. Действительно, море оказалось в ста пятидесяти метрах, и с нас запросили за небольшую комнатушку по 35 долларов за день. Я заплатил за пять дней вперёд, и мы искупались в тёплом вечернем море. Сюрприз ждал нас вечером, когда мы сидели на крохотном балкончике и наслаждались тишиной спустившейся ночи. Вдруг с грохотом отворилась дверь бара или кафе прямо под нашим балконом, оттуда на внутренний дворик высыпала толпа весёлых греков, бодрый голос заорал: «АН, together! Sta-a-art!» («Ну-ка все вместе! Начинаем!»). На полную мощь включилась музыка, греки положили друг другу на плечи руки. Это были сиртаки. Греки танцевали самозабвенно и старательно, двигаясь по кругу, топая и подскакивая, минут двадцать. Потом тот же голос, очевидно распорядителя и организатора, скомандовал: «Enough! All together inside!» («Хватит! Все внутрь!»). Плясуны, толпясь, ринулись в нутро заведения, чтобы подкрепиться и освежиться, и мы перевели дух. Но не прошло и получаса, как всё повторилось. Те же огненные сиртаки, то же прилежное топтание и кружение. Так продолжалось до полуночи. Мы закрыли двери и окна, но это мало помогло. Сиртаки гремели победно и нескончаемо.
Утром нас разбудило ласковое солнце. Оно вело весёлую и озорную игру с морем, бросая ослепительные всполохи прямо нам в глаза. Песок берега был неожиданно чёрным и тёплым. Мы пошли влево по берегу, по кромке уплотнённого вулканического песка, и набегающие волны дружелюбно омывали наши бледные городские ноги. За ночь море выбросило на берег свои драгоценности хрустальные сгустки медуз, опаловые раковинки и плоские камешки затейливо полосатые, розовые, голубые, грифельные. Этих драгоценных камешков набрался уже почти полный целлофановый пакет, когда Люся вдруг сделала стойку: слева послышалась русская речь. На безлюдном пляже на расстеленных домотканых ковриках сидели четверо. Это были москвичи. Принадлежность к московской людской расе невольно притягивает людей за границей, точно членов некоего тайного общества, к тому же море и солнце так обволакивают людей негой и благодушием, что в каждом встречном хочется видеть близкого. И мы разговорились. Двое из этой четвёрки были Душенко Костя, Галя, и ещё Таня так они представились, брат и сестра с подругой. Четвёртой была Валентина Николаевна. В отличие от стройных и худощавых Душенко, у Валентины Николаевны то место, где когда-то была талия, давно уже перестало быть таковым. Что придавало ей всеми принимаемую и уважаемую солидность. Все они были лет на десять моложе нас, но это не помешало нам назваться без отчеств, и мы были сразу же приняты в компанию. По имени-отчеству именовалась только Валентина Николаевна. Из-за комплекции. Мы были на Кипре впервые, ничего толком не знали, а четвёрка, оказывается, уже на протяжении последних четырёх лет ежегодно проводила свои отпуска именно здесь и именно в октябре, потому что нет на земле лучшего места и лучшего времени года. Очень приятно знающим и опытным людям брать опеку над несмышлёнышами, и женщины наперебой стали просвещать нас:
что место, где мы поселились, не самое удачное в окрестностях и что они знают лучше и дешевле;
что кипрское вино лучше всего покупать в пакетах и стоит оно здесь сущие копейки по московским меркам;
что во-о-он там, через дорогу, есть магазин-пекарня-кафе Fat Man («Толстяк»), где пекут и продают совершенно бесподобные пирожки, булочки и пирожные;
что нам нужно обязательно съездить в Никосию, это столица, туда ходят автобусы;
что в среду на будущей неделе здесь на берегу состоится концерт народной греческой музыки, бесплатно, но очень занимательно;
что каждый вторник в Лимасоле проводится экскурсия на винзавод, тоже бесплатно, но очень занимательно, и нам обязательно нужно туда поехать.
И масса других полезных и нужных сведений.
Костя помалкивал и пытливо рассматривал нас. Он оказался Константином Душенко, известным в Москве историком и собирателем афоризмов. Его сестра Галя работала в столице в магазине технической (и исторической) книги. А Валентина Николаевна была редактором ветеринарного журнала и очень гордилась своим статусом. Словом, они были истинными московскими интеллигентами, ненавязчивыми и добродушными, но неохотно покидающими обжитые ими раковины и никогда не делающими резких движений. Они давно дружили, вместе проводили отпуска и в связи с давностью дружбы стали немного уставать друг от друга. Валентина Николаевна скептически относилась к меланхоличному Косте и считала, что он ничего не видит за своими первоисточниками (так у историков называются письменные артефакты). Между ними часто пробегали мелкие искры. Может быть, поэтому они так охотно приняли в свою компанию новых, нейтральных, людей. Редко бывает так, что случайная встреча разных по образу жизни людей (опять случай!) вызывает взаимные симпатии, но это произошло, и с тех пор мы стали видеться каждый день. Мы встречались с ними потом в Москве, и я купил в их магазине «Книгу афоризмов» К. Душенко и «Историю византийских императоров». Стыдно признаться, но с афоризмами я застрял на пятой странице, а до византийских императоров так до сих пор и не добрался. Но всё равно это были интересные и душевные люди, неслучайно Душенки.
Они тут же повели нас на античное городище Курион, неподалёку на холме. Мы бродили среди древних построек, любовались открывшимся видом на море и слушали пояснения Кости.
Кстати, сказал он, у нашей семьи греческие корни по материнской линии. Наша бабушка приехала в Москву в тридцатые годы да так и осталась.
А у меня немецкие корни, вдруг заявила главная ветеринарша. Мой дедушка был немцем, правда давно обрусевшим.
Я не смог смолчать и выложил наши козыри: у Люси прабабушка была гречанкой, а я вообще почти наполовину немец. Таким образом, наша компания разделилась на трёх «греков» и двух «немцев». Таня немного подумала и примкнула к «немцам», у неё, кажется, тоже давно кто-то из предков был немцем. К общему удовлетворению, состоялся паритет трое на трое, что, по утверждению Кости, исключало возможность межэтнической войны.
Мы переехали поближе к нашим новым друзьям только через четыре дня, я неосмотрительно заплатил аванс. И каждый вечер из этих четырёх дней мы слушали оглушительное сиртаки.
* * *
Дни накатывали и отступали в прошлое, как неспешные волны утреннего моря. Рано утром я бежал на берег, чтобы поплавать, радостный и свежий возвращался в наше новое жилище, где уже проснулась Люся и где упоительно пахло сваренным кофе. Потом мы шли на морской берег, туда же подходила душенковская компания, на мелком чёрном песке расстилались циновки и коврики, мы плавали в тёплом море, грелись на солнце и неторопливо разговаривали. На разные темы. Я впервые встретил живого историка и, конечно, вцепился в Костю. Меня очень интересовала история Московской Руси XIV века, и я засыпал его вопросами. Костя отнекивался: он, видите ли, был специалистом по византийской истории, а его знания по русской истории не очень профессиональны, но под моим напором уступал.