Грубая модель «влияния СМИ» практически не претерпела изменений: демонстрация насилия на той или иной платформе вызывает, стимулирует или порождает агрессивное поведение[16]. То обстоятельство, что четких свидетельств о наличии подобной связи нет, с избытком компенсируется уверенными обращениями к здравому смыслу и интуиции. Когда такие обращения исходят от представителей власти (например, судей) или авторитетных фигур (специалистов, профессионалов, правительственных экспертов), моральную панику легче поддержать, пусть даже за счет повторений. Широко распространена запретительная модель «скользкого пути»: если разрешены «хорроры», то почему бы не дать зеленый свет и «видео со сценами насилия»? Следующей будет детская порнография и, наконец, легендарные снафф-видео. Кампании в защиту цензуры, как правило, проводятся организованными группами с неменяющейся повесткой.
Некоторые из недавних медиапаник в большей степени саморефлексивны можно ожидать, что им придется отражать обвинения в распространении моральной паники. Медиа хитрят. Они знают, что их аудитория открыта к разным мнениям и по-разному отвечает на «одно и то же» послание. И используют это знание то для поддержки своего негодования разве можно упрекнуть СМИ хоть в чем-то зловредном? то забывают об этом, когда в который раз начинают простодушно обвинять коллег: мощные, все более сплоченные и централизованные новостные медиа обвиняют другие медиаформы. Но их собственное влияние наиболее ощутимо и сильно: оно формирует популистский дискурс и политическую повестку дня. Наиболее очевидно данное обстоятельство раскрывается в следующих двух примерах: случай с обманом системы соцобеспечения и случай с фальшивым поиском политического убежища.
6. Мошенничество с соцобеспечением и матери-одиночки
Сокращение социального обеспечения в годы Тэтчер сопровождалось целенаправленным насаждением атмосферы недоверия. Широко распространенные верования масс представления о том, что значительное число прошений о социальном обеспечении фальшивые или мошеннические, поданы людьми, стремящимися воспользоваться государством всеобщего благосостояния («ободрать» его), были официально подкреплены. Правительства подтверждали необходимость институциональных практик (законов, административных процедур), которые бы твердо и надежно отсеивали подделки. Правовые изменения предполагают наряду с публичной культурой «не только то, что каждый проситель потенциально является мошенником, но и то, что он или она, вероятно, является таковым»[17].
«Обманщики социальной системы», «мошенники, наживающиеся на соцобеспечении» и «тунеядцы на пособии» довольно традиционные народные дьяволы. То же относится и к незамужним матерям. В 1980-е годы, однако, наблюдалась «своего рода сглаженная моральная паника» по поводу того, что молодые безработные девушки беременеют, остаются одинокими и уходят с рынка труда, выбирая материнство как полную занятость и попадая в зависимость от социальных пособий, а не от мужчины-кормильца[18]. Наиболее активно кампания проходила с 1991 по 1993 год. Консервативные политики открыто связывали моральный призыв к людям взять на себя ответственность за свою жизнь с сокращением государственных расходов. Ситуация представлялась таким образом, что «девочки» беременеют для получения права на государственные пособия и даже «дополнительные подачки» или государственное жилье без очереди. В Британии кампания 1993 года «Назад к основам» произвела циничный конструкт: мать-одиночка оказалась мощной моральной угрозой[19]. В связи с осуждением родителей-одиночек в редакционной статье Independent (11 октября 1993 года) было замечено, что «консервативные политики подвергают их диффамации, которая была бы нелегитимной, будь она направлена на расовые меньшинства».
Образ матерей-одиночек как безответственных взрослых и несостоятельных родителей помогает легитимировать и оправдывать сокращение государственных услуг[20]. Есть и другие причинно-следственные скачки: «нерадивые матери» беременеют, чтобы получить государственное пособие; они воспитывают детей, которые в будущем станут преступниками; также где-то есть отцы, безработные и живущие за счет государства. Все это свидетельствует в пользу той самой низкой культуры, которая и создала проблему. Однако настоящую проблему представляет не что иное, как будущее нуклеарной семьи.
7. Беженцы и просители убежища: наводняют нашу страну, заполоняют наши службы
В медийном, общественном и политическом дискурсах Британии различия между иммигрантами, беженцами и просителями убежища полностью размыты. Вопросы, касающиеся беженцев и предоставления убежища, рассматриваются в рамках дискуссий об иммиграции, которые, в свою очередь, ведутся в рамках общих категорий расы, расовых взаимоотношений и этнической принадлежности. Сам этот фрейминг вовсе необязательно предполагает расизм. Есть сферы британского общества, где расизм подавлен или по крайней мере оспаривается. Консерваторы вполне могут поиграть с идеей, что «политическая корректность» есть не что иное, как моральная паника левых, но политический инстинкт велит им осуждать членов своей партии за расистские анекдоты.
Подобная деликатность не распространяется на беженцев и соискателей убежища. В 1990-е годы в Европе объявилась «новая враждебная повестка»[21]. На одном и том же уровне возникает повторяющееся ритуальное различие между подлинными беженцами (все еще имеющими право на сострадание) и фальшивыми просителями (без прав, в том числе на сострадание). Однако за этим различием скрывается более глубокий смысл, в котором некогда «морально неприкасаемая категория политического беженца»[22] оказалась деконструированнои.
Правительства и СМИ начинают с широкого общественного консенсуса: во-первых, мы должны не допустить к себе как можно больше беженцев-иностранцев; во-вторых, эти люди всегда лгут, чтобы их приняли; в-третьих, необходимо использовать строгие критерии соответствия и, следовательно, проверку на благонадежность. В течение двух десятилетий СМИ и политическая элита всех партий уделяли пристальное внимание понятию «подлинность». Подобная культура недоверия пронизывает всю систему. «Фальшивые» беженцы и просители убежища на самом деле были изгнаны из своих стран не из-за преследований: это попросту «экономические» мигранты, которых привлекает «горшочек с медом» «добродушной Британии».
В своей риторике таблоиды, в особенности Daily Mail (чья кампания по очернению чересчур обдуманна и мерзка, чтобы ее можно было принять за простую моральную панику), опускают несколько деталей из приведенных допущений, и нетипичное становится типичным, оскорбительные ярлыки применяются уже ко всем без разбора. (Дихотомия фальшивого и подлинного фигурировала также в 58 % всех соответствующих статей за 19901995 годы в газетах The Guardian, The Independent и The Times; в трети случаев The Guardian и The Independent либо критиковали эту идею, либо цитировали других[23].)
Этот сегмент кардинально отличается от предыдущих шести примеров. Во-первых, несмотря на периодические вспышки паники по поводу конкретных новостных эпизодов, общий нарратив представляет собой единое, практически непрерывное послание враждебности и отторжения. Постоянное фоновое изображение время от времени перебивает яркая маленькая картинка: тамилы, раздевающиеся в знак протеста в аэропорту; курды, цепляющиеся за раму под вагоном европейского поезда; китайцы, задыхающиеся в контейнеровозах. Во-вторых, эти реакции откровенно политические, более, нежели любые другие не только потому, что проблема вызвана глобальными политическими изменениями, но и благодаря их долгой истории в британской политической культуре. К тому же сменявшие друг друга британские правительства не только направляли и легитимировали враждебность в обществе, но и говорили при этом с интонациями, неотличимыми от таблоидной прессы.
Уровень нетерпимости в лексиконе словесных оскорблений в медиа поддерживался на постоянной отметке. Недавний анализ показал, что шотландские газеты привлекают внимание к одним и тем же негативным определениям и расовым стереотипам; выдают за факты мифы о просителях убежища; с неприкрытой враждебностью относятся к пребыванию соискателей убежища в Британии и открыто предлагают им вернуться на родину[24]. (При этом следует отметить, что только 44 % упоминаний были признаны полностью негативными, тогда как 21 % сбалансированным, а 35 % позитивными.)
Социолингвистическое исследование, проведенное в совершенно ином культурном контексте на материале сообщений австрийских газет по поводу курдских просителей убежища в Италии в 1998 году, прекрасно распознает «метафоры, с помощью которых мы дискриминируем»[25].
Три главные метафоры изображают соискателей убежища как воду («приливные волны»), преступников или вражескую армию. Повторение этих мотивов в относительно неизменном лексическом и синтаксическом виде показывает, что они представляют собой «естественный» способ описания ситуации. «Натурализация» отдельных метафор позволяет размыть границы между буквальным и фигуральным.
Схожие метафоры а также некоторые другие появляются и в британских газетах.
Вода представлена словами потоп, волна, наводнение, приток, нахлынуть (в), прилив и захлестывание. К примеру: «Лейбористы позволят притоку мигрантов захлестнуть страну» (The Sun, 4 апреля 1992 года).
Беженцы более агрессивны и чаще совершают преступления: «Тысячи людей уже [пришли в Британию], принеся на улицы многих английских городов террор и насилие» (Sunday People, 4 марта 2001 года). «Убежище, доступное для всех, это бомба с замедленным действием, и отсчет уже пошел однажды она может взорваться, и последствия для общества будут ужасающими» (Scottish Daily Mail, 13 апреля 2000 года). Они изначально нечестные, обманщики, мошенники, лжецы, фальшивые. «Народный гнев: 20 тыс. фальшивых просителей убежища обманули систему, чтобы остаться в Британии; гоните их прочь» (Daily Express, 30 июля 2001 года).
Беженцы это иждивенцы и попрошайки, которые всегда ищут подачек и стремятся подоить систему.
И это им легко удается, ведь Британия гавань с щедрыми пособиями (молоко и мед), чрезвычайно добродушная: «Не позволим сделать из Британии простофилю» (Sunday Mirror, 4 августа 2001 года); «Лейбористы превратили Великобританию в гавань для беженцев» (Daily Mail, 7 августа 1999 года); Британия это «первоочередный пункт назначения для просителей убежищ» (Daily Telegraph, 19 февраля 2001 года»; «Берег подачек для фальшивых беженцев» (Scottish Sun, 11 апреля 2000 года).
Эти метафоры и образы обычно комбинируются: «Добродушие, пускающее к нам беженцев-пройдох» (Press Association, 4 ноября 1999 года); «Мошенники в поиске убежища продолжают наводнять Британию: Британия легковерна в вопросе предоставления убежища» (Daily Express, 26 апреля 2001 года); «Мы возмущены тунеядцами, попрошайками и жуликами, которые готовы пересечь любую границу в Европе, чтобы воспользоваться нашей щедрой системой социального обеспечения» (The Sun, 7 марта 2001 года).
Заголовки «Прямой речи» (Straight Talking), постоянной колонки Дэвида Меллора в People, составляют коллаж из этих тем: «Почему мы должны развернуть волну изворотливых евробеженцев» (29 августа 1999 года); «Пускай нахлебники собирают вещи, не то мы обанкротимся» (13 февраля 2000 года); «Выдворите весь этот мусор» (5 марта 2005 года). И в конце концов: «Когда говорить правду считается расизмом» (16 апреля 2000 года).
Немедленное действие этого выдержанного яда легко представить, но труднее доказать. За три августовских дня 2001 года в жилом комплексе в Глазго зарезали одного курдского просителя убежища, еще двое курдов подверглись нападению. Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН) опубликовало заявление, в котором говорилось, что событие было вполне предсказуемым, учитывая «атмосферу очернения соискателей убежища, которая царила в Великобритании последние годы». Очернение было настолько успешным, что слова «проситель убежища» и «беженец» стали оскорблениями на школьных игровых площадках.
Поскольку эта область столь откровенно политизирована, возникла сильная оппозиция. Многие неправительственные правозащитные организации, организации за гражданские свободы и движения против расизма уделяют особое внимание борьбе с пагубными последствиями панического дискурса. Более специализированные группы, такие как Press Trust и RAM (Refugees, Asylum-seekers and the Mass Media «Беженцы, просители убежища и масс-медиа»), ведут работу только по противодействию медийным образам и мифам.
В мае 2002 года лейбористское правительство объявило о новой серии планов под лозунгом «нулевого принятия»: закрыть лагерь беженцев Сангатт на французской стороне Ла-Манша; перехватить суда с нелегалами; ускорить процедуру депортации. Daily Star под заголовком «Убежище: 9 из 10 аферисты» (22 мая 2002 года) запустила типичную сопутствующую панику, нацеленную на «продажных сотрудников иммиграционной службы»: обученные за счет налогоплательщиков, они увольняются с работы и продают свои экспертные знания на дорогостоящих консультациях, обучая фальшивых просителей убежища, как обойти систему.
Расширения
Понятие моральной паники вызывает некоторое беспокойство, особенно в отношении ее моральности. Почему реакцию на феномен А обесценивают и принижают, описывая ее как «еще одну моральную панику», в то время как предположительно более значимый феномен Б игнорируется и вовсе не рассматривается в качестве потенциального носителя морального значения?
Это не только вполне законные вопросы, это проблемы. Подобно народным возражениям против теории стигматизации, социального конструктивизма и теории дискурса в целом, такие вопросы укрепляют саму позицию, которую пытаются атаковать. Они могут быть поставлены, только если отсутствие согласованности между действием (событием, состоянием, поведением) и реакцией верно понимается как нормальное и очевидное. Указание на сложность взаимосвязей между социальными объектами и их интерпретациями вовсе не «критика»: в нем заключается вся суть изучения девиантного поведения и социального контроля. Некоторые тривиальные и безобидные формы нарушения правил действительно могут оказаться мухой, из которой сделали слона. И да, некоторые весьма серьезные, значительные и ужасные события даже геноцид, политические убийства, зверства и массовые страдания можно отрицать, игнорировать или обесценивать[26]. Большинство гипотетических проблем располагается между этими двумя крайностями вот почему именно там и требуется сравнительная социология моральной паники, которая проводит сопоставления в рамках одного общества и между обществами. Почему же в таком случае коэффициент X состояния Y порождает моральную панику в одной стране, но не в другой, при тех же условиях?
Значит, безусловно, необходимо более четко определить понятие. Комментаторы выделили различные элементы исходного определения[27].
1. Беспокойство (а не страх) по поводу потенциальной или воображаемой угрозы.
2. Враждебность моральное негодование в отношении акторов (народных дьяволов), которые олицетворяют проблему, и ведомств (наивных социальных работников, пиарящихся политиков), на которых «в конечном счете» лежит вся ответственность (и которые сами, в свою очередь, могут стать народными дьяволами).