Неудивительно, что в соседней части сборника, повествующей о прибытии землян в пришельческие пределы, немало места и внимания уделено миссионерству во всех его проявлениях, от менторства до порабощения и пленения если не физическим, то психологическим образом. И неудивительно, человеческая природа весьма активна, а дух настолько крепок, что многие подчинились или еще подчинятся ему, и самый яркий и неожиданный пример это те, кого иные зовут нашими самыми верными друзьями, хотя, по сути, они являются наипреданнейшими слугами; и речь идет о собаках. Вспомните, что было совсем недавно, десять тысяч лет назад, когда только первые люди решили приручить волков, давая им еду и кров, леча их в награду за помощь в охране человеческого поселения. Как сильно сменилась природа гордых хищников! Прежде они, патологически не способные принимать ничего нового, смелые и дружные охотники, вдруг стали искателями новых горизонтов, верными и за подачку преданными спутниками, знающими свое место и готовыми держаться рядом с хозяином, несмотря ни на какие его блажные выходки. Как иначе можно объяснить такую поразительную перемену, как не силой слова и духа человеческого, сломавшего, переменившего волчий род. Неудивительно, что и в грядущем многие видели претворение подобных же планов, но иные с восторгом, иные с душевным трепетом. Все подобные хитросплетения отмечены в сборнике: «Свои и чужие» богат на прогрессорские рассказы, повествующие о налаживании быта аборигенов и просвещении их теми или иными способами, не без доли юмора, конечно, ибо о подобном всерьез подчас говорить достаточно сложно, чтоб не скатиться в пропагандистский шаблон. В той же степени в сборнике отмечены истории, рассказывающие и о печальной судьбе жителей других планет, подпавших под влияние землян, и небезосновательно, память о Кортесе со товарищи жива и по сей день, повторяясь то там, то здесь почему бы ей не придти сызнова, мимикрируя в новых землях и на новых планетах под что-то, на первый взгляд вполне себе мирное и важное для туземцев. Да, рассказов о человеческой корысти, жадности и подлости в сборнике больше, нежели о благородстве, но тому причина очевидна предупреждение о грядущих последствиях земных деяний всегда действовало отрезвляюще и собирало куда больше внимательных слушателей, нежели восторженное восхищение героикой новых конкистадоров, пусть и небезосновательное. Сторониться восторгов и с вниманием слушать о подвигах неведомых героев, покорителей новых земель и вершителей множества чужих судеб у землян в крови. Всякое подозрение в низменных помыслах, основано на долгой нашей истории, в которой куда больше крови и грязи, нежели того хотелось бы.
А среди историй о миссионерстве встречаются и довольно часто, прямые противоположности привычным текстам: рассказы, о туземцах, которые за обыденным, если не сказать, примитивным, бытом, скрывают высокие порывы души, не всегда понятные и принимаемые прибывшими с высокими порывами землянами. И казусы подобного контакта бывают самые разные, иногда финал подобных историй открыт, иногда нет, и тогда он печален. Но да, в таких текстах мы видим попытку обрести землю гуигнгнмов в неведомых далях, как во времена оны, когда люди еще не слышали о Свифте и путешествовали в поисках той земли, где на них снизойдет или благодать или умиротворение, или хотя бы что-то, способное очистить души и возвысить сердца.
Благородство человечьей души проявляется обыкновенно во времена сложные, в историях непростых и тогда, когда и отступать некуда и делать иначе ничего немыслимо. Истории о пришельческих вторжениях принесли в подтверждение этих простых истин немало примеров, но и прибыв в вотчины и наделы инопланетян, земляне вполне могли столкнуться с теми силами, повлиять на которые они едва ли в состоянии. И тут есть, где автору размахнуться, когда в просторах текста повествуется не об одной планете, а о звездных системах, и размах куда шире, и трепет пред могуществом неведомой расы гуманоидов больше; очевидно, и то и другое идет тексту только на пользу.
Но куда больше в этой части рассказов о контактах и взаимном влиянии землян и чужих; оно и неудивительно, примеров из собственной нашей истории о прежде конфликтных отношениях, с течением десятилетий переросших, если не в дружбу, то в тесные отношения, имеется немало. Потому сюжет узнаваем, равно как и герои их, обычно, авантюристы, мошенники и плуты из наших земель или чужих, к собственной выгоде облапошивающих доверчивых представителей иных миров, но далеко не всегда в выгоде остающихся. Подобные байки, выписанные с юмором и здоровой долей самоиронии, являются украшениями любого сборника, этот не исключение. Конечно, о взаимовыгодных отношениях землян и туземцев истории в антологии наличествуют обязательно, как же без них, ведь и мы сами куда чаще торгуем, нежели воюем, да, порой совмещая и то, и другое, но когда раж ненависти спадает, всегда возвращаемся к делам привычным, пращурами заповеданным.
И порой, ведем себя, подобно глупцам, стараясь не задумываться больше положенного, не оглядываться по сторонам, не размышлять, отдавшись на волю происходящего. Эразм Роттердамский еще когда написал гениальную «Похвалу глупости», книгу на все времена; немудрено, что многие авторы сборника, прямо или косвенно ссылаются на сей фундаментальный труд, повествующий о легкости бытия человека, не отягощенного желанием к познанию и к оценке своих деяний. И неважно, принимает ли землянин пришлецов с своих пределах или сам прибывает к ним, праздность ума его поразительна. Двигаясь по жизни с наименьшем сопротивлением, он спешит в неведомое, не задумываясь о сути своего пути, лишь о том, чтоб это путешествие проходило с максимальным комфортом. А куда оно может привести вы понимаете заранее, но ни один рассказ, повествующий о подобном, не может остаться в стороне от внимательного читателя, оценивать его есть, за что.
Как и другие тексты сборника, мимо которых нельзя пройти. Все те же, что и из первой части, повествующие о личном контакте, но только теперь на необъятных просторах нашей или нет, галактики. Если прежде, во время прибытия пришельцев в наш мир, сюжет мог двигаться достаточно линейно и предсказуемо, то теперь, когда все возможные и невозможные миры в полном распоряжении автора, он может и придумывает все, что душе заблагорассудится, конечно, не снижая планки качества. И получатся в новых красках и гранях история сэра Ланцелота и прекрасной Гвиневеры или монаха Абеляра и его возлюбленной Элоизы или что-то еще, еще не встреченное на просторах классической литературы, ведь для сюжетного путешествия у автора открыты все пути-дороги. А ими он умеет пользоваться как никогда прежде, простор фантазии, открывающей ему любые миры, в полной мере способен создать как нечто хорошо забытое, так и никогда прежде не ведомое.
А об этом судить вам, дорогой читатель, насколько удачны оказались эти путешествия, сколь увлекли они вас, взволновали, заставили задуматься, отложив антологию в сторону. Да и хорошо ли постарался сам составитель, собрав рассказы в единый монолит сборника. Ваше дело вынести «Своим и чужим» свой вердикт, к коему мы, его участники, будем внимательно прислушиваться.
Часть первая. Чужие среди своих
Сергей Игнатьев. Случайный гость
Интересно, долго нам ещё тут торчать? спросил Петров риторически.
Я промолчал. Положил локти на руль, поверх ладоней прочно утвердил подбородок. Стал смотреть на унылую морось за лобовым стеклом, на уходящее в туман шоссе, на заляпанный грязью номер ДПС-ной «лады», стоящей у обочины в нескольких шагах впереди.
Петров завозился и запыхтел, пытаясь отвинтить крышку термоса, действуя левой рукой. Правая была плотно перебинтована и елозила неловкой крабьей клешней.
Заело, мать её, в сердцах бросил он. А ну попробуй, Иванов?
Я нехотя выпрямил спину, откинулся в кресле. Взяв у Петрова термос, стал крутить крышку. Поддавалась она с трудом.
Силён ты, братец, ухмыльнулся я.
Петров шумно сопел и потирал перебинтованную правую руку.
Болит, зараза, Петров страдальчески подвигал бровями.
Крышка, наконец, поддалась.
Ну, скажи, тварь какая, а? продолжал Петров, ища сочувствия. Хорошо хоть домашняя, с прививками и прочим. Обошлось без всяких уколов в пузо. Но какая гадина, а?
Я тоже собак не очень люблю, сказал я.
Я протянул Петрову открытый термос. По салону поплыл, щекоча ноздри, горький кофейный аромат.
Сам-то будешь? спросил Петров, отливая в пластиковый стаканчик и нетерпеливо шевеля носом.
Я отрицательно помотал головой, снова устраиваясь подбородком на руках, скрещенных поверх руля.
Главное, я ей сразу сказал, Петров отпил из стаканчика, лицо его прояснилось. Держи, говорю ей, хищника своего от меня подальше, а то я за себя не ручаюсь! Так она заладила: погладь да погладь. Вы подружитесь, я уверена. Ну ради меня, дорогой! Ну хоть разок? И всё такое прочее. Я сдуру и послушался. И вот, пожалуйста, нате! Как калека какой-то долбанный. Даже чекушку без помощи открыть не могу.
А ты уйди от неё, посоветовал я равнодушно.
Люблю, вздохнул Петров. Никуда не денусь, пропал.
Тогда, может, стрихнин?
Ох, да пошёл ты, Иванов!
Я улыбнулся.
Крошечные капли барабанили по капоту, веки слипались, неудержимо клонило в сон. У ДПС-ников в машине громко, так что даже нам слышно было, играло радио. Ностальгическая песня группы «Мираж» про море грёз, которое не окинешь взглядом.
Петров напился кофе, кое-как закрутил термос и убрал его на заднее сиденье.
Слушай, Иванов, почему всё-таки здесь? спросил он, вытаскивая сигаретную пачку. Почему именно эта точка, как думаешь? Место же глухое совсем.
Чтобы перехватить на дальних подступах к городу
А смысл, Иванов?
Начальству виднее, Петров.
Мне не хотелось вступать в бессмысленные разговоры. Хотелось спать. Петрову, видимо, тоже. Поэтому он продолжал разглагольствовать:
Я так считаю, что это просто неразумное расходование человеческого ресурса. Будят ни свет не заря, отправляют в какую-то задницу. И сиди тут кукуй, как я не знаю кто!
Завязывай, Петров, попросил я. Ты на меня тоску нагоняешь. И мигрень.
Ох ты нежный какой, Иванов, пропыхтел он. О! Гляди-ка, чего они там оживились?
В ДПС-ной «ладе» произошло движение. Музыка стихла. Распахнулась дверь, и грузная фигура в кислотной накидке довольно ловко для своей комплекции выбралась под дождь. Нахлобучив фуражку, дпс-ник выкатился на дорогу и принялся махать полосатой палкой.
В серой мороси недовольно мигнули фары, взвизгнули тормоза. Напротив «лады» остановилась бежевая «Нива».
ДПС-ник подошел к ней со стороны водителя, откозырял. Принял из открытой двери книжечку с документами, заглянул в салон. Оглянулся, бросил в нашу сторону вопросительный взгляд.
Работаем, азартно прошипел Петров, распахивая дверцу.
Мы вылезли из машины, запахнули пальто и направились к ДПС-нику.
За рулём «Нивы» сидел угрюмый дядька с пышными седыми усами. Он исподлобья глядел на нас, в глазах его читалось понятное беспокойство.
Мы подошли. Я поглядел на сиденье справа от водителя. Пусто. На заднее. Тоже пусто. Мы с Петровым переглянулись.
В город едете? спросил я.
За моей спиной Петров что-то яростно зашипел ДПС-нику.
В город, буркнул водитель. Куда же ещё? Дорога тут одна.
Это верно, сказал я, озабоченно оглядывая салон.
А чего случилось-то, сынки? спросил водитель напряженно.
Да не беспокойтесь, сказал я. Просто внеплановая проверка. Времена неспокойные, сами понимаете.
А что, спокойные были? пробубнил в усы водитель.
Я вежливо улыбнулся краешком рта. Отошёл чуть в сторону, поглядев на приборную доску «Нивы». Встретился взглядом с глазами водителя в зеркале заднего вида. Что-то ещё
За спиной моей Петров прошипел, как змея: «лейтенант, у тебя русский язык что, не родной? Тебе что сказано было, а?»
Я крепко зажмурился и тряхнул головой. Недосып. Я повернулся к ДПС-нику, кивнул ему. Лейтенант протянул водителю документы, козырнул.
Счастливого пути!
«Нива» сорвалась с места, презрительно обдав нас выхлопными газами, и скрылась за дождём.
Чёрт знает что! сказал Петров громко и направился к машине.
Виноват! вслед ему бросил лейтенант, возвращаясь к «ладе». Никакой вины в его голосе не было.
Я последовал за Петровым.
Мы залезли в машину.
Тоже вон не выспался лейтенант, видал? Херня всякая мерещится на посту. Как с такими работать, а?
Слушай, а я, кажется, тоже глюк словил, сказал я, захлопнув дверь.
Петров посмотрел на меня с интересом. Потянулся за термосом.
Это всё оттого, что спать хочется, сказал он, протягивая мне термос и новый стаканчик. На вот, выпей.
Я отлил в стаканчик тёмной бурды. Принюхался.
Слушай, Петров, там ведь не только кофе?
Петров сделал круглые глаза.
Ну-ка, дай-ка попробую?
Он выхватил у меня стаканчик и шумно прихлебнул из него.
Слушай, а точно! сказал он, причмокивая, как профессиональный дегустатор. Это вроде бы коньяк, а?
Умно, усмехнулся я. Стаканчик-то дай?
На вот, Петров протянул мне ещё один стаканчик. Я их целую упаковку взял. Не пропадать же
Ты хозяйственный такой, Петров, прямо смотреть приятно.
А ты думал, Иванов!
Жаль только, собаки тебя не любят.
Пошёл ты!
Я отпил Петровского коктейля из согретого в термосе кофе с коньяком. Вкус был специфический, но я вроде слегка взбодрился.
Так вот, продолжил я. Всё-таки, странно, Петров. Вы когда с лейтенантом начали спорить, я, показалось
Договорить я не успел. У Петрова в недрах пальто настойчиво запиликал телефон.
Да, Пал Борисыч! мельком взглянув на экранчик, гаркнул он. Да, конечно Да Что?! Но мы же Понял. Понял, так точно. Едем!
Он спрятал телефон и посмотрел на меня. Щёки его налились взволнованным румянцем.
Прошляпили, сказал он. Заводи тачилу и гони к городу. Давай!
Выкручивая руль, я отчётливо вспомнил, что увидел там, в «Ниве», в зеркале заднего вида.
С заднего сиденья (пустого сиденья) на меня посмотрели чьи-то влажные тёмные глаза, полные глухой сосущей тоски.
И тотчас пропало всё, как не бывало.
***
«Нива» стояла перед железнодорожным переездом. Рядом милицейский «уазик» и двое в форме. Один сидел на капоте, свесив ноги, спрятав лицо в ладони. Второй стоял рядом, держа под прицелом автомата давешнего усатого дядьку. Дядька стоял перед «Нивой» широко расставив ноги и положив руки на крышу машины. В мелкой дождливой мороси эти трое казались застывшей скульптурной композицией.
Ешкин ты кот! сказал Петров досадливо.
Я затормозил, мы выскочили из машины.
Какого рожна, я тебя спрашиваю! утвердительно сказал Петров, раскрывая перед носом у автоматчика красную книжечку.
Автоматчик двинул кадыком и приподнял редкие брови на уровень козырька фуражки.
Убрать оружие, я кому сказал? потребовал Петров, потрясая перебинтованной клешней.
Автоматчик повиновался.
Что за тело? Петров кивнул на сержанта, сидящего свесив ноги.
Сержант оторвал руки от лица, шумно икнул и сказал:
Ох, мужики, что хотите со мной делайте
Сделаем! пообещал я.
Что хотите, но я такого Ну екараный бабай, я это того а оно это как дёрнет! И в кусты!!!
При звуках собственного голоса он приободрился, соскочил на землю и, дыша перегаром, заголосил, указывая пальцем на водителя «Нивы»:
Но этого говнюка мы задержали!!!
Мы с Петровым переглянулись.
Гражданин, свободны, сказал Петров ласково. Можете ехать.
Усатый убрал руки с машины, с ненавистью поглядел сначала на милиционеров, потом на нас, и сел в машину. Он завел двигатель, высунулся из окна: