Бывало, установив заряд и повернув подрывной винт, Пиплс не добивался никакого результата. И тогда лес затихал, сгущалось напряжение. Люди, работавшие в полумиле от того места, каким-то образом понимали, что заряд все равно вскоре рванет, и вся работа стопорилась. Пиплс вытряхивал из карманов свои немногочисленные ценности медные часы, оловянную расческу, серебряную зубочистку, складывал их на пень и направлялся, не оглядываясь, в темноту туннеля. Когда он возвращался и вновь поворачивал винт, динамит взрывался с присвистом, мужчины устраивали овацию, а из туннеля вырывалось облако; пыль припудривала камни и теплым снегом падала на всех присутствовавших.
Ни у кого не вызывало сомнений, что Арн Пиплс покинет этот мир в клубах дыма, под монструозное грохотание, но все случилось несколько иначе: его ударило по затылку сухой веткой, упавшей с высокой лиственницы такие коряги называют «вдоводелами», имея в виду как раз подобные несчастья. Удар свалил Пиплса с ног, но вскоре он пришел в себя и был, казалось, в порядке, жаловался лишь, что на позвонках у него «будто пупырки выросли» и «ходить теперь тянет зигзагами». В течение следующих дней у него было несколько приступов головокружения, он сделался сонным и забывчивым, все воскресенье пролежал в ознобе и горячке, а в понедельник утром его нашли мертвым в кровати, с одеялом, натянутым до подбородка; по словам бригадира, он «выглядел таким умиротворенным, что никому и в голову бы не пришло его тревожить лишь опустить в глубокую могилу вместе с постелью». Арн Пиплс говорил, что мирно стоящее дерево может быть другом, однако смерть он принял именно от такого дерева.
Его лучший друг Билли, тоже старик, но по большей части молчун, собрался с духом и произнес несколько слов у могильной насыпи: «Арн Пиплс в жизни никого не обманул, сказал Билли. Он никогда не крал, даже леденца не украл, когда был еще совсем ребенком, а прожил он до глубокой старости. Полагаю, каждый из нас может извлечь из этого урок: будь честен с людьми, и тебе за это воздастся. Во имя Иисуса, аминь». «Аминь», повторили остальные. «Хотел бы я дать нам всем денек отгула, сказал бригадир. Но у нас есть начальство и идет война». Из-за войны в Европе спрос на еловую древесину значительно вырос. Несмотря на мирный договор, подписанный восемнадцать месяцев назад, бригадир не сомневался, что это лишь временное затишье; бои вскоре продолжатся, пока одна сторона не перебьет другую до последнего человека.
В тот вечер все обсуждали победы и поражения Арна и детально восстановили его последние часы. Что его сгубило травма мозга или внезапная лихорадка? В горячке он выкрикивал какие-то безумства: «Эй, епископ, да воскреснут скалистые!» а также: «Главнокопающий пайщик напал! Поберегись! Поберегись!», и все взывал к духам прошлых лет, а также сообщил, что его навестили сестра с мужем, хотя оба, Билли знал это наверняка, были давно мертвы.
Работа Билли состояла в том, чтобы поливать и смазывать двигатель двухбарабанной лебедки, а также вовремя менять износившийся трос. Легкая работа, стариковская. Настоящим же механиком в отряде был Гарольд, двенадцатилетний сын бригадира, который шел впереди упряжек с ведром катраньего жира, намазывая его на полозья тряпкой из мешковины, чтобы огромные бревна не скатывались. Как-то утром была среда, два дня спустя после смерти и похорон Арна Пиплса у юного Гарольда тоже закружилась голова: он упал прямо перед упряжкой, лошади шарахнулись, стараясь не затоптать его, и чуть было не опрокинули ношу. От смертельных увечий мальчика спас Грэйньер, оказавшийся рядом по счастливой случайности он стоял на обочине, дожидаясь, когда будет можно перейти колею, и оттащил мальчишку за штанину. До самого вечера бригадир обхаживал сына, смачивая ему лоб ключевой водой. Юнец бился в горячке и бредил именно из-за болезни его чуть не затоптали лошади.
Тем же вечером захворал и старый Билли метался по койке из стороны в сторону и нескончаемо бредил до глубокой ночи. Не считая той речи у могилы друга, Билли, наверное, и двух-трех слов не произнес за все время, что они его знали, но теперь не давал уснуть тем, кто был неподалеку, да и те, кто спал на другом конце лагеря, позже говорили, что слышали его даже во сне в основном он выкрикивал собственное имя: «Кто это? Кто здесь? кричал он. Билли? Билли? Ты, что ль, Билли?»
У Гарольда лихорадка прошла, у Билли затянулась. Вокруг бригадира будто бы роились призраки: он бродил по лагерю, то и дело к кому-нибудь приставал то ткнет в сустав, то веко оттянет, то челюсти раздвинет ни дать, ни взять, скупщик скота. В пятницу вечером, когда все собрались за ужином, он сказал: «Летние работы окончены». Каждому он рассчитал и выплатил жалованье Грэйньер все лето посылал деньги домой, и тем не менее у него осталось еще четыреста долларов.
К вечеру воскресенья они спустили с горы последние бревна, а с простудой слегли еще шестеро. В понедельник утром бригадир выплатил каждому рабочему четыре доллара надбавки и сказал: «Проваливайте, парни». К тому времени кризис болезни миновал и у Билли. Но бригадир сказал, что опасается эпидемии инфлюэнцы, подобной той, что была в 1897 году. Он тогда осиротел вся его семья, тринадцать братьев и сестер, умерли за неделю. Грэйньер сочувствовал боссу. Бригадир был толковым и честным начальником; голубоглазый мужчина средних лет, который не водил дружбы ни с кем, кроме своего сына Гарольда, и никогда никому не рассказывал, что рос без семьи.
То было первое лето, проведенное Грэйньером в лесах, а Робинсон-Гордж стал первым из железнодорожных мостов, на которых он работал. Годы спустя, точнее, спустя десятилетия, в 1962-м или 1963-м, он наблюдал за молодыми монтажниками на эстакаде, где Второй хайвей пересекает самое глубокое ущелье реки Мойи, столь же глубокое и длинное, как ущелье Робинсона. Старый хайвей проходил по дуге, пересекая мелководье, новый пролегал прямиком над пропастью, в нескольких сотнях футов над рекой.
Грэйньер с изумлением смотрел, как мальчишки срывают друг с друга каски и швыряют их на страховочную сетку тридцатью или сорока футами ниже, ухают за ними, чтобы неистово попрыгать в сетке, и карабкаются по нитям обратно на деревянный помост. Раньше он и сам обезьяной скакал по балкам, но теперь и на табурет влезть не мог, не почувствовав при этом легкий приступ тошноты. Глядя на мальчишек, он внезапно осознал, что прожил почти восемьдесят лет, и все это время мир продолжал и продолжает вращаться.
Несколькими годами ранее, в середине 1950-х, Грэйньер заплатил десять центов, чтобы посмотреть на Самого толстого человека в мире, восседавшего на тахте в автоприцепе, перевозившем его из города в город. Чтобы поместить Самого толстого человека на тахту, пришлось снять крышу с фургона и опустить его внутрь при помощи крана. Он весил больше тысячи фунтов. Сидел там, огромный, обливаясь потом усы, козлиная бородка, в ухе золотая серьга, как у пирата; на нем были лишь блестящие шорты и больше ничего, плоть скатывалась с двух сторон, свисала с тахты, как застывший водопад, а из кучи малы, бывшей его телом, торчали голова, руки и ноги. Люди выстраивались в очередь перед открытой дверью, чтобы взглянуть. Каждому из зрителей он предлагал купить его фотографию из стопки, лежащей у окна, за десятицентовик.
Грэйньер жил долго и с годами начал путать хронологию событий: например, был уверен, что в тот же день, когда он увидел Самого толстого человека вечером того дня, он стоял на Четвертой улице в Трое, штат Монтана, в двадцати шести милях восточнее моста, и смотрел на пассажирский вагон, в котором ехал странный молодой артист Элвис Пресли. Личный поезд Пресли почему-то остановился, возможно, для починки, именно здесь, в этом крошечном городке, где и станции-то как таковой не было. Ненадолго показавшись в окне, знаменитый юнец поднял руку в знак приветствия, однако Грэйньер этого не увидел он слишком поздно вышел из парикмахерской напротив. Ему об этом рассказали горожане, выстроившиеся вдоль улицы в сгустившихся сумерках, перед дизелем, басившим на холостом ходу; некоторые тихо переговаривались, остальные молчали и все вглядывались в тайну и величие этого мальчика недосягаемого и такого одинокого.
Еще Грэйньер видел лошадь, снимавшуюся в вестерне, и мальчика-волка, а в 1927 году он поднимался в воздух на биплане. История его жизни началась с путешествия на поезде, которого он не помнил, а завершилась, когда он стоял и смотрел на поезд, перевозивший Элвиса Пресли.
3
Ребенком Грэйньера посадили на поезд и отправили в Айдахо. Он не знал, откуда именно приехал, поскольку его двоюродная сестра она была старшей из детей говорила одно, второй по старшинству брат другое, а сам он не помнил. Тот второй кузен к тому же утверждал, что они вовсе и не братья, сестра говорила обратное: их мать, которую Грэйньер в не меньшей степени считал и своей матерью, приходилась сестрой его отцу, а ему, соответственно, тетей. И все трое два брата и сестра сходились в том, что Грэйньер приехал на поезде. Как он потерял своих настоящих родителей? Этого ему никто не рассказывал.
Когда он сошел с поезда в городке Фрай, штат Айдахо, ему было шесть или семь лет: с последнего дня рождения прошло уже много времени возможно, и с предпоследнего, а последний он просто пропустил; в любом случае он не смог бы назвать точную дату. Насколько ему было известно, родился он где-то в 1886 году то ли в Юте, то ли в Канаде и к новой семье его привела Великая северная железная дорога, строительство которой завершилось в 1893 году. Он приехал, проведя несколько дней в поезде; пункт назначения был написан на оборотной стороне магазинного чека, приколотого к его груди. Все запасы провизии он съел в первый же день странствий, и в пути его подкармливали проводники. В этой череде передряг он тут же забывал происходившие с ним события, и вскоре воспоминания о самой ранней части жизни начисто стерлись у него из памяти. Его старшая сестра говорила, что он приехал с северо-востока Канады и поначалу изъяснялся исключительно на французском им пришлось выбивать из него этот язык, чтобы высвободить место для английского. Двое же кузенов уверяли что он мормон из Юты. В столь раннем возрасте он попросту не догадался разузнать у тети и дяди, кто же он на самом деле такой. Когда много лет спустя эта мысль все же пришла ему в голову, они оба давно умерли.
Его первое воспоминание: на грязной улице во Фрае, откуда видна река Кутеней, он стоит рядом со своим дядей, Робертом Грэйньером Первым, головой едва доставая ему до плеча, рядом с этим пропахшим дымом мужчиной, которого он почти сразу стал называть отцом, и наблюдают они за массовой депортацией из города сотни, а то и больше, китайских семей. В конце улицы, на сортировочной станции компании «Боннер-Ламбер» стояли, почти не переговариваясь, мужчины с топорами, пистолетами и дробовиками, пока странные человечки вскарабкивались на три вагона-платформы, тараторя по-птичьи и сгоняя своих детей в самую гущу толпы, подальше от краев. Миниатюрные плосколицые мужчины держались чуть поодаль: сидели, подтянув колени к груди и обхватив руками голени, а поезд покидал Фрай и направлялся куда-то: лишь десятилетия спустя Грэйньер задумался о том, куда именно; он сам тогда уже был взрослым мужчиной и чуть не убил хотел убить китайца. Большинство из них осело в тридцати милях к западу, в Монтане, между городами Трой и Либби, в местечке у реки Кутеней, которое впоследствии стало именоваться Китайским котлованом. К тому времени, когда Грэйньер начал работать на мостах, поселение рассеялось, в тех местах оставалась лишь горстка китайцев, и никто их больше не сторонился.
Река Кутеней, как было сказано, протекала через Фрай. У Грэйньера сохранились обрывочные воспоминания о той неделе, когда вода вышла из берегов и затопила нижнюю часть города. Самые хилые постройки смыло, унесло вниз по течению. Вода утянула почтовое отделение; Грэйньер помнил, как кто-то приподнял его на руках отец, наверное, и над головами столпившихся горожан он увидел, как здание плывет по реке. Потом какие-то канадцы обнаружили почтовое отделение: оно застряло в низине, в ста милях к северу, в Британской Колумбии.
Роберт и его новая семья жили в городе. Через два дома от них стояла обувная мастерская, принадлежавшая крупному лысому мужчине с короткими сильными руками, который вечно ходил в джинсовом комбинезоне и никогда не носил шляпу. Иногда, если его не было поблизости, Роберт или кто-нибудь из братьев, пробирался внутрь и зачерпывал пальцем пчелиный воск из стеклянной банки, стоявшей на верстаке. Сапожник натирал этим воском нити, когда сшивал жесткую кожу, дети же сосали его как конфету.
Как и многие другие, сапожник вечно жевал табак. Как-то раз он подозвал троих соседских ребятишек, когда те проходили мимо его двери. «Гляньте-ка», сказал он. Наклонился и обильно сплюнул в прозрачную консервную банку, стоявшую у ножки стола. Поднял банку и взболтал мутную слюну. «Ну что, малышня, хотите попробовать?»
Дети молчали.
Можете хлебнуть прямо отсюда, если охота, сказал он.
Дети молчали.
Он вылил эту гадкую жижу в банку с пчелиным воском, хорошенько обмакнул туда палец, а затем поднес к их лицам и заорал: «Угощайтесь, когда захочется, в любое время!» И расхохотался смеялся и остановиться не мог. Раскачивался в кресле, вытирая свои крошечные пальчики о джинсу на коленях. Когда, оглянувшись по сторонам, он не обнаружил ни одного свидетеля своей остроумной выходки, в его глазах промелькнуло что-то вроде разочарования.
Примечания
1
Безалкогольный напиток на основе березового масла и сушеной коры дерева сассафрас. Здесь и далее прим. перев.
2
С пребыванием братьев Эрп в Тумстоуне, штат Аризона, связана, в частности, самая известная перестрелка в истории Дикого Запада, произошедшая 26 октября 1881 года. Впоследствии этот эпизод многократно цитировался в кино и на телевидении.