С того дня Кан не снимал лямок, даже когда спал. Хотя бывали и исключения.
Тонкий свист и щелчок спугнули стайку птиц. Они взмыли над деревьями, немного покружили и вернулись на место. Кан неторопливо встал, хотя внутри все кипело от нетерпения, и отправился проверять силки. Там его ждала упитанная куропатка.
Стены лабиринта скоро снова сошлись, сузив дорогу до двадцати шагов. Кан старался нагнать потерянное на охоте и разделке птицы время. Тушка куропатки уже несколько часов мариновалась в соляном растворе, бултыхаясь в глиняном горшке в передней части ноши.
Как и всегда, Кан уставился себе под ноги. Его взгляд был пустым, отрешенным. Однако нечто необычное заставило его вздрогнуть, прийти в себя. Это был отдаленный стон, принесенный порывом ветра. Стонал человек. Кан знал это наверняка.
Он уже месяц не встречал ни одной живой души. Пока он шел в тишине и одиночестве, Кан как-бы и сам переставал быть человеком, сливался с лабиринтом, становился им. Он словно камешек, нагретый на солнце, перекатывался с места на место, не переставая быть частью дороги. Поначалу Кану нравилось это ощущение, но со временем оно стало угнетать. Ему хотелось видеть людей, знать, что и он еще остается одним из них. И чем дольше Кан был один, тем сильнее ощущал себя покинутым. Только слияние с лабиринтом помогало не сойти с ума, но это слияние доставляло мало удовольствия.
Заслышав далекий стон, Кан напрягся. Рука сама легла на рукоять ножа, хотя это было бессмысленно. Он понимал, что так не может стонать сильный, здоровый мужчина. А значит, кто-то угодил в лапы зверя или еще хуже в руки дикарей. Если дикари до сих пор там, Кану потребуется вся его сила и расчетливость, чтобы одолеть их. Однако дикарей он не встречал много лет. Иногда ему казалось, что они и вовсе все вымерли. Да и не было на стенах лабиринта характерных для них разнокалиберных выемок, служивших лестницами.
Кан простоял не дольше минуты. Он и не думал залечь в кустах и дождаться, пока стоны стихнут. Он просчитывал, какие опасности могут таиться за поворотом.
Поправив охотничий нож на ремне, Кан уверенно пошел на звуки.
У стены, в тени густых кустов лежал старик. Лицо его обезобразила невыносимая боль, а руки ходили ходуном, кидаясь к коленям и тут же к горлу или к голове. Ноги старика были скрючены судорогой. Из-под оборванных штанин выглядывали лодыжки, покрытые язвами. Голеностопы ужасно распухли, покрылись бугристыми шишками. Кожа на них сделалась тонкой, белёсой. Лицо старика почти полностью исчезло под седой щетиной, а голова оставалась лысой, загорелой и чуть блестящей. Веки плотно, до глубоких морщин вокруг глаз, были сомкнуты. Старик раскачивался из стороны в сторону, сгибался пополам и разгибался снова. Боль была нестерпимой, но он лишь стонал, сдерживая рвущиеся наружу крики.
Кан оторопело глядел на старика несколько секунд, затем торопливо порылся в припасах, что вез в повозке, достал бутыль с зеленоватой жидкостью и быстрыми шагами подошел к нему. Завидев его, старик отшатнулся, прикрыл голову рукой, но тут же забыл про опасность новая судорога скрутила ноги.
Пей, Кан приставил к губам открытую бутыль, наклонил, и заставил старика сделать большой глоток. Хорошо. Теперь еще и будет легче.
На мгновение старик замер, ощутив знакомый вкус настоя. Затем жадно припал к бутылке, но Кан вовремя оторвал ее от губ старика.
Постепенно судороги проходили, старик успокаивался. Кан, тем временем, огляделся внимательнее. Чуть дальше стояла ноша большая, неказистая и громоздкая. Лямки в спешке привязаны к цепким веткам кустов.
Старик был странником.
Он тяжело дышал, тело понемногу расслаблялось. Он блаженно прикрыл глаза, откинул голову, утёр рукой выступивший на лбу пот. Кан знал, от чего страдает старый странник. Он много раз видел распухшие от долгой ходьбы без легкого воздуха суставы. Он и сам боялся, что когда-нибудь его ноги откажут, а потому всегда носил при себе настой и лечебную мазь.
Давно ты здесь?
Голос Кана звучал ровно, но внутри уже шевелился давний страх остаться без ног.
Всю свою жизнь, старик лукаво уставился на Кана, словно ждал, когда тот оценит его шутку.
Кан слишком устал, чтобы смеяться. Он только чуть прищурил глаза, изображая тень улыбки, затем уточнил:
На этом месте.
Хе, не то кашлянул, не то усмехнулся старик. Дня четыре уже лежу. Может больше. Разве это так важно? Главное ведь, что я здесь буду лежать и после твоего ухода. Здесь я останусь, пока не сдохну. Хе, снова крякнул старик.
Кан задумчиво и немного рассеяно смотрел на него. Вид больного, но еще сильного странника заставлял его снова вернуться мыслями к цели его пути. Есть ли он, этот выход из лабиринта? А если есть, почему странники стареют и умирают в его стенах? Почему никто из них не выбрался, не построил новый мир из того, что всю жизнь тащит за собой в повозке? И если выход существует, почему этот старик так несчастен, ведь его ношу разберут по частям сотни других странников, и кто-то из них сможет выйти из лабиринта, построить свой первый дом за его стенами. И в этом доме найдется место частице ноши старика. Он сам будет там.
Кан понимал, почему старик несчастен. Он знал, что его ноша так и останется стоять здесь, пока не истлеет или ее не разнесет ветром по лабиринту. Всё, что собирает странник до конца жизни в свою повозку, никому, кроме него, не нужно. Только в детских сказках вещи странников обретают новую жизнь за стенами лабиринта. Кан слишком долго прожил, чтобы понимать, как выглядит правда.
Останься со мной, голос старика стал тише, из него почти исчезла насмешка, словно он смеялся над судьбой, приковавшей его к этим кустам и этому повороту лабиринта. Я хочу поговорить.
Сердце Кана сжалось. Он услышал в словах старика больше, чем тот готов был сказать вслух. Он услышал страх страх умереть в одиночестве. Но законы странников запрещали провожать в последний путь соплеменников.
Кан отвел глаза, отвернулся. Подошел к ноше и стал бездумно перебирать вещи. Только спустя минуту он понял, что ищет.
Я скоро умру. Если ты останешься со мной, разобьешь лагерь рядом, понизив голос добавил старик, узнаешь, кто мы такие на самом деле. Эту тайну не каждый может осмыслить. Разве что безумцы.
Он хрипло засмеялся, обнажив поредевшие зубы.
И чем же я заслужил такую честь? спросил Кан, пока рылся в походной сумке в поисках мази для больных суставов. Он не хотел ему грубить, но слишком вымотался, чтобы выслушивать очередную байку об избранности странников.
У тебя взгляд человека, слышавшего прощальный крик своей матери.
Кан обернулся, застыл.
Он не сразу сообразил, что пытается сказать странник. А когда понял внутренне улыбнулся, только вот улыбка получилась грустной. Он никогда не был решительным, смелым, способным преодолеть себя уйти от матери не глубокой ночью, а на рассвете, зная, что ждет впереди. Где-то глубоко в душе Кан понимал, что всю свою жизнь он трусливо бежит от единственной доступной ему истины выхода из лабиринта не существует. Он так и будет бродить по нему, пока не сдастся, не выдохнется или не заболеет, как этот старик. Однако Кан никогда не пускал эту мысль в пределы своего сознания, казалось, он даже не догадывался о ней. Может, потому улыбка получилась такой грустной?
Это мазь из пятнистых грибов, произнес он после паузы. Мажь колени и голеностоп, пока полностью не впитается. К ночи станет легче, поспишь.
Кан протянул небольшой кожаный мешочек с мазью.
Это слишком щедро для такого старого калеки, как я, гримасу боли разбавила язвительная ухмылка. Я все равно сегодня сдохну. Забери свою мазь, не переводи добро.
Кан отвернулся, принялся складывать обратно вытащенные из сумки вещи.
Забери! прикрикнул на него старик. Пропадет твоя мазь.
У меня есть еще, не оборачиваясь ответил Кан.
Еще есть, как же, бурчал старик себе под нос. Пятнистые грибы ведь на каждом повороте растут, а?
Кан не ответил.
Старик развязал мешочек, поморщился от запаха, окунул в мазь палец и, задрав штанину, стал неуклюже втирать ее в колено. Его глаза то сужались в щелочки от боли, то расширялись от удивления по суставу расползался холодок. Кан не стал ждать, когда старик намажет разбухшие, словно разбитые изнутри голеностопные суставы. Он проверил лямки и повернулся уйти.
Только не вздумай пробовать ее на вкус, шутливо предостерег он калеку.
Ответом ему был долгий презрительный взгляд.
Я пошел.
Иди, иди, непривычно тихо ответил старик. Счастливой дороги.
Кан кивнул и бодро, несмотря на усталость, зашагал дальше.
Странник!
Кан обернулся. Было в лице старика нечто (какая-то неистребимая тень, скрывающая черной фатой последние краски жизни), что говорило я понимаю, что сегодня умру, но не готов к этому. Кану захотелось остаться, провести со странником его последние часы в лабиринте несмотря на запреты, узнать, наконец, его страшную тайну
Спасибо, старик улыбнулся довольно прищурившись. Боль отступала. Он устраивался удобнее на старых шкурах, готовился вздремнуть.
Кан махнул в ответ, улыбнулся своей печальной улыбкой, и пошел вперед.
Спасибо, еле слышно произнес старик, проваливаясь в сон. Мы с тобой еще увидимся обязательно увидимся.
Этой ночью Кан проснулся от очередного кошмара, который не мог вспомнить. Его тело покрылось мурашками, волоски на руках снова стояли дыбом. Ему показалось, что он слышал едва различимый гул, до сих пор отдававшийся в костях. В этот момент он понял, что старик только что умер.
Глава 4
Неделю Кан не переставал думать об этом старике. Он шел, направив пустой взгляд в колеи, размышляя, как закончил свою жизнь этот странник. Где-то в глубине души он жалел, что не остался с ним в его последние часы. Он хотел услышать его рассказ, хотел узнать, какие чудеса повидал старик на пути, с какими людьми он встречался. Он хотел, чтобы старик сказал ему, что не жалеет о пройденных километрах, что все сложилось так, как тот и хотел.
Может он и расскажет, только не тебе.
Кан не понимал, почему эта встреча так запала ему в душу, ведь он и раньше видел больных странников, оказавшихся на самом краю.
Вот он твой выход из лабиринта, печально подумал Кан. Ты ведь так хотел его найти. Помнишь, о чем ты мечтал в детстве? Как выведешь свою мать на бескрайнюю равнину, где всего вдоволь пищи, воздуха, света. Как построишь свой первый дом. Как приведешь сюда остальных странников
Дорога пошла вниз. Ноша теперь катилась легко, временами ударяя Кана в поясницу. Ему пришлось вытянуть стопорный ремень, чтобы замедлить ее ход на особо крутых спусках. Внутри у Кана радостно сжалось. Он предчувствовал то, что увидит через несколько минут.
Лабиринт расширился, образуя полукруглую котловину. Воздух в ней мерцал, слегка искривлялся, словно был наполнен мириадами крохотных и абсолютно прозрачных мошек. Они кружились, стремительно взмывая ввысь, растворяясь в синеве неба. Кан остановился, достал из повозки сшитую много лет назад маску, надел ее. Нижняя часть лица скрылась под бурой двухслойной кожей с мелкими дырочками. Между слоями пролегала легкая ткань.
Кан долго всматривался в стены лабиринта, пока не увидел то, что искал круглое отверстие, рядом с которым воздух особенно клубился, искривляя пространство. Он медленно подошел, прищурился от едкого газа, достал деревянную пробку и приладил к отверстию. Пробка была слишком большой. Пришлось отойти на пару десятков шагов и обстругать ее под размеры дыры в стене. Затем Кан подошел снова, воткнул пробку и услышал, как легкий воздух засвистел в миниатюрном отверстии по центру.
В повозке Кан нашел древний, растрескавшийся шланг с тонким наконечником, вставил его в дырочку в пробке и поднес к повозке. У ноши было двойное дно. Между полом повозки, на который громоздились вещи странника, и ее днищем, был зажат здоровенный желтоватый пузырь. Его еще называли противовесом. Сейчас он обвисло лежал на днище, нисколько не уменьшая вес поклажи.
Кан открыл клапан противовеса тот протяжно вздохнул и поднес к нему шипящий шланг. Легкий воздух стал быстро заполнять его. Стенки пузыря ожили, пришли в движение. Кряхтя и поскрипывая начали расправляться глубокие складки, противовес упирался в ребра повозки. Когда он наполнился до отказа, Кан выдернул шланг, отсоединил его от пробки и убрал в ношу. Из сумки, лежавшей здесь же, он достал миниатюрный клинышек, идеально подходящий под диаметр дырочки, а затем заткнул ее. Убедившись, что газ не проходит наружу, Кан снял маску. Он делал все это неторопливо, но некая внутренняя сила превращала неспешные движения в танец. На душе у Кана стало свободно, он даже немного повеселел. Легкого воздуха ему хватит на пару месяцев. Он порылся в повозке, вытянул со дна грязный, рваный и выцветший обрывок красной ткани, и повязал его на клинышек, чтобы другие странники увидели место выхода газа издалека.
Третий закон странников гласил: пополняйте запасы воздуха при любой возможности!
Довольный и ободренный находкой, Кан зашагал дальше. Теперь его ноша скользила по колеям легко, без усилий. Газ, заполнивший противовес, поднимал повозку, делал ее не такой тяжелой.
Выбравшись из котловины, Кан обернулся.
Теперь этот участок лабиринта выглядел совершенно неприметно. Только вдалеке трепетала от ветра выцветшая красная тряпка, словно прощальный взмах руки, долетевший из древности.
Еще через пару дней и три развилки, которые Кан оставил позади, он понял, что скоро снова увидит людей. По лабиринту тянулся непривычный запах, все чаще попадались брошенные вещи, следы сапог или копыт. Впереди поселение оседлых, и довольно крупное.
Оседлые предпочитали всю жизнь находиться на одном месте. Они выбирали особенно крупные перекрестки, а затем селились в стенах, выкапывая там свои жилища. Племена оседлых редко сообщались друг с другом, просто потому, что никто из них не отваживался на дальние путешествия. А потому они медленно вырождались от многолетнего смешения крови. От вымирания их спасало семя странников. Каждый раз, когда в их селениях появлялся странник, он вносил свою лепту в разнообразие генов оседлых. Для этого, а также для пополнения своих запасов пластика, шкур животных, металла и других вещиц, что странники находили в лабиринте, они и селились на перекрестках дорог.
Заслышав вдалеке размеренный гул голосов, стук топоров и мотыг, Кан остановился за поворотом или чуть дальше он встретит часовых. Он присел на краешек ноши, снял сапог, вытряхнул налетевшую внутрь землю, затем проделал то же самое со вторым сапогом.
Наконец, выменяешь себе новые сапоги, устало произнес странник, разглядывая почерневшие от земли ноги.
Кан мысленно окинул вещи, что тащил за собой в ноше, смекая, что он сможет отдать взамен обновок. Мысли его дернулись и остановились, когда забрезжил соблазн получить все даром надо только остаться достаточно надолго, чтобы одна или несколько женщин племени понесли от него. Этот соблазн Кан отмел почти сразу, не дав подчинить волю, размягчить намерение как можно быстрее покинуть оседлых и вернуться в лабиринт.
Кан надел сапоги, и двинулся дальше. За поворотом действительно показались люди, но то были не часовые.