Отец потер глаза, а когда снова их открыл, они были полны слез, искренних и беззащитных, злость, которая помогала ему держаться, рассеялась. Когда отец продолжил, его голос надломился, надламывая вместе с собой и сердце Кади:
Однако он был болен. И эта болезнь не мой сын. Я запомню его потрясающим мальчиком, любившим чтение, природу, это озеро и холмы, радовавшим свою семью, моим другом. И всегда буду скорбеть о блестящем будущем, которое он и мы вместе с ним утратили навсегда.
Бабуля коснулась его предплечья. Он крепко прижал ее к себе. Мать Кади тоже притянула его и дочь в объятия. Он поцеловал Кади в лоб, затем высвободился и один ушел на край причала. Стоя к ним спиной, отец набрал горсть пепла и позволил единственному сыну утечь сквозь пальцы в воду.
Отец вернулся, и так как мать Кади плакала, следующей слово взяла тетушка Лора:
Я помню день, когда Эрик родился. К ее глазам подступили слезы. Он был таким красивым. Совершенный и розовенький. Эрик наполнил мое сердце счастьем, какое приносит ребенок. Лора перевела взгляд на Кади: И ты. Благодаря вам обоим я никогда не жалела, что у меня нет своих детей. И я была так горда и счастлива, что Эрик часть нашей семьи. Мои чувства до сих пор не изменились.
Пит кашлянул, пряча слезы, и грубо потер глаза, прежде чем добавить:
Было честью видеть, как ты растешь, паренек. Люблю тебя, мне повезло с тобой познакомиться.
Нам всем повезло. Мы будем скучать, Эрик.
Лора похлопала Пита по руке, и он прокатил ее кресло к краю причала. Они обнялись, произнесли что-то, но Кади не расслышала. Они всегда друг друга поддерживали. Нужен всего один человек, думала Кади. Ее одним был Эрик. Поддерживала ли она его?
Мам, срывающимся голосом позвал отец. Скажешь что-нибудь?
На лице бабули, в каждой морщине, застыла печаль. Ее блекло-голубые глаза смотрели вдаль, искали что-то. Бабуля стиснула руку сына и потрясла головой:
Это неправильно. Он был хорошим мальчиком!
Ее рот остался приоткрыт, давая разглядеть тяжело ворочающийся от горя язык, в этот момент Кади увидела искру того же гнева, что вспыхивал в последнее время у отца. Но ее энергия так же быстро иссякла, лицо обрело более привычное смиренное выражение, мягкое, грустное. Бабуля снова заговорила:
Я стара. Почему я не прах, а ладонь, его держащая, я не знаю. Я поменялась бы с ним местами, будь это возможно. Но пути Господни неисповедимы, и Он всех нас любит. Надеюсь, это дитя обретет покой с Ним рядом.
Готова? спустя мгновение спросил отец.
Бабуля кивнула, и он с урной в руках помог ей пройти по причалу. Она держалась на ногах с большим трудом, чем обычно, поэтому они не стали отходить так далеко, как остальные, всего футов на пятнадцать, к стороне по ветру. Кади видела, как бабуля запустила дрожащую руку в урну, расслышала ее слова:
И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его[2]. Скоро увидимся, милое дитя.
Кади моргнула и вдруг поняла, что все взгляды с ожиданием устремились на нее. Настал ее черед.
Я не знаю, что делать, пробормотала она, чувствуя, как губы прилипают к зубам.
Семейство сочувственно закивало, хотя Кади говорила отнюдь не в переносном смысле. Ее охватывала паника, взгляд метался от лица к лицу в поисках подсказки.
Не обязательно что-то говорить, милая, произнесла тетушка Лора. Не спеши, дай себе попрощаться.
Кади неохотно взяла ящик со своим братом, каждым шагом по причалу ее страх усиливался. Дойдя до самого края, Кади опустилась на колени, поставила урну рядом с собой. Среди деревянных завитков была вырезана маленькая замочная скважина, в ней торчал крошечный золотистый ключик, подвязанный алыми шелковыми шнурочками. Кади провернула его дрожащей рукой.
Внутри лежал серый песок. С гулко бьющимся сердцем Кади выискивала в нем взглядом хоть что-нибудь узнаваемое зуб, костяшку пальца. Любой признак человечности Эрика, пусть жуткий, утешил бы ее, однако она ничего не нашла. Лишь груда крупиц, иногда размером с кусочек гравия, иногда с зернышко песка, но все серые, мертвые. Когда Кади впервые коснулась растертых в порошок костей, то невольно отдернула ладонь указательный и средний пальцы остались покрыты пеплом, словно стали такими же безжизненными. Кади попыталась снова, и на этот раз руку затянуло вглубь, будто в зыбучий песок, как если бы кости обладали некой силой.
Зрение затуманилось плотной пеленой воспоминаний. Образы брата в разном возрасте и состоянии поочередно мелькали, образы, которые Кади видела тысячу раз и которые могла только вообразить: его профиль, когда еще подростком он ее куда-то отвозил; как еще маленьким он стоял спиной к ней, лицом к озеру, и ветерок шевелил тонкие волоски на его большеватой голове; и выдуманное воспоминание, как он лежал на земле, мертвый, с открытыми глазами, с закрытыми Кади не знала наверняка, поэтому видела его и так, и так, словно он моргал, глядя на нее. И вот все, чем он стал прахом в коробке, мелким настолько, что забивался под ногти.
Попрощаться. Сюрреализм какой-то. Кади утратила связь с реальностью, когда та стала столь пугающе нереальной. Ее брат, ее ориентир в этом мире, был мертв. И Кади начала воспринимать реальность со слов других. Однако слова людей ее мучили. Все твердили одно и то же, повторяли так часто, что все сливалось в единую неразбериху какая жалось, такие задатки, мог бы столько, как он это сделал? он был таким умным, спрыгнул, мы слышали, и в Гарварде, все обрушилось, вы знали? вся жизнь впереди, чего он мог достичь, погиб при ударе, в начале своей, ужасно, могли бы хоть что-то сделать, блестящее будущее, какая потеря, задатки, утрата непрерывное бормотание раз за разом проигрывалось у Кади в голове, поток отупляющих банальностей, что перемежались случайным невинным, небрежным замечанием, от которого у нее разрывалось сердце. Оцепенение и надрыв. Сейчас Кади ощущала и то, и другое.
Она подняла горсть останков брата, излишки просочились сквозь пальцы обратно в урну, невесомые частички костей защекотали внутреннюю сторону запястья. Затем Кади вытянула руку над водой и замерла. Всю ладонь покрывал пепел, но уже не делал ее безжизненной, а словно она вдыхала в него жизнь, воскрешала брата. Сердце забилось до боли часто. Происходящее не походило на прощание, а лишь как попытка избавиться, и Кади не была готова так поступить. Она не хотела его отпускать. Она хотела собрать его заново.
Кади стиснула кулак, из него просыпалось немного праха. Она уставилась на воду, проследила, как более тяжелые частички тонут, а пепел кружится на ее отражении, подернутом рябью. Кади поднесла горсть ко рту наверное, хотела поцеловать на прощание или что-то типа того, она не помнила, потому что, когда поддалась порыву, в ее голове было пусто. Кади помнила лишь то, каким шероховатым оказался прах Эрика, когда она размазывала его по лицу, как он щипал глаза, прилипал к влажным щекам и губам, давая почувствовать вкус, и как она втирала его все сильнее и сильнее, пока прах не въелся в щеки, но ей все не хватало ощущения, что он останется с ней навсегда.
Кади оторвала руки от лица они были белыми, но пустыми, и страшно дрожали. В ужасе от того, что натворила, она тихо вскрикнула, с дыханием сорвалось еще немного пепла. Кади развернулась к голосам, громко зовущим ее по имени. Сперва она увидела разинутый рот отца, осевшую в его руках бабулю. Тетушка Лора сильно подалась вперед в кресле, а Пит обхватил ее рукой, то ли утешая, то ли удерживая. Но хуже всех выглядела мать с дикими глазами, с ощерившимся в гримасе ужаса ртом, с вытянутыми вперед руками. А потом они все ринулись к Кади, перепуганные и пугающие одновременно.
Ее охватила паника. Кади не думала. Она, развернувшись, бросилась в воду.
Глава 8
Обед с Ранджу Кади пропустила и, усаживаясь в следующей аудитории в ожидании начала лекции небольшого курса «Средневековое творческое мышление» от кафедры истории, ощутила, как забурчало в желудке. Материал для прочтения оказался невероятно сложным библейские апокрифы, писания Августина и другие мудреные тексты, однако Кади поставила перед собой задачу успевать с заданиями, в основном потому, насколько ей нравился профессор Уоткинс. Он был дружелюбным и чудны́м пятидесяти-с-хвостом-летним англичанином с длинными волосами и сережкой в ухе, эдаким хиппи-спецом по Средним векам. Совсем не похожим на профессора Хайнса. Когда на эту лекцию вошла опоздавшая студентка, он просто отмахнулся:
Ничего страшного, дорогая. Не мне вас винить, раз уж я сам малость припозднился, как подтвердят все эти более пунктуальные студенты. Поэтому я говорю O Tosco, chal collegio de lipocriti tristi se venuto. Перевод: «Тосканец, здесь, среди совета унылых лицемеров»[3]. Я же, однако, оказаться в их числе не стремлюсь. Кто-нибудь знает, откуда цитата?
На передних рядах кто-то даже поднял руку. Кади вытянула шею, чтобы разглядеть, кто же такой знаток. Профессор Уоткинс кивнул девушку с розовыми на концах волосами, и та ответила:
«Ад» Данте.
Верно! А на дополнительный балл: какая песнь?
Девушка задумалась.
Пятая?
Двадцать третья. Но очень хорошо. Вскоре все мы познакомимся с Данте столь же хорошо, как
Джессика, подсказала девушка.
как наша Джессика, но позже. А сегодня мы изучим «Страсти святой Перпетуи», один из важнейших, пусть и малоизвестных, текстов раннего христианства. Текст примечателен потому, что был написал, по крайней мере частью до-мученической частью, самой Перпетуей. В истории около двухсотого года нашей эры сохранилось крайне мало женских голосов, и мне думается, ее вы найдете одним из наиболее убедительных
Кади устало вздохнула. Она знала, что ей придется работать упорнее, чтобы угнаться за однокурсниками, но тот, кто способен мгновенно узнать случайную цитату да еще и на итальянском, стоит на ступень выше. Кади уныло откинулась на спинку стула.
Не стоит слишком впечатляться, прошептал голос у ее уха.
Она глянула через плечо на парту сзади, за которой сидел, растекшись по стулу, парень; вряд ли это он заговорил. Кади осмотрелась. Девушка рядом с ней прилежно конспектировала лекцию в блокноте, парень слева украдкой настукивал сообщения в телефоне, который держал у коленей. Откуда звучал голос?..
Ты и так знаешь.
Внутри вскипела тревога неужели Кади одна его слышит?
Ты знаешь, как она процитировала «Ад», сама же упомянула подсказку. Все просто.
Она чуть не подскочила на месте, чуть из собственной шкуры не выскочила, но привлекать внимание к происходящему с ней было ни к чему. А что вообще с ней происходит? Она говорила сама с собой? Но голос был мужским. И он не умолкал.
Цитата на итальянском. А сколько у вас в программе книг на итальянском? Проверь.
Кади послушно вытащила лист из-под тетради. Единственным текстом с итальянским названием оказался «Ад». Голос определенно разговаривал именно с ней.
И он был прав.
Сказал же. Она правильно предположила, что профессор сошлется на что-нибудь из курса. Готов спорить, она и слова из La Divina Comedia[4] не читала. Любой хоть отдаленно знакомый с Данте прекрасно понимает, что грех уровня лицемерия появится куда позже пятой песни. И между тем песня пятая это Паоло и Франческа, это все знают.
Кади не знала.
Серьезно?
Она расслышала сдавленный смешок.
Ты поймешь, что многие здесь скорее талантливо кажутся умными, чем на самом деле таковыми являются. По большей части они дурачье.
Кади запустила пальцы в волосы, потом крепко зажала уши, чтобы остановить этот голос.
Не расстраивайся. Я не имел в виду тебя. Неужто так прозвучало? Прости.
«Почему это происходит? подумала Кади. Прекрати».
Извини, я пойду.
Сегодня мы назвали бы их галлюцинациями, произнес профессор Уоткинс, и Кади на мгновение посчитала, что он отвечает именно ей. Однако в те времена при определенных обстоятельствах «духовному видению» действительно доверяли. Когда Перпетуя осталась в тюрьме дожидаться неминуемой казни, понимая, что вскоре станет христианской мученицей или игрушкой для льва, она была готова обрести подобное видение.
Слуховые галлюцинации. Кади помнила, как мать использовала этот термин после встречи с одним из докторов Эрика в больнице Маклина, психиатрическом заведении при Гарварде, когда ему впервые поставили диагноз шизофрения. Неужели именно это случилось сейчас и с ней?
Однако Августин подробно описывал процесс «различения», практику распознания, было ли видение божественной или демонической природы. Профессор вывел на доске слово «различение», резко постукивая мелом. Духовное видение во многом зависело от воображения и посему могло быть обмануто, уязвимо для демонов. Или же разум мог быть точкой доступа для божественной ясности, мудрости, даже пророчеств. А посему исключительное значение имела способность распознать разницу. Мы продолжим разговор об этом и о неоплатонистах на следующей неделе. В ходе подготовки к понедельнику, пожалуйста, изучите экзегезу Августина «О книге Бытия буквально», а также его мнение в книге седьмой «Исповеди». Всем спасибо.
Кади было нужно успокоиться и различить. Не стоит делать поспешных выводов, вероятно, тому, что она услышала, есть вполне разумное объяснение. Она заскучала, задремала. Она не поела или плохо спала, до сих пор переживала после звонка мамы. Кади записала задание как самый обычный студент, но пока собиралась, ее руки дрожали.
В голове крутился вопрос, пугающий ее куда сильнее самого голоса: неужели так все и начиналось у Эрика?
Глава 9
Кади не сумела добраться до комнаты. Она обнаружила тихий уголок в Ламонте, запустила ноутбук и открыла почту. Кади нужно было изучить все о жизни Эрика в Гарварде в его последний год. Дома она выяснила лишь то, что брат был поглощен проектом на премию Бауэра, а когда вдруг отказался его подавать это оказался первый признак, что дело обстояло хуже, куда хуже, чем подозревала семья. Но Кади не знала даже тему проекта, что уж говорить о причинах, почему Эрик его бросил. Был ли это действительно первый звоночек, что болезнь берет верх, или он просто стал первым достаточно громким, чтобы услышали дома? Столько пробелов необходимо заполнить; Кади вдруг потрясла собственная неосведомленность вопиющая, даже опасная. Вся ее жизнь строилась на вопросе «стану ли я когда-нибудь так же хороша, как Эрик?». А не «стану ли я когда-нибудь так же больна?».
Кади почему-то никогда не приходило в голову, что она может стать жертвой болезни Эрика. Он всегда был иным, особенным, отмеченным. Логично же, что чудачества гения склонны исказиться, перерасти в психическое заболевание. Себя Кади считала обычной или, по крайней мере, более нормальной, чем Эрик, и ожидала, что это, если верить гауссовой кривой, ее убережет. Теперь Кади чувствовала себя дурочкой, что никогда даже не задумывалась. Они ведь кровные родственники, у них есть или были общие гены. Как гласил ее учебник по психологии, наследуется лишь генотип, а фенотипическое поведение возникает под действием факторов внешней среды. Что ж, теперь Кади поместила себя ровно в ту же среду, где находился Эрик. Что, если мать была права и Кади способна справиться с этим испытанием не лучше брата? Она сохранила все письма Эрика за прошлый год или около в заархивированной папке под названием «Э». Кади создала ее сразу после его смерти, когда не могла заставить себя ни удалить, ни видеть их среди входящих. Она еще ни разу не открывала эту папку. Последняя переписка состоялась двадцать пятого февраля, почти за месяц до смерти брата, и была короткой.