Мир большой, ответил Сережа и очень обрадовался своему взрослому ответу.
Филарет почему-то расхохотался, а закончив смеяться, подытожил:
Некуда, значит. Хочешь если, живи здесь. Места много. В школу я тебя определю. Филарет открыл дверь в одну из комнат и произнес спокойно: Здесь и живи. Здесь раньше Егор мой жил.
У Сережи никогда не было своей комнаты. Он даже не представлял, что это такое: спать только со своими снами, чтобы ничьи другие, даже мамины, к тебе не могли прийти.
Комната большая, статная, с кроватью, столом и окном, выходящим на Храм.
Спасибо, почему-то прошептал Сережа.
Он прошел в комнату и осторожно сел на кровать. Кровать была жесткая и надежная. Своя.
Документы-то есть у тебя? спросил Филарет.
Сережа отрицательно покачал головой: почему-то, уходя из дома, он совершенно не подумал про документы.
И ладно, улыбнулся священник. Война она все спишет. Сельсовет-то у нас отменили, а печать осталась, и бланки всякие, в том числе и свидетельства о рождении. Не немецкие же тебе выдавать?
Не, немецкие мне не надо, согласился Сережа.
Я тоже так думаю. Немцы думают: если они чего запретили, так того и не будет. Они порядок любят. А русский человек он справедливость больше порядка уважает. Ибо сказано: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». У нас тут и печати имеются, и бланки. Немцов же выгонят скоро
Филарет не спрашивал ничего. Если бы он пытать начал как там да чего, Сережа бы слова не сказал.
Но тут хороший человек, смешной, волосы в хвостик, картошкой накормил с маслом, комнату отдельную дал
И Сережа сразу, забыв про сон, с ходу все рассказал. И про то, как жил. И про отца утонувшего. И как маму убили. И даже как иконы топтал. Понимал, что священнику неприятно будет про иконы слушать, но не рассказать об этом нечестно.
Филарет слушал молча, не перебивал. И только, когда Сережа про иконы начал рассказывать, на глазах священника появились слезы. От этого карие зрачки его стали казаться еще больше и удивленней.
Вся огромная, бескрайняя жизнь мальчишки уместилась в неполные двадцать минут.
Когда Сережа замолчал, отец Филарет обнял его, поцеловал и перекрестил.
Не надо меня крестить! закричал мальчик. Не надо! Нет никакого Бога, так и знайте! Бог бы такого не допустил!
Отец Филарет вздохнул:
Господь ничего зря не делает, запомни это! На Бога грех обижаться. Ибо это мы часто не ведаем, что творим. А Он ведает всегда!
Сережа вскочил:
Что вы такое говорите?! Как вы можете?! И маму, значит, не зря! Да пошли вы!.. Не нужна мне ваша картошка и комната ваша не нужна!
Он ринулся из комнаты вон, но Филарет схватил его за руку:
Умири себя, умири Ты ведь не о матери тоскуешь, о себе. Мать твоя мученица, ей Царствие Небесное открыто. Ей хорошо сейчас: ни войны, ни страха. Даже волнений за тебя нет, ибо знает, что с тобой в дальнейшем случится. Тебе вот да, тяжко: жить как-то надо Куда-то необходимо жить А куда ты и не ведаешь
Филарет отпустил Сережину руку.
И запомни, произнес Филарет тихо, «блаженны невидевшие и уверовавшие».
Как это блаженны? не понял Сережа.
Потом поймешь, улыбнулся Филарет. А держать я тебя не держу. Хочешь ступай, хочешь оставайся.
А молиться будете заставлять?
Заставлять? Филарет усмехнулся. К Богу человек сам прийти должен. Ибо сказано: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих». Но покуда человек не услышит это слово, можно лишь молиться за него да ждать, покуда к Богу придет. Дорога эта у всех разная, но самостоятельная всегда.
Сережа ничего не понял, кроме главного: его не будут заставлять ходить в церковь и молиться.
Так Сережа Сторожик начал жить у отца Филарета.
В деревне к отцу Филарету относились по-разному: одни его любили, другие боялись не любить. Одни ходили в церковь, искренно веря в то, что только с Богом можно пережить эти ужасные годы. Другие не понимали, почему немцы не трогают священника, да и с Богом отношения портить не хотели на всякий случай: война все-таки, мало ли что
Потому народу в Храм всегда приходило много.
Когда появился у Филарета мальчишка, те, кто любили настоятеля полюбили его еще больше, а те, кто боялся не любить еще больше зауважали.
Только бывший председатель колхоза, Семен хромой, спросил:
Чего пацана в детдом не отдашь?
Пацана советской власти отдавать? вопросом на вопрос ответил Филарет.
И Семен больше вопросов не задавал: отошел с тревожным уважением во взгляде.
Документы отец Филарет организовал быстро, так что уже через тройку дней ходил Сережка в школу.
Учиться ему не нравилось, но огорчать Филарета было неловко, поэтому пришлось стать отличником.
Помогал Филарету по дому и с небольшим огородом. Эту помощь отец Филарет почему-то называл послушанием.
Поначалу Сереже слово это не нравилось: не любил он быть послушным. Он считал, что слушаться других дело нелепое, самому как-то надо понимать, чего делать.
Но постепенно привык. И даже стало ему казаться, что слово «послушание» придает торжественность всему, даже самому обыденному.
Одно дело:
Пойди огород полей.
И совсем иное:
Сегодня твое послушание: огородом заниматься.
Привык он и к молитвам перед едой. Сам, конечно, просто стоял, молча, почему-то опустив голову, но молитва уже так не раздражала. Как и иконы. Ну, висят себе картинки и висят.
Иногда, правда, Сереже казалось, что Лики с икон каждый раз смотрят на него по-разному, с картинками из учебника или из книжки какой такого не происходило. А тут
Иногда Лики хмурились. А то вдруг появлялись у них в глазах веселые огоньки. И, что уж было совсем невероятно, настроение Сережино удивительным образом зависело от того, как смотрят на него Лики с икон. Впрочем, может быть, как раз было наоборот: лица на иконах таинственным образом выражали Сережино настроение.
Впрочем, мальчик изо всех сил старался не верить в Бога и не думать про все эти божественные неясности.
Отец Филарет никогда не приказывал только просил. И, если Сережа делал что-то не так, не наказывал, а лишь вздыхал длинным и печальным вздохом. От этого вздоха, от взгляда, который вмиг делался влажным и грустным, в мальчика входил абсолютный и всепоглощающий стыд такой силы, что, казалось, разорвет на месте, раздавит, расплющит.
Однажды Сережа спросил:
Что такое со мной делается?
Сказано: «Всякий делающий грех есть раб греха», произнес отец Филарет серьезно и со значением. А рабом кому же хочется быть? Вот и думай
Ответ был настолько очевиден, что Сереже категорически не понравился.
«Никакого греха я не делал, подумал он. Подумаешь, огурцы забыл прополоть. Тоже мне грех».
Однако неинтересный и даже неправильный ответ отца Филарета почему-то запомнился надолго.
Жили они настолько хорошо и спокойно, что война казалась прошедшей, бывшей когда-то, не сегодняшней.
Иногда к отцу Филарету приходили немцы. Настоятель говорил с ними на их гавкающем языке. Поначалу Сережу это злило, но потом он перестал обращать на это внимание.
И вообще, когда приходили немцы, мальчик старался уйти, не слышать их речь, чтобы не вспоминать облака, плывущие в маминых глазах.
Однажды отец Филарет принес ему книгу под названием «Евангелие»
Вообще, Сережа читать любил мама еще приучила. Но в доме отца Филарета большинство книг рассказывали о Боге, а мальчишка про этого Бога читать совсем не хотел зачем читать про Того, Кто только притворяется, что есть?
Правда, нашлись и другие книги, дореволюционные, с «ятями». Сначала эти бессмысленные твердые знаки раздражали, но потом мальчик к ним привык. Как постепенно привык ко всему в этом доме.
И Сережа читал Толстого, Чехова и каких-то малоизвестных писателей по фамилии Иван Бунин и Борис Зайцев. Бунина даже несколько раз перечитывал, про любовь потому что. В этих книжках все было, может, и придуманное, но все одно казалось настоящим.
Читать Евангелие отец Филарет не заставлял просил:
Прочитай, пожалуйста. Просьба у меня к тебе такая.
И посоветовал начать с Евангелия от Иоанна. Не объяснял почему, просто сказал:
Евангелие от Иоанна почитай. Пока не станет скучно. Сколько сможешь.
И ушел, чтобы Сережа не подумал, будто он проверяет: будет мальчик книжку читать или нет.
Сережа тут же открыл. Слова были красивые:
«Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете»; «Я свет миру: кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни»; «Пришел к своим, а свои его не узнали»
Но волшебные слова эти не имели к Сереже никакого отношения. Они были про другое и обращены к другим.
Сережа так прямо об этом отцу Филарету и заявил.
Филарет улыбнулся:
Считай, что это такое у тебя послушание. Пару-другую страничек в день это ж не трудно?
А зачем?
Вот два сосуда стоят, представь себе. Через один все время вода льется, а второй стоит себе и все. Какой чистым окажется? То-то же. Сосуд хоть и не понимает, что сквозь него вода течет, все равно очищается, верно? Так и с Евангелием. Коли читаешь постоянно, слова эти в тебе остаются, чтобы прорасти потом.
«Зачем мне это все?» вздохнул Сережа.
Но про себя. Вслух ничего не сказал Читать несколько страниц в день послушание легкое. Тем более что слова в книге, конечно, такие же непонятные, как и ее название, и к Сереже отношения не имеющие, но зато красивые и не раздражающие особо
Никогда не думал Сережа о том, как и когда проросли в его душе евангелические истины. Лишним казался ему этот духовный анализ, поскольку и без него очевидно: без этого послушания вырос бы отец Тимофей в совершенно другого человека.
Красная армия пришла в село, словно к себе домой: естественно, без боев и без крика.
В церковь вошел человек в бурке, которая плохо скрывала ряд орденов на кителе.
При входе снял фуражку, саблю, вытащил пистолет, сказав при этом:
Нехорошо с оружием в церковь.
Постоял около икон. Крестился. Шептал что-то. Потом поцеловал икону Богоматери и заплакал.
Попросил у отца Филарета благословения и умчался вместе со своим полком добивать врага.
Война окончилась слезами и застольями. Стали возвращаться те, кто выжил. Плакали, выпивали, старались строить мирную жизнь, которая теперь навсегда уже стала именоваться «довоенной».
Зимой сорок шестого года пришел к Филарету хромой Семен, которого снова выбрали председателем, увел священника из дома во двор и прошептал:
Бежать тебе надо, отец Филарет. Тут такое дело Советская власть решила устроить показательные расстрелы тех, кто, по ее мнению, сотрудничал с фашистами. Человека не арестовывают, а расстреливают на глазах у односельчан. Для острастки, как говорится. Мне велено народ собирать, тебя расстреливать будут за пособничество фашистам. Пацана своего хватай и тикай отсюда по-быстрому.
Отец Филарет слушал молча, не перебивал, равнодушно смотрел то себе под ноги, то вдаль куда-то. Могло даже показаться, что все сказанное к нему не имеет касательства.
Когда Семен закончил говорить, ответил спокойно:
Куда ж мне тикать? Чего бояться? Сказано ведь: «Кто соблюдает слово Мое, тот не увидит смерти вовек». Как я могу Храм Божий оставить? Паству? Не дело ты говоришь, Семен, не дело.
Семен даже руками всплеснул:
Убьют тебя, понимаешь? Расстреляют ведь!
Убить меня нельзя, твердо произнес отец Филарет. У Господа мертвых нет. А тебе спасибо, что предупредил. Добрый ты человек. Только не бойся ничего, слышишь? Все горести твои от страха отсчет свой ведут. Когда человек с Богом, ему людей зачем бояться?
И ушел в дом не прощаясь.
Сережа видел, как всю ночь отец Филарет молился, вино пил и хлебом закусывал.
Но на следующий день в деревню никто не приехал.
Собранные на церковном дворе люди уже расходиться собрались, когда на крыльцо вышел отец Филарет и сказал, хитро щуря свои маленькие глаза:
Вот советская власть неорганизованная какая ничего организовать не умеет. Ну, пойдемте, что ли, в церковь. Раз уж пришли чего на улице стоять?
Никогда еще не слушало проповедь отца Филарета так много людей.
Никогда еще отец Филарет не проповедовал столь яростно. Говорил он о страхе. О том, что только Божьего суда должно бояться человеку, а остальное все суета.
Историю рассказал, как к святому Мартиниану явился прекрасный незнакомец с орлиным взором и заявил, что он Христос и что Мартиниан должен слушаться его беспрекословно. Святой посмотрел внимательно на незваного гостя и спросил: «Ежели ты Христос, то где же раны от гвоздей?» Обличенный во лжи сатана а это был он тотчас и исчез.
Ни ран мы должны бояться, духовных ли, физических, но гнева Божьего, говорил отец Филарет, смахивая с глаз слезы. Не смерть страшна, ибо сказано: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет», грех страшен. Страшно перед очами Господа с грязной душой предстать А больше и нет никаких страхов. Забудьте о них!
И через день в село никто не приехал. И через два. И через неделю.
Сережа чувствовал: что-то нехорошее приближается к ним, вот-вот явится и сломает всю их жизнь, разрушит.
Пытался говорить об этом с отцом Филаретом, но тот твердил одно:
Все в руках Божьих. Ибо сказано: «Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с Неба».
Очень не любил Сережа, когда отец Филарет отвечал цитатами, словно своих слов у него не находилось.
И перестал задавать вопросы.
Но советская власть организовывала, может, все и плохо, зато памятью всегда отличалась хорошей. И, если задумала она какую гадость, не забывала никогда.
Где-то дней через десять после ночного, тревожного прихода Семена, в село въехал грузовик, в кузове которого мрачно покачивались люди, вооруженные винтовками и автоматами.
Перед грузовиком фыркала трофейная эмка. В ней властно восседали командирского вида мужик и священник.
Командир вальяжно вышел из автомобиля, что-то властно сказал Семену, и председатель проворно собрал сход на церковном дворе.
Отца Филарета вывели под прицелом винтовок.
Рядом с вооруженными солдатами он казался еще более маленьким и абсолютно беспомощным.
Командир влез на крыльцо.
Рядом с ним встал человек в рясе.
Граждане! с плохо скрываемой радостью закричал командир. Пока наша доблестная Красная армия крушила коварного врага, находились такие граждане, которых язык не поднимается назвать гражданами. Эти так называемые граждане пособничали врагу, пособничали фашистам. Филарет
Из толпы кто-то крикнул:
Да ничего он не пособничал никому! Он жить нам помогал!
Советская власть лучше знает, кто пособничал, а кто помогал, взревел командир. И советская власть приговорила пособника фашистов к высшей мере наказания расстрелу.
Народ забурлил. Послышались недовольные, нервные крики.
Ты, в общем тихо сказал отец Филарет, обращаясь к командиру. Кончал бы речи свои поганые Не надо церковный двор галиматьей позорить.
Народ бурлил все активнее. Люди видели, что творится несправедливость, но, как часто бывало в их жизни, не могли решить, как именно эту несправедливость погубить, и потому привычно нервно и грубо кричали.
Сережа стоял в Храме, наблюдая за происходящим, и боялся выйти. И даже не то чтобы боялся, но почему-то совершенно твердо понимал: выходить сейчас нельзя, невозможно, надо непременно стоять тут и ждать чего-то. Как на посту.
Мальчик видел, как в глазах командира боролись страх и высокомерие. Пока побеждало высокомерие.
Ты эта!.. заорал он на отца Филарета. Ты эта Тут мне не указывай. И вы тоже! крикнул он толпе. Хорош орать! У советской власти патронов на всех врагов народа хватит! Он оглядел толпу, пригнулся почему-то и произнес тихо: Залп в воздух на команду «Пли!».