Человек имел огромный, подоблачный рост и руки, похожие на два бревна, из которых торчали ветки-пальцы.
Он сложил руки на груди и спросил голосом тихим, но гулким, который, казалось, сам себе эхо создавал:
Ты, что ли, в Бога веришь?
Верю, ответил отец Тимофей спокойно.
А Бог твой Он в кого верит?
Бог не мой. Отец Тимофей поднял глаза и посмотрел прямо в лицо гиганту. Бог Мой, Твой, их всех. Священник обвел руками барак. Бог Он всехний Отец. А верит Он в своих детей. В человека Господь верит, вот что.
И в меня, что ли? недоверчиво спросил гигант.
И в тебя. Господь ищет в каждом из нас отражение своего Лика. И верит, что отражение это не может исчезнуть.
Гигант подумал немножко и спросил нарочито нагло:
А ты почем знаешь, что Бог про меня не забыл? Я чего-то в этом сомневаюсь. Как вспомню, сколько за мной всякого, так я
Отец Тимофей не дал договорить перебил вопросом:
У тебя душа болит?
Болит. И чего?
Значит, Господь про тебя помнит.
Гигант хотел еще что-то спросить, но вдруг понял: нет у него вопросов к этому странному человеку. Вопросов нет, а желание поговорить имеется.
Удивительное дело: разные потребности испытывал этот человек за свою буйную, бурную жизнь, но вот жажды поговорить не ощущал никогда. Это было новое, непонятное ощущение, и он не знал, что с ним делать.
Поразмыслив, человек понял, что чувство это приятно и надо как-то продлить его, чтобы оно не исчезло вовсе
С тех пор Борис так звали большого человека-стал приходить к отцу Тимофею за разговором, а потом и с другими заключенными начал беседы вести. Борис всю дорогу жил с твердым ощущением, что в разговорах толка нет никакого, пустое переливание времени. А тут вдруг оказалось, что это вполне себе занятие, да еще и интересное: узнавать и про других людей, и про себя.
Очень скоро люди в бараке начали иначе друг к другу относиться: само присутствие священника; его слова; его нескончаемая доброта, обращенная к каждому и к заключенным, и к конвоирам; его умение болеть чужой болью и принимать собственную со спокойствием, если не с радостью, все это делало людей другими, непривычными и друг для друга, и для самих себя.
Конечно, не всем отец Тимофей нравился. И смеялись над ним, и даже били. Пока Борис был задевали меньше, знали, что священник под защитой, а как освободился гигант пару раз избивали. Другие заключенные иногда защищали, а иногда и нет как получалось.
После одной из драк, а точнее, избиений отца Тимофея к нему подошел заключенный и сказал:
Я вашу притчу про левую щеку-то знаю. Но Отец Тимофей, дай научу тебя паре приемов убить никого не убьешь, а защитить сможешь и себя и других, коли придется.
И научил.
Первый раз отец Тимофей был вынужден применить эти знания, спасая жизнь одного из заключенных от острой заточки. А потом долго каялся, глядя в темное небо, то ли объясняя что-то Господу, то ли виноватясь.
Обещаний не поднимать больше на человека руку отец Тимофей давать не стал, понимая: жизнь лагерная, словно грязный калейдоскоп: чуть повернул, и вот тебе уже новая мерзкая комбинация.
И снова уронил отец Тимофей обколотого наркотиками человека на грязный пол, а когда тот достал заточку пришлось ударить его по голове, чтобы тот забылся и в забытьи пришел в себя.
Когда заключенные спрашивали его:
Ты совершил грех, когда бил человека?
Отец Тимофей отвечал:
На мне грех. А у того, кого он убить хотел, жизнь. И что выбирать?
А потом говорил этим людям слова старца Саввы Остапенко: «Не питайте, возлюбленные, ни к кому зла. Когда чувствуете, что гнев овладел вами, то скажите про себя: «Господи, помилуй!» А потом пять раз вздохните: «Господи» и выдохните: «помилуй», и гнев пройдет, наступит мир и тишина»
И люди слушали его, потрясенные, что к ним обращаются со словом: возлюбленные. Некоторые пытались шутить по этому поводу, потому что не понимали они: как себя вести, если для кого-то ты возлюбленный. Не было у них привычки такого поведения.
Но другие не давали им шутить, удивленные тем, что, оказывается, в их власти сделать так, чтобы прошел гнев и наступили мир и тишина и в душе и вокруг.
Были, конечно, и такие, кому слова отца Тимофея были не интересны и даже казались глупыми. Но их немного находилось. И чем больше говорил отец Тимофей, тем меньше таких оставалось.
Большинство слушали. И вдруг понимали с удивлением, что, если хотя бы попробовать жить так, как говорит отец Тимофей, жизнь становится спокойней, а значит, радостней. Богаче она, разумеется, не будет. Но возникало ощущение, будто она делалась даже как будто справедливей.
Некоторые хотели отблагодарить отца Тимофея за новые ощущения и предлагали ему хлеб или баланду, но он отказывался всегда:
Съешь лучше сам за мое здоровье. Пользы будет больше и мне, и тебе тоже.
Самым поразительным казалось заключенным то, что отец Тимофей никогда никого не осуждал. Сколько помнили себя эти люди, они всегда твердо знали: все, что они делают, вызывает осуждение окружающих. Люди привыкли к этому, смирились с ощущением собственной ничтожности и вечной вины. Жили с постоянным ощущением, что так, конечно, будет всегда, потому что так устроен мир.
А тут выяснялось, что в мире, оказывается, всяко можно быть. Отец Тимофей говорил волшебные слова: «Не суди, и не судим будешь». Смысл слов был людям не до конца понятен, но что-то в них слышалось и вправду волшебное, непостижимое, манящее и, главное, помогающее жить.
Поведение отца Тимофея заставляло верить в то, что он говорил. А слова его заставляли понимать: поведение его не случайно, а выстрадано и проверено жизнью.
И это тоже казалось удивительным: между поведением и словами не было зазора. И так тоже, оказывается, можно было жить.
Выпустили отца Тимофея через три года. Сказали, мол, за примерное поведение. Но и сам отец Тимофей и все заключенные понимали: для советской власти лишний он человек в тюрьме, подозрительный, влияние его ненужное. И главное, никак его этого влияния не лишить хоть бей его, хоть пытай, хоть в карцер сажай.
Кто от рождения до смерти своей жалеет Христа за Его муки, тому никакие собственные страдания не страшны.
Вышел из тюрьмы отец Тимофей и продолжил свое служение.
Церковное начальство его уважало, но побаивалось немного, иногда даже за глаза называли юродивым.
Поэтому служил отец Тимофей все больше по окраинам, как положено по закону, за сто первым километром, в небольших церквях, и за то не уставал благодарить Бога.
Когда было отцу Тимофею уже под восемьдесят-благословили его служить в Москве, в большом известном Храме.
Отец Тимофей сказал на это:
Служение есть служение. Куда Господь вашей волей отправит туда и пойду. Только думается мне: в Москве и без меня священников хватает. Молодые, слышал, бьются за то, чтоб в Москве служить, поближе к начальству. Бог им судья. А по России сколько храмов пустует? Дом Христов в грязи и нечистотах пребывает В общем, слово Господне, воля ваша. Куда прикажите туда и поеду умирать.
В ту пору как раз государство возвращало храмы Церкви. Среди них был и Храм в городке под названием Забавино.
При советской власти чего только в нем не открывали: и учреждения всякие, и склады.
Храм вычистили. Иконостас отремонтировали. Потребовался настоятель.
Отца Тимофея и благословили настоятелем Храма в Забавино.
Глава вторая
Забавино
С тех пор как опричники Ивана Грозного порубали в поселении Забавино добрую половину населения за то, что какой-то пьяный мужик попытался сбросить опричника с коня, власть мало обращала внимания на этот городок.
Вспомнили про Забавино в 1780 году, когда очередной любовник-советник Екатерины Великой нашептал ей, что чем больше в стране городов тем государство сильнее. Екатерина, говорят, удивилась: как же, мол, деревню можно превратить в город? Это ж сколько потребуется времени и сил
Однако императрице объяснили: в России ничего невозможного нет, особенно для власти самодержавной. Оказалось, что достаточно просто даровать деревеньке герб, и она незамедлительно начнет называться городом. Екатерина начала раздавать гербы направо и налево. Перепало и Забавино.
В местном краеведческом музее висела картина, на которой толстая баба в короне почему-то пожимала руку красивому молодому парню. Это странное действо происходило на фоне ликующих народных масс и называлось «Приезд великой императрицы Екатерины Второй в поселение Забавино».
Правда, директор музея, выпив забавинского знатного самогона, начинал утверждать, что Екатерина, хоть была и вправду великой, до Забавино не доезжала никогда. Но, протрезвев, брал свои слова обратно и даже повесил на один из домов мемориальную доску со словами «На этом месте стоял дом, в котором в 1780 году останавливалась императрица Екатерина Вторая во время своего приезда в г. Забавино».
За свою инициативу директор получил благодарность местного мэра Семена Ивановича Дорожного, о чем написала местная газета. Впоследствии в областном институте было защищено две кандидатские и одна докторская диссертации, которые раскрывали подробности приезда великой императрицы в Забавино. Научные работы опирались на не совсем ясные, но вроде как документы, что окончательно убедило забавинцев в несомненном теперь уже факте: Екатерина Великая у них, конечно, гостила.
При советской власти здесь построили радиозавод, который погиб вместе с советской властью, распавшись на несколько предприятий, те как-то назывались и что-то производили. Однако ни то ни другое никого не волновало.
Еще были молокозавод и хлебозавод, которые работали с незапамятных лет: во все времена забавницы могли купить свежего хлеба и запить его свежим молоком.
Самое поразительное заключалось в том, что в Забавино почти не было безработицы: все где-то работали и, значит, что-то производили. Однако, что и для чего они делали, забавинцы не очень хорошо понимали, да им это было и неинтересно.
По вечерам улицы Забавино пустели: делать тут было нечего, людей засасывал телевизор. И только какой-нибудь одинокий пьяный нетвердо, но упорно шел к одному ему известной цели.
Театра в городке не существовало, концерты тоже не устраивались, и местные жители привыкли, что вместе можно собираться только потанцевать да выпить. Кстати, дрались в Забавино почему-то редко: не было такой традиции.
В Забавино не существовало дороги к Храму, потому что долгое время и Храма как бы не было, вот люди и позабыли к нему дорогу.
Те, кто шел на склад или еще в какое учреждение, которое находилось в бывшем помещении Храма, про церковь и про Бога не думали, озадаченные вполне мирскими проблемами.
Первые литургии отец Тимофей совершал в Храме один. Это было очень тяжело. Слова словно зависали в воздухе, но никуда на падали.
И каждый раз, возвращаясь домой, почему-то вспоминал, как служил божественную литургию в тюрьме.
Текст литургии он, конечно, знал наизусть. Хлеб всегда можно было найти пусть и не пшеничный. Вино приходилось заменять клюквенным соком. Но возникла проблема: где взять антиминс, на котором служится литургия и в который, по церковным правилам, должна быть вшита частица мощей христианского мученика?
Тимофей нашел выход. В лагере и священники, и просто по-настоящему верующие люди были мучениками. Вот он и просил крепкого мужика раздеться по пояс и на его груди совершал литургию. Священник был убежден: Господь поймет его весьма своеобразное прочтение канонического правила. И не осудит.
Там, в лагере, жилось, конечно, легче. Никакой КГБ не может отнять у человека свободу, если эта свобода в вере православной. Да, там были конвоиры, иногда убийственно жестокие, но была и паства люди, которым он был необходим.
А здесь?
Отшельник служит Господу один. Но пастырь не имеет права на молчание.
Сказано: «Блаженны невидевшие и уверовавшие» Как помочь людям обрести это блаженство, если они не умеют и не хотят видеть?
После каждой одинокой литургии отец Тимофей ходил по своей комнате, будто опасаясь: вот сейчас присядет и мысли раздавят его, разорвут.
Разве Господь создает кого-то для человеческого мусора? Нет, не может быть. Тимофей ненавидел фразу: от кого-то, мол, Бог отвернулся. Никогда Господь не отворачивается! Как может Отец отвернуться от своих чад? Как может бросить их? Разве бывают у Отца дети удачные или неудачные?
Нет, считал отец Тимофей, раз Господь человека на землю прислал, то ведь не на поклонение дьяволу Он это сделал? Но если человек не хочет с Богом знакомиться, если изо всех сил старается не замечать Его как с ним быть? Бросить на потребу дьяволу, извиняя себя тем, что у всех людей, мол, свободный выбор? А какой же это выбор, если люди и не подозревают, что вся их туманная жизнь проходит под Богом?
Господь это не миф, не сказка. Он живой, страдающий, конкретный. Вот ведь как бывает: непознаваемый, но конкретный. И если люди проживали свое существование, вовсе не зная о Нем, разве не должен пастырь познакомить людей с Господом?
И отец Тимофей стал стучаться в дома города Забавино.
В Храм упаси Господи! ходить не агитировал никого. Просто приходил, знакомился, рассказывал про Храм, спрашивал про их жизнь.
Его всегда впускали. Но никогда не разговаривали. Люди глядели недоверчиво, все силясь понять: что хочет взять от них этот человек в непривычной одежде священника. Люди привыкли: чужой никогда ничего не даст, а наверняка захочет что-нибудь взять.
Вскоре отец Тимофей свою затею бросил, поняв: главное, а иногда и единственное чувство, какое испытывают к нему забавинцы, страх.
Спаситель говорил: «Кто жаждет, иди ко мне и пей».
Но люди не хотели пить эту живую воду. Они умели только недоверчиво относиться к любым истинам, которые несли им чужие люди. Не было у жителей Забавино привычки верить в то, что чужой человек может прийти к ним с добром.
Тимофей понял: нету этих людей знания о том, что есть власть от Бога, а есть от человека. Для них что представитель какого-нибудь ДЭЗа, что священник одного поля ягода: подозрительная и, возможно, даже ядовитая. Они вежливо выслушают, вежливо ответят, но ты как был для них чужаком, так и останешься. Эти люди от своих-то не очень привыкли ждать добра, а уж от чужих да привластных тем паче.
Когда люди не живут при Боге, они существуют при начальстве, потому что слаб человек и ему совершенно необходимо при ком-нибудь жить.
Люди знали, как жизнь строится. Вот есть они, а вот начальство, к которому надо относиться подобострастно и равнодушно одновременно. Начальство поможет вряд ли, а помешать может запросто.
Начальства много разного. Вот еще одно появилось работает в Храме, а живет в отдельном доме, как и положено начальству. Гнать его нельзя. Но и любить невозможно, потому что начальство любить себя не уважать.
Так думали люди.
Настоятель Храма понял это и перестал стучаться к ним в дома.
Он знал, что однажды люди в Храм придут. Вера Христова облако. Рано или поздно людей накроет и водой живой оросит.
«Истинно любит тебя тот, кто втайне молится о тебе Богу», говорил святитель Николай Сербский.
Отец Тимофей помнил эти слова и молился за жителей Забавино, которые не хотели знакомиться с Богом, не понимая, что Он все равно смотрит на них и помогает им, неузнанный.
Однажды Тимофей проснулся поздней, сплошной, черной ночью и отправился в Храм.
Над ним висело глубокое черное небо, и только точечки звезд показывали, где заканчивается земная твердь и начинается небесная.