К своему неудовольствию он обнаружил, что излюбленная скамейка занята незваным визитёром. Он узнал его ещё издалека. Старуха из четвёртой палаты казалась безумной. Наспех собранные в косичку волосы развевал июльский ветер. Бегающий взгляд выдавал чрезмерное возбуждение. Мятое платье не могло похвастаться весенней свежестью. Варикозные вены на непокрытых чулками ногах тянулись от щиколотки до колена. Рядом с ней лежал узелок из наволочки для подушки.
Доброе утро, сухо приветствовал Старик, присаживаясь на другом конце скамейки. Он затылком чуял что-то неладное.
Доброе утро, живо ответила она. Автобус опять задерживается. И не понятно, сколько ещё ждать. Наверное, сломался по дороге, а нам ведь нельзя опаздывать.
Старик покосился на котомку, складывая в уме два плюс два.
Далеко собрались?
Домой, куда же ещё, пожала она плечами, на короткий миг вдвое помолодев. Жаль, путёвка закончилась. Мне санаторий понравился. А вам? Вы тоже домой?
Слова вылетали изо рта старухи быстрее, чем стреляные гильзы из пулемёта. Сложно представить, с какой скоростью она тараторила во времена молодости.
Нет, я, пожалуй, задержусь, ответил он. Надо завершить несколько дел.
Назвать корпус больницы домом отдыха всё равно что тюрьму общежитием. Ну ладно, может, он слегка гипертрофировал сравнение. Не всем удавалось дотянуть до старости с незамутнённым разумом. И кто знает, что правильнее покрываться столетним мхом с размякшими мозгами или уйти со сцены до того, как память истолчёт личность в жалкое пюре из искажённых деталей.
Илюша, не трогай бяку! воскликнула женщина, грозя указательным пальцем перед собой.
Старик с долей тревоги посмотрел на лужайку. Там, конечно, никого не было. С другой стороны, Сущность тоже видел только он. И он не был готов поклясться, что не свихнулся. Невнятные создания могли существовать исключительно в его больной голове.
Это ваш сын? зачем-то спросил он.
Вы не подумайте, он мальчик хороший, улыбнулась она, демонстрируя ряд неровных жёлтых зубов. Да где же автобус?!
Не волнуйтесь, никуда он не денется. Придёт ровно в положенное время. Старик вздохнул, размышляя о том, как часто люди окружают себя комфортной ложью.
Жарко сегодня, сообщила старуха. Припекает. Илюша, надень панамку! Не спорь с матерью! Что за ребёнок!
Разговор сумасшедшей женщины с невидимкой пробудил в Старике жалость. Чего только он не насмотрелся в хосписе за семнадцать дней. Сила духа соседствовала с сумасшествием, истошные вопли с заливистым смехом. Люди выжимали из жизни последние капли. Безумцы верили в выздоровление, отвергая реальность. Строили планы на будущее, корчась в приступах боли, когда зараза добиралась до ещё не тронутых тканей. Верили в собственную исключительность, отрицая смерть, когда она уже скреблась у порога.
Так ли плоха воображаемая реальность? Не лучше ли провести последние дни в радужном заблуждении даже ценой утраты человеческого облика.
Старик положил подбородок на рукоять трости. Под рёбрами нарождалась пока ещё терпимая резь. В последние дни приступы навещали его с удвоенной частотой. Ещё немного, и он превратится в подсаженный на опиаты сгусток боли. Смысла в такой жизни было меньше, чем в ковырянии в носу.
Сдаётся мне, вы забыли у главврача санаторно-курортную книжку, сказал он.
После недолгих раздумий женщина развязала узелок. Кружка, ложка, платок, рулон туалетной бумаги да варёное яйцо вот и всё содержимое.
В самом деле.
Пойдёмте, он поднялся. Середину тела захватила сокрушительная опоясывающая боль. Он нашёл в себе силы не выйти из строя прямо на улице. Я провожу вас в её кабинет. Заодно уточним расписание автобусов.
Женщина нашла его слова убедительными.
Илюша, нам пора. Отряхни ручки и не отставай.
В каком году родился ваш сын? спросил он, чтобы отвлечься от боли.
В шестьдесят девятом.
И лет ему?
Одиннадцать.
Стало быть, сейчас восьмидесятый год, подумал он. Хороший год. Старика уже тогда нельзя было назвать молодым.
Лифт помог им добраться до третьего этажа. Верная трость удерживала Старика в вертикальном положении. До этого момента он не знал, какой лютой боль может быть. А испытал он её немало. И часа не прошло, как он принял лекарство, и на тебе. Кишечник полыхал огнём, словно он наглотался жидкого азота. Того и гляди разорвёт на куски.
Он прислонился к стене, окрикнув первую же попавшуюся на пути медицинскую сестру.
У этой женщины галлюцинации, не стал он вдаваться в подробности. Как бы чего не вышло.
Медсестра подхватила его за локоть.
Вам плохо?
Кому хорошо, сюда не рвутся, заметил он. Мне бы прилечь.
Я провожу вас до кровати и позову врача.
Священника только не зовите, причащаться не буду. Он и сам не знал, бахвалился ли, или говорил правду.
Что происходит? внезапно спросила старая женщина, будто очнувшись ото сна. Где мы?
Она обернулась к Старику, ища у него поддержки.
Хотел бы вас обрадовать, но нечем, сказал он. Каждое произнесённое слово отзывалось в теле мучительной пыткой. Я собираюсь поспать. Чего и вам советую.
Вы сможете дойти? осведомилась медсестра.
Да, заверил Старик, всю жизнь рассчитывавший только на себя. Не вздумайте меня жалеть. Жалость унижает.
Мир начал безудержно и предательски вращаться, пол поменялся местами с потолком. Очертания предметов размылись, разнообразие красок поблекло. Трость выпала из ослабших пальцев, звучно стукнувшись о бетон. Вслед за ней, размякнув до кисельного состояния, на пол повалился и Старик.
3
Над пылающим селом сиротливо реял встревоженный ворон. Жар горящих домов поднимался вверх, превращая в пар падающие с неба хлопья снега. Ворон кружил над обугленными избами в поисках укрытия. Он хотел сложить уставшие крылья, опустить тяжёлую голову, сомкнуть утомлённые глаза. В лесу вторые сутки не смолкали звуки боя. Вскопанная взрывами земля дымилась, в уродливых воронках зябли корни деревьев. Ворон лишился дома и был вынужден летать в холодных сумерках, не находя покоя.
Внизу расстилалось покрывало из чёрного снега, огненная метель кружила по безлюдным улицам, цепляясь за ещё не тронутые постройки. Стоны обречённых на смерть сливались в дикое «а капелла», доносившись из множества скрытых от взора щелей.
Не считаясь с погодой, над вороном урчали пропеллеры немецких самолётов. Мироздание сотрясали яростные разрывы авиационных бомб, в избытке скармливаемых необъятным русским просторам. На земле им вторили танки с белыми крестами на бронированных боках. Стальные дула выплёвывали в пургу горы снарядов, несущих свободу русским дикарям. С наступлением темноты свинцовый дождь не прекратился, места схваток то и дело озарялись гневными вспышками.
Не найдя в разрушенном селе ночлега, ворон из последних сил летел в не тронутый боями клочок леса. Во вспоротой земле противотанкового рва громоздились подбитые танки. Из наметённых сугробов торчали раскуроченные башни. На фоне белого поля чернели не запорошенные снегом конечности мертвецов.
Ворон планировал вдоль прогалины ельника, пока не приземлился в занесённый снегом цыганский табор. Точнее его останки. Взрывная волна повалила деревья, разметала телеги, людей и лошадей. Если кто и остался в живых, он покинул эту братскую могилу, оставив ворону вдоволь мёрзлой, но оттого не менее съедобной пищи.
А в это время по изрытому полю Мальчик тащил тяжёлые санки. Он видел зарево огней на месте деревни и всё же продолжал путь. В лесу их неминуемо ждала смерть, если не от фашистов, то от холода. Его ноги проваливались в рыхлый снег. Пальцы рук задубели, несмотря на шерстяные рукавицы. Верёвка натёрла кожу ладоней до кровавых мозолей, но он хотел дойти к людям до наступления ночи и не искал отдыха.
Прошлой зимой Мальчик катался на санках с горок и знал слово «война» только из газет и рассказов взрослых. Теперь в них лежал его отец, а война без спроса пришла к ним домой.
Отцовские ноги волочились по снегу, оставляя позади узкую тёмную дорожку. Мальчик хотел верить, что это сажа от сгоревшей резины или бог знает чего, в которой он отыскал отца среди сотен тел, а не кровь.
Отец умыл лицо горстью снега. Из рваной фуфайки вылезали пучки ваты. Руки сжимали винтовку, как будто она могла обратить врага в бегство.
Разлетались тут!
На лицо Мальчика, которому на прошлой неделе исполнилось тринадцать лет, легла суровая тень. В далёком вчера он провожал отца на передовую в составе дивизии народного ополчения, а потом всю ночь слушал канонаду выстрелов в лесу. Под утро враг прорвался к деревне, преодолел ров и развязал сражение с расположенным в ней батальоном. Не успевшие эвакуироваться жители также вступили в бой. Мальчик подавал снаряды, заменив убитого бойца артиллерийского расчёта. Днём, когда наступление выдохлось, он смог отправиться окольными путями к местам вчерашних боестолкновений, чтобы найти отца.
На вторые сутки без сна Мальчик валился с ног от усталости. Кто хозяйничал в деревне, он мог только догадываться. Отцу прострелили бедро, и его знаний было недостаточно, чтобы остановить кровотечение. В любом случае в Красной поляне было, где укрыться от мороза, просушить одежду, прикорнуть хотя бы пару часов.
Ещё он всю дорогу вспоминал необычные видения, почудившиеся ему вчера на марше отправлявшихся на войну колонн. Странные существа кружили над головами защитников, появляясь из воздуха и там же исчезая. Растущие из округлых тел червеобразные отростки непрерывно впивались в выбранных солдат. Выглядел сей непонятный обряд жутко. Но вот что странно солдаты не реагировали на прикосновения. Сосредоточенные лица не вздрагивали, когда отростки втыкались в их шинели. Мальчик хотел поделиться открытием с взрослыми, но испугался, что его засмеют, ведь он видел, что кроме него никто больше их не замечает. Так и стоял с раскрытым ртом, задрав голову.
Над отцом висело одно из летающих существ. Тонкие усики уже вошли в него, отчётливо проступая в сгущающейся темноте, поскольку светились серо-голубым светом.
Пошла прочь! закричал Мальчик, размахивая руками. Они свободно проходили сквозь суетливое брюхо пришельца, не причиняя ему неудобств.
Отец вскинул винтовку. От резкого движения у него изо рта потекла кровь.
Ты чего?!
Показалось, чуть ли не в первый раз соврал отцу Мальчик.
Оставив попытки отделаться от непрошеного гостя, он помог отцу стереть кровь платком, а когда выпрямился, то прогонять было некого. В Мальчике поселились нехорошие предчувствия. Обдуваемые со всех сторон кусачим ветром, они продолжали двигаться в сторону горящей деревни по равнине.
Судя по долетавшему до них эху, у железнодорожного переезда продолжался бой. Интересно, сможет ли бронепоезд утихомирить зарвавшихся гитлеровцев.
На поле леденели уничтоженные в утреннем бою танки. Запах гари пробивался сквозь снежный занос. Некоторые остовы брошенных машин ещё горели.
Мальчик старался не смотреть на обугленные трупы как защитников, так и захватчиков. А уж отличить одних от других он мог и в темноте.
Хорошо горят, сказал его отец.
Ритуальные костры и вправду не только согревали. Созерцать разбитую технику врага было приятно.
Послушай, сын. Эта земля обильно полита потом и кровью наших предков. И я говорю не только о войнах. Твой дед и прадед трудились на бумагопрядильной фабрике. Я работаю, то есть работал, на заводе. Закончится война, придётся и тебе освоить профессию.
Мы победим?
Не сомневайся, Гитлер ещё обломает о нас поганые зубы.
Я не сомневаюсь, батя. Скорее бы. Горя-то сколько.
Война это всегда горе. Ты всё же подумай о профессии.
Хорошо, бать. Ты береги силы, а то вон голос уже охрип.
Никто из них не заметил, как от танка с порванной гусеницей отделилась тень.
Обещай мне кое-что, раздался за спиной Мальчишки слабеющий возглас отца.
Пап, ты чего? беспокойно спросил Мальчик.
Ты же всё понимаешь. Я потерял много крови и вот-вот потеряю сознание. А за ним и жизнь. Всё, отвоевал своё. И отжил.
В селе врач, полверсты всего, дойдём.
Стиснув зубы, Мальчик потянул санки. Изрезанную кожу ладоней мучительно саднило.
Мать жалко, прохрипел отец, хорошая она. Так и будет вдовой ходить.
Бать, говорю же, береги силы!
Ты мне рот-то не затыкай, малец.
Прости, бать, страшно мне.
Отец принялся перечислять наставления, приходившие ему на ум:
Мать береги. Родину не предавай. Стань достойным коммунистом. Товарища выручай. Работу выполняй хорошо. Ну и совесть не запятнай. Это, парень, самое важное. Продашь совесть, и белый свет не мил будет. Всё понял?
Мальчик кивнул, но отец этого, конечно, не увидел.
Деревня близко.
Дай слово, что посадишь клён на склоне возле реки. Чтоб осенью издалека глаз радовал. Я тебя туда водил, не запутаешься. Против креста на могиле ничего не имею, но дерево Оно живое. Будет ещё твоих внуков от припёка укрывать.
Вместе посадим.
Мальчик упал в сугроб и тут же поднялся. Обмороженные щёки горели.
Обещай!
Ну чего ты. Ну не надо, бать!
Упрямый какой! Я всё равно помру, обещаешь ты или нет. Потом жалеть будешь, что не успел уважить отца.
Обещаю. Ты только дер
Автоматная очередь заглушила голос Мальчишки. Пули прошили снег совсем рядом с его залатанными бурками. Отец выстрелил в ответ. Пуля отцовского ружья не достигла цели, затерявшись в снежной пелене.
Беги, сын! Прячься в деревне!
Батя!
Живо в деревню!
Новая очередь взбила снег возле санок. Отец дёрнулся, из перебитой ноги потекла кровь.
Беги, говорю! Он выстрелил ещё раз. Из темноты зазвучала резкая немецкая речь.
Мальчишка бросился прочь, не разбирая дороги, ориентируясь на оранжевое пятно пожарища. Замёрзшие ноги бежали неохотно. Снежная крупа слепила глаза и царапала лицо. Он огибал овраги, карабкался по ямам, оставленным разорвавшимися снарядами. Лёгкие просились наружу через открытый рот. Здравствуй, ангина и прочие воспаления. Разве мог он об этом думать, спасаясь от неминуемой гибели. Одна его часть боялась смерти, другая жалела, что не успел обнять отца.
Выстрелы немецкого автоматчика, пришедшего на советскую землю грабить и убивать, прозвучали совсем близко за его спиной. Мальчишка обо что-то запнулся, растянувшись на снежном ковре усеянного обломками боевой техники поля. Он долго не поднимался, вслушиваясь в завывания ветра и ожидая ответного выстрела отца. Патроны у отца были. Но время шло, а трёхлинейка не гремела.
Мальчик уткнулся в снег, заглушая рыдания. Грубая чужеродная речь заставила его съёжиться.
Wo bist du, Mann? Ich hole dir Schokolade![7]
Кроме слова «шоколад», Мальчик ничего не понимал. Да этого и не требовалось. Немец хотел умаслить его, чтобы убить. Слова врага ничего не стоили.
Wo bist du hin, Welpe? Verfluchter Kommunist! Hitler wird uns zum Sieg führen![8]
Немец бродил поблизости. Если прислушаться, станет слышен хруст снега под его сапогами. Мальчика спасала вьюга, создавшая почти нулевую видимость. Подступающая ночь тоже играла на руку. Ноги упирались во что-то твёрдое. Он осторожно загнул голову и увидел окоченевший труп молодого солдата. Полуприкрытые веками глаза нагоняли жути. На продырявленном кителе растеклось бурое пятно. Он пришёл в Россию за славой, а нашёл позор. По заслугам и награда.
Ich weiß, du bist hier irgendwo! Steig aus, ich werde dir nicht wehtun![9]
Немец хищно рыскал по сугробам, уподобляясь дикому зверю. Мальчишка заметил на левом бедре покойника штык-нож. То ещё оружие против автомата, но выбирать было не из чего. Сбежать незамеченным от безумного фашиста задача не для шестого класса. И штык мог пригодиться. Сдаваться без боя Мальчик не собирался.