Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии - Осипов Георгий 8 стр.


Стало быть, гаитянские власти допускают существование подобных практик. Я просмотрел остальные документы в папке на столе. Там лежал отчёт о состоянии Нарцисса с момента его смерти в клинке Швейцера. Симптомы говорили сами за себя: отёк лёгких, резкая потеря веса, переохлаждение, почечная недостаточность и гипертония.

Я не знал, как мне быть дальше с Дуйоном. Его энтузиазм заслуживал уважения. Как-никак, а двадцать лет упорных поисков привели нас к Нарциссу и Франсине Иллеус. С другой стороны, формула препарата по-прежнему оставалась загадкой. Он, как и я в период работы над калабарской теорией, был убеждён, что главным ингредиентом служит датура. Тем не менее за столько лет исследований единственным доводом в пользу этого остаётся местное название растения  огурец зомби. Опыты над мышами ничего не доказывают, поскольку состояние глубокой кататонии у бедных грызунов можно вызвать чрезмерной дозой чего угодно. Допустим, это и в самом деле датура, но за двадцать с лишним лет Дуйон так и не смог доказать это документально.

Существовала и другая проблема. Будучи психиатром западной школы, он трактовал зомби как мужчину или женщину, которых одурманили, закопали живьём, а затем реанимировали, о чём свидетельствует ряд симптомов. Но психическое состояние пострадавшего не даёт ответа на вопрос, почему именно он оказался жертвой этого ритуала. На языке медицины зомби можно назвать шизоидным кататоником. Обоим заболеваниям свойственны периоды каталепсии, перемежаемые всплесками активности и оцепенения. Но эта форма шизофрении встречается повсеместно и является следствием ряда процессов, провоцирующих резкое нарушение психики. В число таких процессов, возможно, входит и зомбирование. Если верить показаниям Нарцисса, мы имеем дело с экстраординарным феноменом, требующим всамделишного погребения живьём. Что, в свою очередь, вполне способно привести к помешательству. Только ведь зомби это не просто комплекс симптомов  они, если только они существуют, являются частью общества и специфической туземной культуры.

Значит, должны быть и люди, занятые изготовлением препарата, решающие кого, когда и как зомбировать, и так далее, вплоть до распределения жертв по рабочим местам и ухода за ними.

И опять же, если производство зомби не миф, обоснование этого феномена коренится в религиозно-общественной структуре гаитянского села. Вот в чём заблуждается Дуйон, низводя зомбирование до уровня не вполне рядового уголовного преступления, тогда как её причины и цели следует искать в туземных традициях. Интересует его лишь врачебная и эмпирическая сторона дела, а проблема намного шире и глубже. Одно из его замечаний относительно Франсины Иллеус я нашёл особенно любопытным. Когда он попытался вернуть несчастную по месту жительства, она была отвергнута собственной семьёй. Столь бессердечное поведение Дуйон объясняет неспособностью прокормить инвалида. Однако в период пребывания на Гаити я наблюдал совсем иное, заботливое отношение аборигенов к беспомощным членам семьи. Чутье подсказывало, что односельчане видели во Франсине нечто большее, нежели «лишний рот».

Скрипнула стальная дверь, и за моей спиной послышалось шлёпанье босых ног по цементному полу. Дуйон вернулся в обществе медсестры и двух пациентов. Одного из них я узнал тотчас же.

При встрече представителей двух диаметрально противоположных миров понятие «нормы» весьма относительно. Мне было сложно оценивать состояние Нарцисса после того, что он перенёс. Внешне он выглядел вполне здоровым. Говорил медленно, но членораздельно. В целом, история выпавших на его долю злоключений была идентична рассказу Клайна, однако в ней обнаружилось несколько необычных деталей. Шрам на правой щеке был нанесён гробовым гвоздём. Лёжа в гробу, он отчётливо слышал рыдания скорбящей сестры. Он помнил, как врач констатировал его смерть. До и после погребения ему казалось, будто он парит над могилой. Его душа была готова к отлёту, который пресекло появление колдуна и его подручных. Он не мог сказать точно, сколько времени провёл под землёй, когда те подошли к могиле. Не менее трёх суток. Могила разверзлась, когда они его назвали по имени. Его схватили и принялись бичевать. Затем связали верёвкой и обернули чёрным саваном. Связанного, с кляпом во рту, его вывели с кладбища двое. Шайка колдуна ушла на север. Посреди ночи его провожатых сменили новые. Передвигаясь по ночам и скрываясь в дневное время, Нарцисс переходил из рук в руки, пока не очутился на сахарной плантации, где провёл два года.

Дуйон угостил второго пациента сигаретой с ментолом. Женщина курила рассеянно, роняя пепел на подол. Передо мной была та самая Франсин Иллеус, больше известная как «Ти Фамм» или «мадам Ти». Это её нашли скитавшейся по рынку в Эннери крестьяне-баптисты, в апреле 1979-го. Они сообщили о находке зомби в свою миссию. Её руководитель, американец Джей Эшерман, отправился в Эннери, где увидел измождённую Франсину. Несчастная сидела на корточках, прижимая к лицу скрещённые руки. Тремя годами ранее она была признана умершей после непродолжительной болезни. Местный судья, не зная, что ему делать с тем, кто официально покойник, охотно доверил женщину Эшерману, который, в свою очередь, передал её для дальнейшего излечения в психиатрическую клинику, где ею занимается доктор Дуйон.

В момент госпитализации больная была истощена, не произносила ни слова и ни с кем не шла на контакт. Вот уже три года, как Дуйон пытается привести её в чувство при помощи нейролептиков и гипноза. Порой кажется, что дела Франсины и впрямь идут на поправку. Но разум её по-прежнему слаб. В глазах пустота, и каждый жест даётся ей с трудом. При заботливой подмоге врача, она произнесла несколько слов слабым тоненьким голоском. Слова её прозвучали тускло и невыразительно, а ходила она как существо, бредущее по дну океана, на которое давит тяжким весом вся толща воды.


V. Занятие по истории


Всю первую неделю на Гаити и несколько следующих дней я часто всё утро беспокойно прохаживался от номера до веранды отеля, хватаясь то за ручку, чтобы тут же её бросить, то за книгу, которую оставлял лежать на столе раскрытой. Если туристы интересовались, кто я такой, я говорил неправду.

Прошло двенадцать дней, а я по-прежнему ни с чем. Порошок от Марселя Пьера  явная подделка. Клиника Дуйона также, похоже, ничего нового мне не могла дать. Что за поразительная страна! Теряя голову от многообразия её обличий, благоговея перед её таинствами, одуревая от её противоречий, я шагал из угла в угол ночи напролёт. Только под утро, покоряясь усталости или красотам столичного града в лучах рассвета, я обретал покой. Иногда, не открывая глаз, в тишине, нарушаемой щебетаньем какой-то неведомой мне тропической птицы, я слышал тайные послания, которые шептала мне сама эта земля, и успевал прозреть их смысл. Я уже стал серьёзно относиться к этим «сеансам» связи, поскольку вопросы, на которые я пытался найти логический ответ, раз от разу лишь возвращали меня к исходной точке.

Вот почему я столь охотно, забыв про зомби, принял приглашение Бовуара поучаствовать в сборе целебных листьев. Воскресить настроение наших экспедиций, окутанных ностальгической дымкой, теперь непросто, да это и не нужно. Мы исколесили остров вдоль и поперёк, постоянно обсуждая его силу и бессилие, его историю, часто забывая о цели нашего предприятия.

Макс Бовуар преподнёс мне Гаити как подарок. Образы по-прежнему стоят перед моими глазами: уличные продавцы трав под тряпичным навесом, голые сборщики риса, вереница крестьян на горной тропе, ангельские личики их детей, чёрные, словно тени. Дни пролетали, уступая место ночи, с её бесконечным пением и грохотом барабанов, изнуряющим настолько, что ты уже не понимал, что для тебя желаннее, чтобы они сию минуту смолкли, или доиграли до конца. Результатом этих экскурсий стал урок истории, позволивший мне хотя бы отчасти разгадать тайны гаитянской земли.

В последней четверти XVIII-го века французская колония Сан-Доминго[59] вызывала зависть всей Европы. Какие-то тридцать шесть тысяч белых плюс столько же свободных мулатов[60] командовали полумиллионной армией рабов, производя две трети всего оборота морской торговли Франции, которые давали фору и американскому (Соединённые Штаты недавно образовались) и годовому объёму продукции всех испанских владений на Карибах.

За один только 1789-й для экспорта хлопка, индиго[61], кофе, кожи, табака и сахара потребовалось 4000 судов. При Старом режиме[62] от этой торговли экономически зависело не менее 5 млн. населения Франции из тогдашних совокупных 27-ми. Такая концентрация богатств делала Сан-Доминго жемчужиной Французской империи и самым вожделенным куском суши в этом столетии.

В 1791-м, спустя два года после Революции, колонию Сан-Доминго потрясло и позднее просто отправило в небытие единственное успешное восстание невольников в истории региона. Двенадцать лет кряду бывшие рабы бились с ведущими державами Европы. Первыми были отбиты атаки горстки бывших королевских военных, за ними республиканцев, потом та же участь постигла испанцев и англичан. В декабре 1801-го, за два года до Луизианской сделки[63], Наполеон, на вершине своего могущества, послал на мятежников самую многочисленную экспедицию, какая когда-либо отплывала из Франции. Среди её задач было установление контроля над побережьем Миссисипи, блокировка экспансии Соединённых Штатов и восстановления контроля Французской империи над бывшими британскими землями Северной Америки. По пути в Луизиану войскам было приказано высадиться на мятежном острове.

Двадцать тысяч опытных бойцов под командованием избранных офицеров из гвардии Бонапарта, ведомых лично шурином императора Шарлем Леклерком[64]. При виде карательной флотилии у берегов Сан-Доминго вожди повстанцев впали в отчаяние, решив, что на подавление мятежа брошена вся Франция.

Но генерал Леклерк так и не доплыл до Луизианы. Не пройдёт и года, как он умрёт от лихорадки, а от 34-тысячной армии останется две тысячи жалких доходяг. После смерти Леклерка командование будет передано гнусному Жан-Батисту де Рошамбо[65], который объявит туземцам вой ну на истребление. Рядовых пленных станут жечь живьём, командиров  приковывать к скалам, обрекая на голодную смерть. Жену и детей одного из вожаков восстания утопили у него на глазах, пока французские матросики гвоздями прибивали к его голым плечам офицерские эполеты «командующего». С острова Ямайка было завезено полторы тысячи собак, натасканных на темнокожих рабов, которые будут терзать живых пленников в наспех сооружённых для этого зрелища амфитеатрах Порт-о-Пренса.

И несмотря на все эти зверства, Рошамбо проиграл. Двадцать тысяч солдат подкрепления постигла участь их предшественников. К ноябрю 1803-го французам пришлось убраться восвояси, потеряв в сражении за остров шестьдесят тысяч своих никем туда не званных соотечественников.

Исторический факт разгрома повстанцами одной из лучших армий Европы бесспорен, но вспоминают о нём неохотно, как правило, искажая причины победы.

Существует два расхожих объяснения этому чуду. Одни утверждают, будто белые захватчики погибли не от руки повстанцев, а в результате свирепой эпидемии жёлтой лихорадки. То, что ею переболело множество солдат, не вызывает сомнений, но этой теории противоречат две вещи. Во-первых  европейские армии побеждали в других частях планеты, невзирая на обилие туземных болезней. Во-вторых  лихорадка приходит на Гаити со сменой времён года, её вспышка совпадает с сезоном дождей в апреле. Однако корпус Леклерка высадился на острове в феврале 1802-го, успев потерять десять тысяч ещё до начала эпидемии.

Согласно второй теории, фанатичные и обезумевшие орды чёрных дикарей, нечувствительных к боли, попросту завалили трупами цивилизованных европейцев, действовавших по правилам военной науки. В первые дни восстания безоружные рабы действительно сражались с отчаянной отвагой. Согласно донесениям, они шли в атаку на штыки и пушки с ножами и копьями, уповая на поддержку африканских духов, которые в случае смерти унесут освобождённую душу на землю родной Гвинеи. Однако этот фанатизм рождала не только сила духа, но и вполне рациональная оценка шансов на победу, которая означала свободу, тогда как в случае сдачи в плен или поражения мятежников ожидали пытки и мучительная смерть. Более того, когда первый фанатичный порыв повстанцев иссяк, число реальных участников боевых действий было невелико. Крупнейшее повстанческое подразделение насчитывало восемнадцать тысяч человек. Как это всегда бывает, революцией руководило активное меньшинство противников тирании. Европейцы страдали от лихорадки, но побеждали их не шайки мародёров, а дисциплинированные мобильные ячейки сознательных бойцов, ведомых талантливыми командирами.

Историки не только искажают характер противостояния, но и ошибочно идеализируют вождей восстания. В первую очередь, Франсуа-Доминика Туссен-Лувертюра[66] и его ближайших соратников, приписывая им высокие идеалы, которые на самом деле были не так уж возвышенны. Важнейшей задачей французов после подавления мятежа было восстановление сельского хозяйства с целью экспорта урожаев. Какими методами  значения не имело. Осознав невозможность реставрации рабства ещё до попытки Наполеона покорить остров силой оружия, французские министры разработали альтернативную систему, при которой вольноотпущенник, получая свою долю земли, оказывался вовлечён в новую форму подневольного труда.

Плантации должны были остаться в прежнем виде. Дефицит военного присутствия вынудил французов обратиться к вождям революции, среди которых нашлось немало пособников, включая самого Туссен-Лувертюра, сыгравшего важнейшую роль в деле восстановления французского владычества над островом.

Однако французы жестоко ошиблись, полагая, что коллаборанты готовы плясать под парижскую дудку. Темнокожие вожди воплотили свой давний план, закрепив за собой статус местной элиты при новом режиме.

Демонтаж колониальной системы плантаций не входил в планы Туссен-Лувертюра. Преданный, по идее, возвышенным идеалам, на практике он склонялся к тому, что единственной гарантией процветания и свободы островитян остаётся сельское хозяйство. Один из устойчивых мифов о гаитянской революции гласит, будто плантациям, уничтоженным на первом этапе восстания, так и не удалось вернуть прежнюю продуктивность из-за некомпетентности чёрного руководства. Это фактически неверно. Придя к власти, Туссен-Лювертюр восстановил сельское хозяйство острова на две трети от колониального уровня. Прояви французская буржуазия готовность разделить власть с правящей верхушкой мятежников, экспортная экономика могла бы ещё на какое-то время сохраниться на прежнем уровне. Её падение было обусловлено не дееспособностью или безразличием новой элиты, и даже не хаосом в результате вторжения генерала Леклерка. Постепенный и неизбежный отказ от чисто экспортной экономики был заложен в системе управления островом французами, последовательно проводимой ими в жизнь задолго до событий 1791-го года.

Французские землевладельцы, столкнувшись с непростой проблемой  как прокормить полмиллиона рабов  выделяли земельные участки, на которых те сами могли выращивать для себя пропитание. Подобные хозяйства позволяли крестьянам торговать излишками на стороне, что привело к развитию внутреннего рынка, который функционировал вполне успешно даже до восстания. Так землевладельцы, думая о своей выгоде, сами того не сознавая, заложили основу местного сельского хозяйства. Устойчивый миф номер два гласит, что рабов, освобождённых от подневольного труда, практически невозможно заманить на поля обратно. Хотя, на самом деле, с наступлением мира именно туда и возвратилось подавляющее большинство бывших невольников, энергично приступив к производству основных продуктов питания, в которых страна испытывала острейшую потребность. Читая популярные хроники двенадцати военных лет, может показаться, что все эти годы население острова в поисках пропитания поедало что придётся. Ничего подобного  туземный рацион состоял из бобов, батата и бананов, которые большинство бывших рабов, а ныне свободных крестьян, растили и собирали на своих участках с целью дальнейшей продажи. Таким образом, проблемой местной элиты эпохи Революции было не вернуть людей к труду на земле, а вернуть их из собственных хозяйств на плантации.

Назад Дальше