Нерванов, выйдя на крыльцо, сладко потянулся, похрустел затекшими ото сна хрящами и сочленениями и, протяжно пукнув, негромко обратился к окружающему миру:
Пустота снаружи, пустота внутри! Всё под солнцем пустота! Да возрадуемся безмятежности нашего духа и силе просветления! Пустота пустот, всё пустота! Намасте!
Нерванов был невозмутим и почти просветлен. Ничто и никто не могло вывести его из равновесия и ввергнуть в царство иллюзорного хаоса и мирских тревог. Так, по крайней мере, он думал.
На дворе махал метлой в коричневой, растянутой до невозможности, пидорке, местный дворник, татарин Камиль Сансаров.
Он пренебрежительно относился к Нерванову, считая того бездельником и слишком уж умным и при случае всегда пытался его чем-то задеть.
Вот и сейчас, бросив в направление Нерванова ком подсохшей грязи, дворник крикнул:
Ну, что достиг своего просветления, мудак веганский?
Нерванов сделал три глубоких вдоха-выдоха и сказал сам себе:
Пустота снаружи, пустота внутри! Всё пустота! Я невозмутим! Я гранит, я чайка
И он сразу ощутил, как тенета иллюзии стали рассеиваться, и в просветах голубого неба показалось вечное сияние дхармакайи.
На дороге показался местный почтальон Федька Чмаров, немного чокнутый мужичонка лет сорока, но так, в общем-то, абсолютно безобидный.
Он мчался на своем скрипучем велосипеде и, проезжая мимо Нерванова, бросил тому прямо в лицо пачку газет.
Бонжур, хуепутало!,-крикнул, уезжая, Чмаров.
Всё пустота! Всё иллюзия! Всё мара! Я спокоен, я неподвижен! Я алмаз! Я недосягаем для майи!
Сделав над собой невероятное усилие, он сконцентрировался исключительно на позитивных мыслях. Он заглянул в себя и погрузился в созерцание вечной пустоты.
Сосед Сивушкин пролез сквозь дыру в заборе и, натягивая на ходу растянутые и грязные треники, стал сразу просить у Нерванова червонец на опохмел.
Пьянство губительно, Анатолий! Алкоголь превращает человека в обезьяну! Не дам на опохмел! Это гадко! Вы родитесь в мире асур!
Да, пошел ты нахуй, педрило козлиное! зло процедил сквозь зубы Сивушкин, плюя в лицо Нерванову.
Нерванов смахнул со щеки смачный харчок и спокойно сказал:
Мир это иллюзия! Это Мара! Пустота снаружи, пустота внутри! Всё пустота!
Тут со стороны показалась неразлучная парочка Ботхин и Сатвин.
Они, покачиваясь из стороны в сторону словно тростник на ветру, несли удочки, ведро и какие-то ветки.
Пошли бухать на пилораму, Нерванов! У нас есть «Зубровка» и «Агдам», -весело сказал добродушный и пьяненький Ботхин, телок позовем сиськастых!
Так не достичь просветления, друзья мои, хотя с пьяными случались весьма парадоксальные случаи, но я традиционалист школы дзогчен, ответил им Нерванов, пьянство это не выход из сансары, скорее, вход, и лишь только дух и интенсивная меди
Пошёл ты в пизду со своим дзогчен-мудоёбством!, неделикатно оборвал его Сатвин.
Я спокоен, чрезвычайно спокоен! Я в сознании Будды! Я и есть само сознание Будды! Всё пустота, всё иллюзорность!
Так он погрузился в медитацию и обратил свой внутренний взгляд в сияние полнотной пустоты, лишь иногда прерываемый громким хрюканьем неразумного борова Реджинальда и кудахтаньем пестрых квочек-непоседок в хлеву.
Нерванов достиг такого небывалого и удивительного уровня концентрации, что в пустоте начал различать голубоватые проблески дхармакайи и перламутровое нежное сияние светло-голубой жемчужины.
Еще мгновение и его сознание готово было улететь в те сокровенные и бескрайние дали, где только просветленные могут ощутить и понять всё грандиозное величие сокрытой за покровом иллюзорной Мары всеосвобождающей Истины.
Еще мгновение и
Тут кто-то резко и больно ущипнул Нерванова за шею и он, вернувшись в грубую реальность иллюзорного бытия, увидел перед собой жирное розовое лицо своей жены Любки.
Опять пиздитируешь, мудаёб хренов? Поди-ка помои вылей из ведра, да борова покорми, бездельник!
Нерванова в этот миг будто бы пронзила некая молния, пронесшаяся со скоростью зубной боли от высшей чакры сахасрары до муладхары, нарушив своим внезапным вторжением сладкий вековой сон мифического змея Кундалини в его тайной обители.
Нерванов почувствовал, что в нем вскипает и поднимается что-то непознанное, подобное гигантским волнам-цунами, рвущимся навстречу небесам.
Он сначала хотел сказать что-то про пустоту в пустоте, потом, про пустоту в полноте и иллюзорность всего сущего и несущего, но неожиданно для самого себя и учения дзогчен, схватил Любку за толстый локоть, развернул ее лицом к огороду и со всей сверх буддистской силой пизданул ей ногой по колыхающейся, словно говяжий студень, жирной жопе.
Та взвыла и с дикими криками полетела в сторону грядок с кабачками, редисом и прочей огородной жуйней.
И в этот миг, пока еще не стих последний звук жоновой ругани и проклятий в его адрес, Нерванов достиг ослепительного, сияющего светом дхармакайи, просветления.
Так он достиг Срединного Пути всех просветленных Священного буддистского Дао-Пездын, освобождающего от сансары земных перерождений!
Намасте!
ТТ@11.11.2015
О мирах Бардо
или
о том, как Карл Иванович потерял видимые аспекты своей кажущейся личности, растворившись в своих демонах и коммунальных сущностях
Частично правдивая история
Посвящается Даниилу Хармсу
Однажды, в прошлую среду, Карл Иванович решил, что пора ужо заняться духовными практиками и он втайне от Леопольда Модестовича купил билет в один конец, до станции Монсеррат-Сортировочная, в надежде обрести истинную духовность и подлинную веру.
Ровно в полдень следующего дня Модест Петрович вышел из парадного и, нырнув в переулок, не оглядываясь, сломя голову, побежал в сторону железнодорожного вокзала.
Карл Модестович ловко заметал следы: пробегал сквозь крытые анфилады дворца Сансуси и Мормир, нырял в античные катакомбы Перпиньяна и Луассака, скользил цикадой по тонкому лучику света под куполом православного храма Аль-Максуд в Хорезме и даже имитировал звуки цыганской волынки на бескрайних холмах Великой Бурятии.
Наконец, когда все магические процедуры были проделаны и душа приобрела покой и благодать, смиренный и благой Константин Гаврилович нырнул в комфортное купе скорого поезда «Адриатика», отходящего с вокзала Ватерлоо в сторону суверенной Каталонии.
Проснувшись ровно через сутки, Петр Веньяминович выпил стакан крепкого чая с сахаром, съел два кусища мраморной говядины и выпрыгнул затем из окна стремительно несущегося поезда.
Он так ловко зацепился за край гранитной скалы, что можно было подумать, что это не обычный человек со своими сомнениями и теологическими внутренними спорами, а настоящий дикий шимпанзе: недаром Валентин Ануфьевич целых четыре года занимался подводным плаванием и изнурял себя в ереванских пещерах кундалини-йогой. Система работала превосходна.
Взобравшись на вершину горы, Илларион Феоктистович был сильно взволнован тем, что увидел чудесный храм из белого лазурита и чёрного оникса.
Упав на колени, Сигизмунд Густавович возопил и произнёс, скрипя сердцем, одно лишь слово «Доколе?».
Кто-то может подумать, что это сущий пустяк, но только не для Энгельберта Константиновича и только не для такой ситуации. Это слово означало всё и даже больше, поэтому мы не раскроем эту тайну.
Игнатий Модестович вошёл в храм и увидел седого вислоухого старца, черпающего чашей вино причастия из колодца-квеври, вырытого на месте алтаря.
Отче! возопил Феликс Арнольдович, дай мне просветления и духовного роста!
Старец перестал черпать вино, встал с колен, затем снял со стены старинный меч инквизитора Игнасия Лойолы и, приложив его к плечу Мафусаила Леопольдовича, произнёс:
Мене, текел, фарес! Благословляю тебя сын Бога Единого и нарекаю отныне тебя, а кстати, как тебя зовут?
Я не знаю! дрожа всем телом, ответил
Кстати, кто ответил так и не понятно и вообще совсем неясно о ком же мы говорили, поэтому мы вынуждены прекратить это глупое повествование, унижающее нашу логику и миропорядок.
ТТ@ 28.02.2019
Там, где ты и ты
И вот, непостижимое дело, есть путь, чтобы по нему идти, и его надо пройти, но нет путника. Деяния свершились, но нет содеявшего.
Саттипатхана-Сутта, XLII, 16
Чем ты займёшься, когда останешься сам с собой? раздался знакомый мне голос из темноты. Я не понял даже, это был сон или нет.
Наверное, поиграю! ответил мой внутренний голос.
Чем ты поиграешь?
Игрушками. Я поиграю игрушками с другими детьми.
Нет. Здесь нет игрушек и нет других детей.
Тогда я мог бы порисовать и поиграть в футбол! радостно затрепетало что-то во мне.
Здесь нечем рисовать и не на чем, футбола здесь тоже нет.
Хм, странно! удивился мой внутренний голос, на речку хоть можно сходить, искупаться и позагорать?
Как ты собираешься загорать в такой тьме кромешной? «И речки здесь тоже нет!» с издёвкой сказал кто-то.
Ну что тогда? «Можно хоть книгу почитать или музыку послушать?» с надежной произнесло мое я.
Ты что дурак? Нет здесь ни книг, ни музыки!
Интересно! Ничего нет.
Интересно было там, а здесь то, что после «интересно»!
Там, это где? осторожно и испуганно спросил мой внутренний голос.
Там это там, а здесь это здесь, не понял ещё что ли?
Нет, не понял. А что здесь?
Ничего. Ничего здесь нет. Совсем ничего.
А в туалет можно?
Нет!
А пива?
Нет!
А поговорить?
Говори!
С кем?
Со мной.
А ты кто?
Ты.
А я тогда кто?
Ты.
Я что сошёл с ума?
Не совсем так! Впрочем, твоё дело.
Я умер?
Здесь нет такого слова.
А что здесь есть?
Ничего. Только ты, да ты!
И долго это продлится?
Всегда!
А когда это закончится?
Никогда!
И что мне тогда делать?
Разговаривать!
С кем разговаривать?
С самим собой.
И о чём мне разговаривать?
А там ты о чём разговаривал?
О разном.
Вот и здесь можешь о разном.
А что ещё можно?
Ничего!
И всё-таки где я?
Здесь.
Ну, где это здесь?
А где хочешь, там и здесь! Твоё дело.
Ну что это всё-таки за место?
Здесь.
Это ад, что ли?
Нет такого слова.
Ясно, не рай точно. А свет можно включить?
Нет!
А что можно?
Ничего.
А вопрос можно?
Валяй!
Всё-таки ад есть?
Нет.
Про рай не спрашиваю. А бог есть?
Нет.
А что тогда есть?
Ничего.
Но я ведь с кем-то общаюсь!
С кем-то.
Чепуха какая-то! Кто тогда всё это придумал?
Никто.
Ну это же происходит, значит кто-то всё это делает!
Кто-то делает.
И кто этот кто-то?
Никто.
Имя что ли такое «Никто»?
Думай, как знаешь.
А можно отсюда куда-то уйти?
А куда ты хочешь уйти?
Куда-нибудь.
Если куда-нибудь, то не имеет смысла!
Почему?
Потому что куда-нибудь это всегда здесь.
А почему это всегда здесь?
Потому что это уже не там.
А когда я был там, то, где было это здесь?
Там.
А можно снова туда?
Нет.
Как-то всё это сложно и непонятно и, если честно, то я устал от этой бессмыслицы и общения с тобой, можно поспать?
Валяй, только не долго, а то я буду скучать без тебя.
А что будет потом, когда я проснусь?
Ничего.
Снова ничего?
Снова ничего.
И так будет всегда?
Всегда-а-а!
Ну и чем ты займёшься, когда снова останешься сам с собой? спросил знакомый мне голос из темноты.
Я так и не понял, был ли это сон или нет
ТТ@ 31.07.2019
Инфузория Дон Кихота
«Глядя на лошадиные морды и лица людей, на безбрежный живой поток, поднятый моей волей и мчащийся в никуда по багровой закатной степи, я часто думаю: где Я в этом потоке?»
Виктор Пелевин, «Чапаев и Пустота»
Старик с вожделением смотрел на мартовское солнце, как будто этот свет становился частью его самого.
Пришла весна и сомнения, не покидавшие его все зимние дни, куда-то исчезли, как будто их и не было вовсе.
Под потолком его хижины кружился лёгкий сизый туман воспоминаний о тех сновидениях, которые посетили его в эту ночь, влажную и покрытую медной патиной, словно старый кувшин, который сейчас стоял на столе в ожидании своего хозяина.
Самопровозглашенный идальго потянулся всем телом и что-то, неуловимо быстрое, словно разряд тока, пробежало внутри него, наполняя все его внутренности энергией и какой-то тёмной силой.
За окном было слышно, как старый Росинант нетерпеливо переступал с одной ноги на другую, цокая копытами о землю.
Хотя, может быть, это были просто остатки сновидений, ещё не до конца растворённые в ничто.
Что-то неощутимое и неизвестное подсказывало старику о том, что именно сегодня ему предстоит совершить подвиг, равных которому он ещё никогда не совершал.
Его рука сама собой потянулась за мечом, который стоял рядом с кроватью, но неожиданно наткнулась на небольшой конверт серого цвета, о котором старик совсем не помнил.
Из конверта выпал желтоватый листок, испещрённый то ли мелкими латинскими буквами, то ли стенографическим письмом, то ли и тем, и другим вместе взятым. Вслед за листком оттуда же выпал какой-то рентгеновский снимок, изображение на котором напоминало собой географическую карту, показывающую непонятную местность в ночное время. В центре снимка густым мраком чернело пятно, которое можно было принять за чёрную дыру, затерявшуюся в глубинах космоса.
«Чудеса, да и только!», подумал старик и, налив из медного кувшина в стакан густого, цвета венозной крови, темпранийо, сделал большой глоток.
Сразу что-то внутри него заурчало и задвигалось, как будто бы пришёл в движение плохо смазанный мельничный механизм.
Одним подвигом больше, одним подвигом меньше! произнёс он вслух и его сухие тонкие пальцы ловким движением щёлкнули костяшками пожелтевших черепов на ветхих дедовских счётах.
Новостей от Дульсинеи всё не было, хотя прошёл уже не один год со времени их последней встречи в Толедо.
Если бы он не был идальго, то, возможно бы, даже ощутил след солёной слезы на своей давно небритой щеке.
Розы и соловьи давно растаяли в ночных садах Ла Манчи, оставив ему напоследок лишь терпкий глоток густого темпранийо и пикантный вкус воспоминаний.
Он вновь закрыл глаза. Всё ему казалось сном, который вот-вот развеется и перед его взором предстанет другая реальность.
За закрытыми шторами век бултыхалось какое-то чёрное бездонное море.
«Странно», подумал старик, «почему я никогда не задумывался о том, что за границами сознания ничего нет?».
Он вспомнил о счастливых днях своих прошлых скитаний: пыльные дороги Ла Манчи, неудачливые разбойники на пути в Тобосс, чудовищные великаны ростом до небес, старая мельница, однажды принятая им за дракона, и его слуга, ленивый обжора и плут, Боже, как его звали?
Нарушив тишину, скрипнула половица, и старик мысленно представил себе, как медленно на цыпочках к его постели приближается Санчо, облачённый в старую ночную рубаху.
Он захотел открыть глаза, но не смог. Подать голос у него тоже не получилось. Тело застыло, как иссушенная зноем равнина в Риохе, на которой кроме ярко-желтого дрока уже ничего не росло.
Словно удар молнии, тело сотряслось от чудовищной боли, которая тут же утихла и пришло оцепенение.
Старик вглядывался в темноту, которая клубилась внутри него словно густой дым.
Сначала он ничего не видел кроме этой темноты, но затем витки дыма стали приобретать неясные очертания, похожие на фантастические рисунки, которые можно видеть в детстве на неровной поверхности потолка и штукатуренных стен.
Вот что-то отделилось от общего фона и приняв форму то ли маленькой прозрачной капли, то ли крохотной инфузории, двинулось в сторону блеклого серого света, что еле пробивался среди этой густой тьмы.