Элинор ставит Мейбл на пол и опускается на корточки, чтобы их лица были вровень друг с другом.
А мне можно поиграть?
Не в этот раз, дорогая. Ты еще слишком маленькая.
У-у. Мейбл выпячивает нижнюю губу и хмурится. Это нечестно!
Мейбл, нельзя разговаривать так с мамой! заявляет мисс ОКоннелл; лицо няни сурово, а сама она убирает выстиранное белье девочки в шкаф. Извинись, иначе ты вообще не увидишь тенниса!
Извини, мама, бормочет Мейбл, щеки которой мигом краснеют.
Элинор оглядывается на няню. Похоже, та сегодня чрезмерно строга.
Тише, говорит она, сжимая пухлые ручонки Мейбл и улыбаясь. Пусть знает, что мама, в отличие от строгой мисс ОКоннелл, на нее не сердится. Мы с тобой поиграем в теннис в другой раз. Так ты хочешь пойти со мной и посмотреть состязания? Но ты должна обещать, что будешь хорошей девочкой и не станешь никому мешать.
Мейбл энергично кивает, а мисс ОКоннелл твердым голосом говорит:
Когда тебе всего четыре года, кажется, что теннисные состязания длятся целую вечность. Через некоторое время я приведу Мейбл на корт, а у вас будет время пообщаться с гостями, как и надлежит каждой хорошей хозяйке.
В груди Элинор что-то надламывается. Несносная женщина! Будет ее учить, как себя вести на своем же приеме.
Няня, я возьму ее с собой, не менее твердо отвечает Элинор. Она перекусит с нами, а если устанет, я отведу ее к вам. Элинор приветливо улыбается мисс ОКоннелл. Идем, Мейбл.
Выйдя из детской, мать и дочь видят на площадке Эдварда, успевшего надеть теннисный костюм.
Папа! Мейбл берет его за руку, и они спускаются, оба считая ступеньки.
Они доходят до границы верхней лужайки и сада. Мейбл бросается играть в прятки, прячась за кустами и шток-розами и громко смеясь всякий раз, когда Эдвард ее находит. Элинор улыбается. Солнце согревает ей плечи. Со стороны корта слышны глухие удары ракеток по мячу, перемежаемые смехом и криком.
Неожиданно Эдвард опускается на корточки перед Мейбл. Малышка замерла, точно статуя, протянув руку и указывая на что-то невидимое. У Элинор сердце уходит в пятки.
Не понимаю, о чем ты говоришь, произносит Эдвард. Он смотрит туда, куда указывает пальчик дочери. Какая леди с огненными волосами? Я никого не вижу. Думаю, ты просто перепутала. Ты хотела сказать «с рыжими волосами». Так мы называем этот цвет волос.
Мне она не нравится, говорит Мейбл, и Элинор становится не по себе.
Ни в доме, ни среди гостей нет рыжеволосых женщин.
Мейбл, здесь нет никакой леди. Эдвард выпрямляется и протягивает дочке руку. Она протягивает свою, но другой рукой продолжает указывать в пространство между кустами. Если ты будешь себя хорошо вести, мама, быть может, позволит тебе съесть кусок медового кекса, испеченного миссис Беллами.
Мейбл чмокает губами. И вдруг, словно сраженная пулей, падает, растягивается на траве и извивается всем телом.
Элинор! вскрикивает Эдвард.
Ее разум соображает медленно и как-то отстраненно, словно она смотрит на происходящее сквозь пелену тумана или из-за занавески. Она убеждала себя, что случаи на станции и на пикнике не означают ничего страшного. И вот третий раз. Теперь уже не отмахнешься. Элинор видит, как Эдвард дает Мейбл быструю и сильную пощечину, словно намеревается разбудить. Поначалу малышка не реагирует, затем открывает затуманенные глаза.
С нашим ребенком что-то происходит! Эдвард ошеломленно глядит на жену. Как ты думаешь, не заболела ли она чем-нибудь?
Элинор качает головой и опускается на корточки рядом с Эдвардом. Оба смотрят на дочь.
Эдвард, тихо начинает она, это уже не в первый раз. Я и раньше видела ее в таком состоянии.
Что-о? Почему мне не сказала? Элинор, когда это началось? Сколько раз ты это видела, черт побери?!
Я думала, быть может быть может, в этом нет ничего особенного.
Малышка поворачивается и смотрит на мать. Глаза девочки принимают осмысленное выражение.
Мама, слегка дрожа, произносит она и протягивает ручки.
Элинор опускается на траву и сажает дочь на колени. Она выдерживает взгляд Эдварда. Оба думают одинаково.
Я отведу ее в дом, дрожащим голосом говорит Элинор. Попрошу мисс ОКоннелл уложить ее на пару часов в кровать.
Это было бы лучше всего. Эдвард смотрит на Элинор; его лицо напряжено до предела, отчего ее сердце готово разорваться. Нам нельзя никому об этом рассказывать. (Она тупо кивает.) До тех пор, пока мы не проконсультируемся.
Я я скажу мисс ОКоннелл и гостям, что Мейбл споткнулась, упала и ударилась головой. Элинор отводит волосы, закрывающие глаза Мейбл. Теперь ей надо отдохнуть.
До сих пор не понимаю, почему ты мне сразу не сказала, тихо говорит Эдвард.
Я боялась. К тому же у нашей малышки живое воображение. Думала, она чрезмерно утомилась. Отдохнет, и все пройдет. Я не хотела обращаться к врачу из-за
Эдвард кивает:
А мисс ОКоннелл упоминала о чем-нибудь подобном?
Нет, ни разу, отвечает Элинор.
Возможно, мы напрасно беспокоимся, скупо улыбается Эдвард.
Эдвард! громогласно зовет его с корта Бартон. Нам нужен четвертый!
Иду! отвечает Эдвард.
Включайся в игру, говорит Элинор, сдерживая дрожь в голосе. По пути домой я раздобуду для Мейбл кусок медового кекса. Может, все дело в голоде. Она же с самого утра ничего не ела! Это моя вина. Надо было сказать мисс ОКоннелл, чтобы заранее ее покормила
Эдвард касается колена жены:
Элинор, не вини себя. Возможно, ты права. Кекс это хорошо. Сладкое ей сейчас пойдет на пользу.
Она смотрит, как муж уходит на корты. Всего раз он оборачивается и машет ей. Элинор понимает: надо побыстрее увести Мейбл, пока гости не начали задавать вопросы. Софи ждет, что они продолжат разговор, но ей сейчас не до беседы. Элинор чувствует навалившееся утомление.
Она крепко прижимает дочь к себе и качает, пока голова малышки не упирается ей в грудь. Через мгновение Мейбл уже спит. Ее розовые губки раскрыты, глаза слегка подрагивают под сомкнутыми веками. Ее кожа персиково-кремового цвета гладкая и нежная. Недавняя бледность сменилась легким румянцем. Элинор никогда не наскучит смотреть на это личико, знакомое, как свое собственное.
Глава 6
Эдвард
Банк «Коулрой и Мак» находится в доме номер 24 по улице Чипсайд. Неприметное здание, беленые стены снаружи и добротная темная отделка тиковым деревом изнутри. Скромный банк, не чета финансовым гигантам акционерных обществ, но зато здесь особое отношение к каждому клиенту. Специализированный банк для состоятельных людей; для тех, кому важно знать, что их деньги находятся в хороших, надежных руках; где задают мало вопросов, но делают все, дабы как можно полнее учесть интересы клиента. Вкладчиком «Коулроя и Мака» был и отец Эдварда, храня здесь свое состояние, нажитое нелегким трудом. Стараниями банкиров деньги Хэмилтона-старшего значительно умножились в основном за счет вложений в стремительно развивающиеся отрасли американской экономики электротехническую и сталелитейную. Сейчас владельцы банка с такой же проницательностью стараются приумножить деньги Эдварда посредством операций на финансовом рынке.
Я не люблю рисковать, неоднократно заявлял мистеру Коулрою Эдвард, когда тот заводил разговор о спекуляциях на фондовой бирже.
Нынче все занимаются подобными спекуляциями, отвечал ему мистер Коулрой. Прекрасный способ сделать быстрые деньги.
Однако Эдвард упорно не поддавался на искушение.
У меня достаточно денег, не раз говорил он мистеру Коулрою, и я хочу, чтобы все оставалось по-прежнему.
Любое рискованное предложение его нервировало.
Как вам будет угодно, бормотал мистер Коулрой, соглашаясь на апробированные вложения в надежные компании и государственные облигации и оставляя спекуляции волатильными ценными бумагами, фьючерсами и опционами для более смелых душ, нежели его клиент.
Мистер Коулрой наверняка родился и вырос в обеспеченной семье, где не волновались из-за нехватки денег. Поэтому он не знал и вряд ли мог понять, что у Эдварда есть все основания думать по-другому. Об этом, пусть и весьма скупо, писал Джеймс Джойс в своем «Улиссе». Отец писателя был одним из тех, кто проделал путь из низов наверх исключительно за счет собственного трудолюбия и упорства.
В двенадцать лет отца Эдварда отправили работать на шахту. Жалованье доставалось ему нелегко, и к каждому пенни он относился с такой заботой и почтением, что это вызвало бы глубокое восхищение у дядюшки Скруджа. Такое же внимательное, трепетное отношение к деньгам укоренилось и в Эдварде. Он не шел ни на какие риски и не допускал, чтобы деньги утекли сквозь пальцы, ибо слишком хорошо понимал витающую над ним возможность обеднеть.
Благодаря природному уму и неустанному труду отец накопил достаточно денег. Семья жила скромно, занимая небольшой домик и довольствуясь простой одеждой, простой пищей и простой мебелью. В детстве Эдвард был счастлив, ибо не знал иной жизни. Единственной статьей расходов, на которые отец не скупился, было образование сына и намерение поднять Эдварда выше уровня рабочего класса.
Однако реакция новых соучеников Эдварда на его незнатное происхождение была жестокой. Он быстро начал стыдиться своих «неотесанных» родителей и «жалкого домишки». С тех пор он делал все возможное, только бы скрыть свое происхождение, компенсируя историю семьи резкими выступлениями против низших слоев общества, чтобы ни у кого не закралось сомнений насчет его принадлежности к верхушке среднего класса. Даже Элинор не знала, сколь скромно начиналась его жизнь, а если бы знала ни за что не вышла бы за него. В этом он уверен. Пусть ее семья и пережила тяжелые времена из-за гибели братьев и смерти родителей, но все они выходцы из добропорядочного сословия.
Он же был аномалией. Яркой искрой среди пепла и копоти низших классов.
Доброе утро, мистер Хэмилтон, здоровается с ним секретарша средних лет.
Ее седые волосы убраны в аккуратный узел. Невысокого роста, она кажется совсем маленькой за своим громадным письменным столом. Его узнают в лицо. От этого в груди разливается приятное тепло.
У вас назначена встреча? спрашивает она, водя пальцем по четко выписанным строчкам увесистого настольного календаря в солидном кожаном переплете.
Доброе утро. Нет, сегодня у меня никаких встреч. Я зашел снять деньги.
Конечно. Секретарша поднимает на него глаза и улыбается. Проходите.
Она открывает массивную дверь и вводит Эдварда в помещение, где сидят несколько клерков, склонившихся над конторскими книгами. Опять эта тупая, пульсирующая головная боль. Как же она ему мешает. Едва ли стоит ей удивляться. Он постоянно страдает от головных болей. Сгустки боли ударяют ему в череп. Помимо этой напасти он отвратительно спит по ночам. Минувшей ночью, что часто бывает накануне таких дней, как этот, он практически глаз не сомкнул. А теперь, после теннисных состязаний на выходных, к череде его обычных забот добавилась тревога за Мейбл. К своему удивлению, он обнаруживает, что молится Богу, в которого больше не верит, и просит, чтобы увиденное оказалось не более чем случайностью.
Секретарша подводит его к кассиру.
Передаю вас в надежные руки мистера Джонса, с улыбкой говорит она и возвращается за свой громадный стол.
Джонс порывисто встает, сдвигая в сторону бумаги, с которыми работал, тянется через стол, чтобы пожать Эдварду руку, и роняет авторучку.
Добрый день, мистер Хэмилтон. Надеюсь, ваша семья в добром здравии? Желаете получить обычную сумму? спрашивает кассир, нагибаясь за ручкой, успевшей закатиться за стул.
Характер у Джонса нервный. Он еще совсем молод, но уже успел приобрести землистый цвет лица. Он одет в мятый костюм с тонким галстуком. Одному дьяволу известно, чего он так нервничает при встрече с Эдвардом. Эта процедура повторяется ежемесячно. Пора бы привыкнуть. Эдвард видит, что у парня подрагивает рука, когда он косым почерком выводит на чеке сумму. Эдварду остается лишь подписать чек. Может, парень думает, что эти регулярные крупные суммы наличными имеют криминальный подтекст? Эдвард внутренне усмехается нелепой мысли. Он хорошо известен в обществе. Достаточно сказать, что его часто цитируют по радио, в передачах Британской вещательной корпорации. Его репутация безупречна.
Прошу немного подождать, говорит Джонс, берет чек и скрывается за другой дверью, чтобы принести деньги.
В комнате тихо. Поскрипывает чье-то перо. Один из клерков елозит на стуле, а другой откашливается.
Эдвард откидывается на спинку стула и подносит к глазам часы. В висках пульсирует боль. Он начинает массировать затекшие мышцы шеи и плеч. Половина одиннадцатого. Есть время прогуляться. Все лучше, чем трястись в грязной, душной подземке. Приятная прогулка вдоль реки как раз то, что надо. Возможно, свежий воздух избавит его от проклятой головной боли.
Он представляет, как Элинор звонит доктору Харгривсу, о чем они договорились в тот день. Боже, ему срочно нужна сигарета! Он достает из пиджака портсигар, раскрывает его и вытаскивает сигарету. В день консультации он обещал приехать домой, хотя его неделя под завязку забита встречами, лекциями и письмами. Эдвард чиркает спичкой и закуривает. Его ладони липкие от пота. Он затягивается, проглатывает дым. Приток никотина успокаивает его.
Хлопает дверь, заставляя Эдварда подпрыгнуть. Вернулся Джонс.
Ну вот и я, мистер Хэмилтон, сэр. Прошу извинить за ожидание.
Кассир возвращается на свое место, пододвигает Эдварду пепельницу и, тяжело дыша, отсчитывает фунтовые купюры.
Вся сумма, объявляет он, кладя последнюю купюру. Двадцать шесть фунтов.
Отлично. Благодарю вас, Джонс.
Он тушит сигарету, берет деньги и кладет в большой конверт, специально принесенный для этой цели. Конверт он опускает в свой тонкий портфель. Затем встает и крепко пожимает руку кассира своими холодными, липкими пальцами.
До встречи в следующем месяце, Джонс, говорит Эдвард, надевая шляпу. Удачного вам дня. До свидания.
Коротко улыбнувшись, он возвращается в приемную.
Завидев Эдварда, швейцар кивает и распахивает дверь. Эдвард выходит на улицу и делает глубокий, затяжной вдох. Его сердце равномерно бьется, в ушах тоже стучит. Головная боль еще сильнее сдавливает виски.
Улица полна легковых автомобилей, грузовиков, велосипедов и неуместно выглядящих здесь конных повозок. Машины громко сигналят, люди кричат. Уличное движение почти замерло. Подходя к берегу Темзы, Эдвард видит, что и река запружена транспортом. Баржи везут уголь, бревна и различные товары. Рядом с ними плывут парусные суда, пыхтят буксирчики, проносятся прогулочные катера, неспешно движутся рыбачьи лодки. Лондон стал местом обитания громадной массы людей, превратился в кипящий котел, где перемешались богатство и бедность, высшие слои и низы, мозги и мускулы. Весь город лихорадочно старается оставить позади ужасы войны и на всех парах несется к чему? К чему-то лучшему или, наоборот, к худшему? Куда бы ни привел этот курс, Эдвард, наряду со всеми, несется в общем потоке, не в силах противиться кипучей энергии Лондона.
Он прибавляет шагу и задумывается о прошлом. Его мысли мрачны. По-настоящему освободиться от прошлого невозможно. Груз прошлого, его хватка, как бы сам Эдвард и этот прекрасный город ни противились, медленно, но верно будут их всех душить, пока, один за одним, это сломленное поколение в молчаливом крике не сойдет на нет.