Леонид Бабанский
Куда пойти лечиться
«Итак, моя жена коммунистка. Была ею, есть и будет есть. Отчего развод стал фактом. Бывшая жена Бытие укрепляет сознание, правда, разумное бытие. А неразумное бытие сознание, наоборот, разваливает и бытие не укрепляет, ибо оно становится порочным, зацикливаясь само на себе», так размышлял я, молодой повеса, лёжа на полке двухместного железнодорожного купе, проездной билет в котором она, бывшая жена моя, приобрела со слезами, в качестве последнего подарка, поскольку я категорически отказался от раздела жилья и имущества. Неоткрытая бутылка портвейна, подрагивающая на столе, также купленная за её счёт, ожидала попутчика, ожидала, но не дождалась. Жена так и сказала, с большевистской прямотой:
Возьми, выпьешь по дороге с кем-нибудь.
Путь оказался недолог, никого ко мне не подселили. Винная посудина опустела незаметно, как-то сама собой.
Попытка построить коммунизм в отдельно взятой нашей с ней квартире провалилась с треском. Супруга, как и многие другие руководительницы, вооружённые партбилетами, в те приснопамятные времена старались оборонять своих мужей от всяческих излишеств, создавая вокруг них некоторое подобие барьера в виде разнокалиберных родственников. И чтобы ни единой души со стороны, ибо в противном случае достоверный замкнутый круг не исполнил бы свою функцию. Не отфильтровал бы надлежащим образом окружающее пространство-время. Коммунистам, окромя коммунизма, думать о чём-нибудь ещё категорически не рекомендовалось. Так полагала Людмила, бывшая моя супруга. Ибо я, женившись на коммунистке, по умолчанию принял на себя ответственность за все партийные грешки, грехи и грехи, несовместимые с представлениями о человеческой морали, о которых мне, в дальнейшем, требовалось не только не рассуждать, но даже не думать. Просто молчать. Ну, по умолчанию.
Силы, окружающие меня, были расставлены следующим образом: тёща, естественно, контролировала мою нравственность в том плане, чтобы за мной не наблюдалось никаких лишних выпивок, никаких предосудительных знакомств, и, вообще, чтобы никакого разврата. Ей, в прошлом кадровой разведчице, работнице КГБ, нетрудно было, как оказалось, организовать вокруг меня систему дружеского наблюдения и оповещения. Тестю, уважаемому фронтовику и гражданину, вменялось следить за моим политическим уровнем, чтобы он, уровень, не сделал кривизну в неправильную для родной, правда, правящей партии сторону. А вот культурой заведовали три милых дамы, из пролетариев, жёны ближайших родственников моей супруги. Обычно, в разгаре семейного, естественно, закрытого торжества, они, под лёгким наркозом, готовили свой номер, всегда один и тот же: скрытно переодевались в балетные одежды, состоящие из их кофточек и мужских трусов максимального размера, в каковой униформе, не без успеха исполняли танец маленьких лебедей для достаточно уже подготовленной мужской аудитории. Подобного рода искусства, как считалось, в значительной степени укрепляют родственные узы и повышают художественный уровень мероприятия в целом.
И то сказать, что такое праздник без женщин? Пьянка, да и всё. Два варианта: с мордобоем или без. А когда рядом милые женщины это почти гарантия, что обойдётся, а праздник превратится из сомнительного мероприятия в торжество, способное запомниться на продолжительное время. Но праздники праздниками, а в то же время коммунистическая идеология становилась всё более и более театральной, да чёрт бы с ней, если бы эта всюдупроникающая театральность была бы не до такой крайней степени любительской, невыносимо фальшивой.
«С кем я, всё-таки, развёлся, такие мысли приходили под стук колёс, с женой или с её партийно-политическим приданым?» Прекрасный мой развод Смысл рассуждений не исчезал и в банальность не превращался.
В Петербурге-городе, у пяти углов, встретил меня Колька. Колокольчиков. Артист Ленконцерта, поющий гитарист, гражданский муж Деборы, хозяйки квартиры, которая любезно, по рекомендации московских друзей, мне предоставила временное пристанище. В это время Колька уходил от Деборы к Верочке, певице, с которой они пели дуэтом в эстрадном жанре. Тогда гитарные лирические дуэты были в моде, и цензурой пропускались совершенно беспрепятственно. А цензура была в те времена хоть и злобная, но не агрессивная. Могли, скажем, взять на рассмотрение твой литературный опус и никакого отзыва не выдать. И больше никогда ни к какому рассмотрению не допустить. Но в тюрьму не сажали. Авторская гениальность сводилась к способности проскочить сквозь литературную таможню, тут уж было не до условностей хоть в партию вступай. И в этот же момент к Деборе переезжал новый муж, Серёга, физик, туннельный микроскопист, гитарный же певец, естественно, кандидат наук, диссидент-антисоветчик. Дебора не была в печали мужиком больше, меньше какая разница. Мы с ней сразу же сдружились просто по-человечески.
Коленька, первый муж, весь сиял от того, что оставляет супругу не как попало, в одиночестве, а всю ухоженную, без претензий на жилплощадь с его стороны, в окружении замечательных мужчин. Он грациозно скакал на здоровой конечности по всей квартире, собирая в большой пакет своё нехитрое мужское имущество. Правая его нога почти не двигалась в колене, возможно, последствие перенесённого туберкулёзного гонита. Ясное дело, когда на эстраде наблюдается успех, твоя человеческая цена в женском окружении резко повышается, вызывает необходимость в перемене всех декораций вплоть до жены включительно. Но в такой, казалось бы, не простой обстановке, Дебора чувствовала себя как рыба в воде. Она молниеносно устроила меня на небольшом диване, попутно сообщила:
Здесь жил папа Знаешь, ему исполнилось девяносто лет.
Царство небесное И ничем не болел?
Он был такой здоровый! Представляешь, у него на работе, ну, на службе, служила одна женщина,.. его подруга. А у неё оказался сифилис. Так он от неё вообще не заразился! Все остальные заразились, а он нет.
Ты смотри Редчайший случай. Как же это ему удалось? Может, он меры самозащиты применял?
Да не было в то время никаких мер.
Вот как. Где же он тогда трудился?
В Бунде. Знаешь такую организацию?
Как не знать? Что-то такое Сионистское.
Ну, в общем Он там служил казначеем. Что его и спасло.
От чего, от сифилиса?
Нет же От ареста. Когда за ним пришли чекисты, они не поверили, что он в Бунде занимает такую высокую должность. Организация слишком серьёзная, чтобы мальчишка огромными деньгами управлял. Так им показалось. В результате обошлось. Не тронули.
Вот счастливчик. Дай Бог, чтобы тебе также везло.
Хорошо бы. Только природа, говорят, на детях отдыхает.
Дыбочка, назвал я Дебору уже по-дружески, оставь эти предрассудки.
Не скажу насчёт предрассудков, сообщила она, но мужчин я всегда выбирала сама и никогда себе ни в чём не отказывала.
Ну, и как?
Всё чисто.
Здорово!
Только тихо, пробормотала хозяйка.
Об чём речь? отозвался я. Натюрлих!
Коля под гитару спел нам пару авторских песен и исчез, озабоченный собственными достижениями. Поскакал за новыми. Совсем как я.
Тут же возник следующий Деборин муж, усталый физик Серёга. Но молодой. Но очень усталый. С улыбкой на лице, будто хотел обозначить, что рад меня видеть.
Как живёте, физики? спросил я у Серёги.
Хорошо живём, пошутили физики, сказал он.
Так будете жить ещё лучше, шуткой на шутку ответил Леонид Ильич, завершил я распространённый анекдот из серии «Физики шутят». Тут мы расслабились. Опять пошла в ход Деборина гитара. Сергей пел не хуже Николая, но, в основном, копировал Высоцкого, один к одному. Соответственно тогдашней моде. Все тогда пели и требовали перемен. Хоть каких-нибудь. И ещё требовали объяснить, какие будут перемены. И чтобы поскорее.
Ты где так устал, спросил я Сергея, политика доконала?
Всё вместе, сообщил он, хорошо, что у нас с Деборой любовь, а то жить совершенно негде. Ни черта не платят. Представь себе, я через микроскоп добрался до атома водорода. Это тебе как?
Это для меня что-то запредельное. Ты видел один-единственный атом?
Да. Именно так. Целый год его выцеливал.
И что? Как он выглядит?
Да так, ничего особенного. Только ядро видно. Чистый протон.
И всё? А электрон где?
Извини. Нету никакого электрона. Только туман вокруг ядра, ничего больше.
А в чём открытие?
Факты подтверждены, чего ещё-то? Слишком далеко от ядра орбита электрона. Пустоты много. Везде пусто. Она нас окружает. В пустоте живём. Вот откуда тоска берётся.
Не может быть. Там есть что-то.
Что?
Вакуум, что ж ещё-то.
Искать его я не буду.
Почему?
Перехожу на другую работу. Электроникой торговать.
Да И я на работу. Мне встреча назначена. В Горздраве.
О-о, произнёс Серёга, так ты большой человек. В Горздрав кого попало не приглашают. Хочешь, дам тебе галстук? Пошли, выберем.
Нет, что ты. Врачей по одёжке не принимают.
Тогда смотри Держись там. Не окажись в вакууме.
Постараюсь.
Но долго стараться не пришлось.
В комитете по здравоохранению, соответственно назначенной мне дате, налюбовавшись фотопортретами бывших и нынешних руководителей питерской медицины, я обратился в кабинет госпожи Маричевской, самой заведующей, для окончательного решения вопроса о моей трудовой и бытовой жизнедеятельности в пределах прекрасной Северной столицы. Вопрос рассматривался основательно, около двух недель. «Если так долго меня кубатурят, успокаивал я себя, значит, решают положительно. Возьмут, никуда, значит, не денутся». Но в исполкоме вдруг почувствовал себя абитуриентом, поскольку остальные претенденты волновались как на экзамене, хотя каждый предварительно звонил из родного города и получил устное приглашение. Врачей в Питере, по слухам, категорически не хватало, особенно, травматологов, потому я, отворяя по вызову дубовую дверь, чувствовал себя удовлетворительно. Но тут начались перипетии.
Пройдя тихим шагом по синему ковру, я замер у т-образного стола, изготовленного из того же дубового материала.
Присаживайтесь, процедила Маричевская безо всякой улыбки. Меня это огорошило. Вспомнилось, что даже тётки- полковничихи из ГАИ, которые судили меня на комиссии за чрезмерно быструю езду на мотороллере, и те улыбались, отбирая у меня права на целых полгода, с такими словами:
Не надо, молодой человек, расстраиваться. Целее будешь.
Но тут была комиссия, да не та. Товарищи снова и снова в шесть рук шерстили мои нехитрые документы, нашёптывая госпоже в оба уха какие-то обо мне дополнительные сведения, отчего начальница изрекла в мой адрес:
Не лежит у меня душа давать вам прописку, ох не лежит
К счастью, в те времена я был человек гордый, спокойный и уравновешенный.
Что же, ответил я, не лежит, так не лежит. И если её никак нельзя переложить куда-нибудь в другое место, то, значит, тогда деваться некуда, следует принимать какие-то экстренные меры.
А сам подумал: «В Москву, что ли, ломануться».
Но тут старший помощник по кадрам прямо-таки встрял в беседу.
Скажите, пожалуйста, спросил он с какой-то смущённой гримасой на лице, вы, случайно, не еврей?
С души моей упал камень, но тут же напал смех. Я ответить смог, но даже не сразу.
Нет, знаете ли, произнёс я, просмеявшись, представьте себе, вот уж никак нет. Случилось так, что я русский.
Ага, глубокомысленно произнёс помощник, вернее, ответил шуткой на шутку, получается, если вы русский, то я, значит, польский. Ладно, можете идти. Ответ получите в письменной форме.
Спасибо! просиял я. Тогда до скорой встречи!
Идите уже, молодой человек, пробормотал старший, идите!
В тот день я покинул Горздрав с ощущением того, что Москва отпадает, поскольку шутки продолжаются. Примета добрая. Фирменный конверт пришёл на Деборин адрес почти через неделю. В ответе значилось, что я принят на работу в систему медицинских учреждений городского отдела здравоохранения с предоставлением служебной жилой площади и соответствующей прописки, для чего мне следовало лично явиться в отдел кадров и заново предъявить все имеющиеся документы.
«Кто бы сомневался?» подумал я. Только Дебора, мне показалось, была отчасти огорчена, что я так скоро исчезаю из-под её крыла.
Сборы были недолги, а размышления кратки. Больницей номер десять пьяная травма, должность дежурного нейрохирурга, я пренебрёг из-за её ужасающего состояния, а Институт нейрохирургии имени Поленова отверг меня, как не имеющего соответствующих оснований и предпосылок. Я выбрал должность простого травматолога при травмпункте, объединённом с дежурным стационаром того же профиля. Город меня принял с предоставлением жилой площади, соответствующей действующему законодательству и санитарно-гигиеническим нормам.
Началась большая работа. Сплошная травма. Я спросил у заведующей:
Что я могу делать по дежурству? В смысле, какой объём операции у вас разрешается?
Она отмахнулась.
Делай всё, что умеешь. Только чтобы без осложнений. В крайнем случае стационар рядом.
И это всё, что мне она сказала. А травма всегда травма. Хоть и разная, но так похожа Главное, удавалось работать без осложнений. Ни воспалений, ни, тем более, никаких нагноений. До того дошло, что антибиотики стал забывать, какие они по группам, по силе действия и месту приложения. Может, оно и к лучшему эти препараты уже в те времена начали терять эффективность.
Открывается однажды дверь в мой кабинет, и быстро входит Самвел, мясник из соседнего гастронома и с порога начинает меня уговаривать.
Доктор, пожалуйста, прошу Вас, отрежьте мне палец, очень прошу! Только побыстрее, а то работа стоит.
Вот вы сегодня уже поторопились. А медицина спешки не любит. Вначале палец надо осмотреть.
Да пожалуйста
Самвел размотал свой рабочий фартук, в котором содержалась рука по локоть, и предъявил рану. Палец с перерубленной фалангой висел на хорошем кожно-мышечном лоскуте.
Так, решил я, разуваемся, раздеваемся, руку моем с мылом и в операционную.
Может, убрать его, и точка Рану замотать бинтом, и так заживёт.
Нет, Самвел. У тебя и так не много пальцев.
Такая работа.
За что и платят, сказал я, натягивая перчатки.
Операция шла недолго. Понадобилась хирургическая обработка, то есть, грязное превратить в чистое, убрать нежизнеспособное, промыть многократно и свести края с краями, но не туго. Забинтовал, на завтра назначил перевязку.
Слушай, док, пробормотал Самвел, у меня денег никаких нету. Ничего сегодня не заработал.
Отстань со своими деньгами, сообщил я, проси Аллаха, чтоб зажило. Руку побереги, завтра не забудь появиться. Якши?
Якши, сказал Самвел и исчез за дверью.
В последующие дни я неоднократно промывал рану через шприц перекисью и фурацилином, после чего началось реальное заживление. Кисть зашевелилась. Самвел, который накануне трогательно простился со своим пальцем, не верил своим глазам.
Доктор, сказал он напоследок, очень прошу, зайди в мой магазин, только со служебного крыльца, спроси меня, там каждый ко мне проводит. Обещаешь?
Обещаю, погорячился я. И совершенно забыл о пациенте с перерубленной фалангой среднего пальца левой кисти. С началом ледяных дождей принимать приходилось до ста тридцати человек в день такой перегрузки я и представить себе не мог. Мозги кипели, по какой причине я очутился в соседнем гастрономе и занял очередь в мясной отдел. А то бы не пошёл. Стоял я недолго. Чьи-то сильные, но добрые руки, за верхнюю одежду вытащили меня из общей народной массы и увлекли в подсобку. Там стало ясно, что это был именно он, мой бывший пациент.