Мэри Х. К. Чой
Личное дело
Посвящается моей нью-йоркской семье. Вы такие маньяки. Люблю вас.
Глава 1
Мне плевать, что там вам наговорили эти придурки, с которыми я живу. Я работаю не в каком-то заурядном магазине в непосредственной близости от дома. Вообще-то, у нас магазин органических продуктов, о чем говорит написанное на вывеске: «M&A CORP: фитобар, гастроном, органические продукты».
Неважно. Это подразумевается.
Как бы то ни было, внутри очень светло, здание огромное даже по нью-йоркским меркам, а на самом видном месте красуется целый батальон блендеров «Витамикс» в сумме четыре тысячи баксов, не меньше. Плюс ко всему мы можем предложить любые продукты, по которым с ума сходят богатые фетишисты. Ищете органические, выращенные без серных удобрений ягоды годжи по восемнадцать баксов за пакетик? Вы пришли по адресу. Нужен торт без глютена, сахара и красителей на следующий день рождения вашего ребенка-аллергика? Ага. У нас даже имеется смесь для выпечки пирогов с глютеном, и стоит она столько же, сколько и безглютеновая, что иронично. Видите, у нас приличный магазин, а не абы что, хоть мы и работаем круглосуточно, подчиняемся прагматичным владельцам-корейцам и держим кота по имени Густо. Еще раз повторяю: У нас. Приличный. Магазин.
И все-таки я жалею только об одном: о том, что этот чертов магазин органических продуктов так далеко от моего дома. Особенно когда ледяной ветер дует в лицо, пробирая до костей.
Я плавно и быстро провожу картой по считывателю в метро, готовясь к металлическому щелчку и удару по бедрам в наказание за просроченный проездной, но турникет меня пропускает.
На экране высвечивается надпись: «До 13.02».
Супер. Значит, карта перестанет работать с первым ударом часов в полночь дня моего рождения в День святого Валентина. Хорошо, что я не очень суеверен и не склонен к чрезмерной тревоге. Я вру.
По путям пробегает крыса, задевает банку из-под «Ред Булла», и та звякает о рельсы. Пальцы моей правой руки так онемели, что просмотр паршивого видео на смартфоне превращается в астральное путешествие: я словно вышел из тела и смотрю через плечо незнакомца.
«Поступила в Колумбию на халяву!»
Надо бы сунуть омертвевшую ладонь в карман, но я не могу. Я обязан узнать, как она это сделала.
Потому что именно это моя болезнь. Все мы по-своему больны, у безумия бесконечное множество вкусов, ну а что я? Я убежден, что следующее видео в автовоспроизведении YouTube ответит на все мои вопросы. Я верю (пусть никогда и не признаюсь в этом), что если буду смотреть, как до невозможности привлекательная, несмотря на щель в зубах, темнокожая британская девица, работая Instagram-моделью, пробилась в Колумбийский университет на бюджет, то та же фигня случится и со мной. Словно жизнь это японский ужастик, в котором стоит тебе посмотреть похрустывающую пленку, и ты тут же окажешься следующим избранным. В моем случае это произойдет, как только этот тридцатиминутный портал поспешит к лучшей версии меня и вытащит из этой тундры.
Колледж.
У меня резко подскакивает давление от одного этого слова. Это одна из множества тем, которые я ни за что не поднимаю в разговоре с мамой которая, кстати, азиатка, кореянка, если точнее. Из Южной Кореи, если это вас интересует. Женщина, которая переехала в Америку, когда ей было девять, и добилась улучшения своего социального положения. Судя по маминым рассказам, она пришла к успеху благодаря чистому упорству и, по-видимому, неисчерпаемому ресурсу целеустремленности. Только благодаря этому она стала врачом. И никакая щедрая тетушка из Вирджинии тут вовсе ни при чем. Мама ужасно этого хотела. Шла к цели непреклонно, стиснув зубы так же сильно, как она презирает мою работу. То, как это выглядит со стороны. Внешний фасад. Меланин. Ей неважно, работаю я в магазине шаговой доступности, в магазине органической пищи или отрастил усы и подаю устрицы в самом изысканном ресторане Манхэттена, куда поставляют продукты напрямую с фермы. Она не хочет, чтобы я вообще работал в сфере услуг. Даже некоторое время. Она не для того проделала путь в семь тысяч миль, окончила колледж, а затем ординатуру, не для того работает анестезиологом в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка, чтобы ее первенец занимался, как она выражается, «работой низшего уровня».
Для моего отца, пакистанца родом из Джерси (он всегда отвечает, что родился в Джерси, а не в Принстоне, хотя так было бы точнее), это не так важно. Несмотря на диплом Принстона о высшем инженерном образовании, он самый спокойный старик на свете. Серьезно, по сравнению с ним трава и то нервознее. Он вроде как мусульманин, но не молится по пять раз на дню, потому что постоянно медитирует с помощью своего условно-бесплатного приложения. Не ест свинину, говоря, что не делает этого по той же причине, по которой не ест осьминогов: свиньи умные животные, они не лишены чувства страха. Может взять «Филе-о-Фиш» в «Макдоналдсе», но не потому, что он «халяль», а потому, что часто ел его в детстве. Пьет крепкий сидр и подливает «Бейлиз» в чай в рождественские праздники, а ведь это не просто «харам», но и жутко тривиально.
Короче говоря, с Пакистаном моего папашу почти ничто не связывает. Он сам так говорит. Родился и вырос на Восточном побережье, куда его отец, мой дада абу, приехал еще в семидесятые, чтобы преподавать гуманитарные науки. Это был большой шаг, огромная гордость для его семьи, все члены которой работали текстильщиками в Лахоре. Все шло по плану, пока мой папа не променял магистратуру на стартап в области видеоигр и не женился на моей маме. Мы отдалились от той части семьи. С тех самых пор, как тетушка Наз, папина младшая сестра, уехала на Тасманию. В буквальном смысле.
Но главная причина того, что отцу плевать, где я работаю, «следуя за своей мечтой» (это я его цитирую, серьезно), в том, что я мог бы работать хоть в НАСА, но люди все равно принимали бы меня за обслугу. Вообще, мы с папой не раз друг другу рассказывали, как в большинстве сетевых магазинов покупатели нас то и дело принимают за сотрудников. Это закономерность. Я знаю, что если случайно загляну в аптечный магазин в рубашке-поло, будь это даже Snow Beach от Ральфа Лорена, то у людей не раз хватит наглости спросить меня, где найти витамины или в котором часу аптека закрывается. Это же удивительно, если задуматься. Расизм он как свет: одновременно и волна, и частица. За нами ведь следят в магазинах, как будто мы собираемся что-то украсть. Интересно, они думают, что мы воруем у себя на работе?
Поезд. Слава богу. Я нахожу свободное место. Смартфон в руке начинает вибрировать. Номер не определен. Вот только я точно знаю, кто это: любой, кому не лень выбить себе неопределяемый номер, кто звонит с 1-800 или подозрительно легко запоминающихся типа 882-8888, наверняка взыскатель долгов. Особенно если звонят в обед.
Я проверяю свой банковский счет через смартфон. Кредитные карты, студенческий кредит, арендная плата ситуация катастрофическая.
Когда поезд останавливается на моей станции, в вагоне открывается только одна дверь. Как всегда.
Черт. Опаздываю. Я выскакиваю на платформу, бегу вверх по лестнице, и из моего рта вылетают мультяшные облачка пара. Я не хотел опаздывать. Никогда не любил это делать.
Эй! кричит парень в красной парке, когда я пробегаю мимо. Проведи через турникет, друг.
А где «пожалуйста»? огрызаюсь я в ответ этому придурку, но все равно возвращаюсь.
Я едва волочу свою задницу, спускаюсь по Седьмой авеню, открываю дверь с пластиковыми панелями, хватаю виноградину из холодильника, бросаю ее в рот и тут же жалею об этом, потому что помещение магазина просматривается полностью, а у мистера Кима здесь повсюду глаза-камеры. Плюс я не помыл руки после подземки и наверняка подцепил кишечную палочку.
Тина, привет. Она тут же смотрит на часы, висящие на стене за кассой, и бросает на меня уничижительный взгляд. Да брось, подлизываюсь я. Опоздал всего-то на четыре минуты. Тина ростом в пять футов, обладает фотографической памятью на числа и никогда не забывает обид. Торчащий пушок на лбу и висках недвусмысленно намекает на ее расположение духа, а под глазами залегли темные мешки. Было время, когда она с ума сходила по красной помаде от MAC. «Это Руби Ву-у-у-у-у», тянула она своим писклявым голоском, когда покупатели обращали на ее губы внимание, но это было еще до того, как утренний токсикоз вывел ее из строя.
Тина забеременела и с тех пор ведет себя так, будто она моя начальница. А ведь еще прошлым летом мы были настоящими друзьями. Ходили на пляж. Не то чтобы свидание, но мы взяли мини-холодильник, отправились на Рокавей и пообедали спагетти с салями традиционной пляжной едой по-доминикански, как сказала Тина. Запили все это неоново-голубым спиртным из пластиковых бутылок с наклейками-единорогами это, разумеется, традиционный нью-йоркский пляжный напиток. Потом вырубились и очнулись только тогда, когда банда чаек попыталась стащить наш огромный пакет медово-сырных колечек «Геррз»; я швырнул в них ботинком «Тимберленд», а это, позвольте вам сказать, уже никак не относится к нью-йоркским пляжным развлечениям. Как бы то ни было, я скучаю по той Тине. Понятно, почему она больше не может дурачиться со мной, но все-таки это отстой.
Я не торопясь иду к прилавку, по пути вытаскиваю двенадцатидолларовую пинту австралийского йогурта от коров, выращенных на подножном корме, и возвращаю ее в холодильник. Проделываю то же самое с девятидолларовым фунтовым кексом с маття[1], брошенным возле чайных полок. Делаю большое шоу из собственной добросовестности.
На Тину это ничуть не действует.
Ты должен был быть здесь за пятнадцать минут до начала смены, чтобы расставить товары, так что ты опоздал на девятнадцать минут, Паб. Тина так яростно натягивает перчатки, что случайно засовывает два пальца вместе.
Эй, говорю я, стягивая шапку-бини. Я уже сэкономил для компании где-то двадцать долларов за последние двадцать секунд. Я киваю на холодильники. Обычно это работа на два часа. На мне худи размера XXXL, это свидетельствует о том, что цикл моей стирки сейчас на самом пике. Оно едва помещается под курткой, и я машу руками, чтобы высвободить их из рукавов. Ну же, Ти, взываю я к ней. Как можно злиться на человека, страдающего от сезонной депрессии? Ты же знаешь, мои предки были созданы не для такого климата. Еще немного, и Тина меня убьет. Прости. Я засовываю куртку под прилавок и подталкиваю напарницу локтем, но она уже завелась, и деваться некуда.
Вот опять! Ты всегда пытаешься выкарабкаться из ситуации, полагаясь на обаяние и эти волосы. Она тыкает в воздух между нами, приподнявшись на носочки, потому что я на целый фут выше нее. И это лицо. Тык, тык. С меня довольно! Она бросает на меня многозначительный взгляд и вскидывает обтянутую красной перчаткой ладонь. На меня больше не действует это дерьмо.
Не хочу показаться козлом, но, когда дело касается женщин, обычно это «дерьмо» еще как действует.
Ладно, слушай. Я протягиваю руку к кучке пятидесятицентовых сладостей у кассы, выуживаю оттуда две конфеты «Ферреро Роше» в золотых обертках и кладу на ладонь в шерстяной перчатке. Это ее любимые.
Давай я отработаю половину твоей следующей смены.
Не выношу, когда на меня кто-то сердится.
Это мой подарок на Валентинов день. Для тебя, продолжаю я.
И для Дэниела, добавляет она, уже мягче. Дэниел ее парень. Полный придурок.
И для Дэниела даже если он и придурок. Я корчу театральную гримасу.
Дэниел неплохой парень, но работа в универмаге «Веризон» незавидная. Опять же, я и сам-то продавец в магазине у дома.
И в следующем месяце прикроешь меня на мой день рождения, говорит она.
Черт, я должен был за милю учуять этот развод.
Ладно. Соглашаюсь с ее условием.
Тина улыбается, прищурившись, хлопает ресницами и прячет конфеты в карман.
И да, положи доллар в кассу прямо сейчас, говорит она, кивая на чашу с конфетами и наматывая шарф на лицо так, словно собирается выйти в снежную бурю. Не забудь. И вдруг перед уходом она возвращается к кассе и обнимает меня. С днем рождения, Паблито.
Тина выходит, захлопывает за собой дверь с пластиковой вставкой, и на прилавок запрыгивает Густо. Он весь черный, не считая белого участка на подбородке, из-за которого он похож на темнокожего с бородой, словно он играет на контрабасе в кошачьем джазовом ансамбле или что-то типа того. Между нами особая связь. Он не дает себя гладить никому, кроме меня. Мой чувак.
Я поискал мелочь по карманам. Мистер и миссис Ким сходят с ума по поводу инвентаризаций. Со стороны вы бы решили, что они собираются сыграть спонтанную партию в гольф неторопливую, в качестве отдыха, но ничто не ускользнет от их взгляда. Они всегда точно знают, сколько «Ферреро Роше» и «Бачи» лежит в корзинке вместе с жевательными имбирными конфетами, брать за которые по пятьдесят центов за штуку грабеж, как по мне.
Я выдавливаю на ладони антисептик и смотрю в окно. Сам не знаю зачем. В магазине так светло, что стекла превратились в зеркала.
Иногда по ночам, когда я остаюсь тут один, у меня возникает чувство, будто за мной кто-то следит.
«Восстановился в Нью-Йоркском университете, несмотря на низшие оценки и деморализующий долг по кредиту на учебу!»
Я смотрю в окно, а мое отражение смотрит на меня. Пора подстричься. За ушами волосы уже начинают виться. И поспать было бы недурно.
«Я что, похож на кого-то, кто станет работать в магазине у дома? Прям правда-правда?»
Улыбаюсь. Во весь рот. Моя семья выиграла в генетической лотерее идеальное зрение и безупречные зубы. Мы никогда не носили ни очков, ни брекетов.
Я вижу, как моя улыбка увядает. Разве не плевать, даже если я и похож на продавца? Я уже год этим занимаюсь.
Делаю глубокий вдох. Представляю, как расширяются, а затем сужаются мои легкие. Я найду способ вернуться в университет. Обязательно. Я должен.
Густо прислушивается. Я смотрю в ту сторону, куда повернулись его уши. Я не боюсь работать в ночную смену, но иногда все же ловлю паранойю.
Неудивительно, что мама так ненавидит мои ночные смены. «Не то чтобы я тебе не доверяла, говорит она. Я не доверяю другим людям. Тебя могут ограбить, на тебя могут напасть или, боже упаси, перепутать тебя с кем-нибудь и застрелить».
Под «кем-нибудь» подразумевается безоружный темнокожий парень с пачкой «Скиттлз».
В то же время, будь я врачом, мама относилась бы к ночным дежурствам совершенно иначе. Многие принимают нас с моим младшим братом Рейном за армян, спасибо знаменитой семейке, фамилию которой можно даже не называть. А еще несколько раз меня принимали за гавайца, потому что любой представитель смешанной расы считает, что в силу своего происхождения имеет право на бесконечное количество «йоу, дай-ка угадаю, чей ты» чисто забавы ради. Наши имена не особо раскрывают наше происхождение, что позволит вам еще чуть лучше узнать моего отца.
Он назвал меня Пабло Неруда в честь чилийского поэта, того самого парня, который говорил: «Хочу сделать с тобой то же, что весна делает с вишневыми деревьями», а ведь его звали даже не Пабло. Его звали Рикардо, а «Неруда» вообще позаимствовано у другого поэта. Я не латиноамериканец, поэтому имя Пабло и так сбивает всех с толку, но, как по мне, свидетельство о рождении у меня вышло донельзя безвкусным: первое имя Пабло Неруда, второе имя прочерк, фамилия Райнд. По-английски часто произносят «Ринд», звучит тупо.
Брату тоже не удалось легко отделаться: Райнер Мария Райнд, в честь поэта Райнера Марии Рильке, чьи сонеты я как-то пытался читать еще в школе и понял, что не мое. Помню только, что там был перебор с восклицаниями. В основном охи да ахи.