Маша. Вы мне не поможете?
У него было такое специфическое, прокуренное дыхание, от которого Машку подташнивало, и она очень не любила работать с ним в паре.
Я совсем закопался, столько посевов. Мне только пару штативов в две руки мы с вами за двадцать минут закончим. А в понедельник я вас заменю с Барановной.
Эта перспектива Машку соблазнила. Она на все была готова, только мы ходить с мерзкой кандидатшей параллельными путями не пересекаясь.
Ладно. Пошли. Только я на посев сяду а ты подавай.
Они зашли с Игорем в бокс, Машка осталась в предбокснике переодеваться и тут, какое-то озорство ее обуяло, прямо непереносимое. Она не стала застегивать верхние пуговицы боксового халатика и не надела штаны. Села, положила ногу на ногу, так что ляжка оголилась по самое небалуй и, быстро работая пипеткой, краем глаза наблюдала, как Игорь, краснея, косил глаза в ее вырез. У него струйка пота текла по лбу и скатывалась на курносый нос, потели очки и вид был совершенно потерянный.
Глава 6. Экспедиция
Утром жутко трещала голова. Зачем она вчера вжбанила целую бутылку красного, Машка сама не знала. Может, потому что в последнее время хорошее вино к ним в дом попадало не часто, а тут Олегу преподнесли благодарные больные да не просто бутылку, а корзину целую выпивки и жратвы. Вино, шампанское дорогущее, такого они в жизни не видели, коньяк, икра, колбаса сырокопченая, сыр и конфеты. Шампанское Машка быстренько прикопала на Новый год, кто знает, в каком виде они до него дотянут, может вообще без копейки.
А вот вино поставили на стол, забабахав субботний ужин. Но Олег, видя, как Машка с сожалением смотрит на его фужер, куда он было налил свою порцию, отдал вино жене, а сам открыл мамину наливочку. Машка и хрястнула. И быстро так проскочила бутылка, почти залпом она сама не ожидала от себя такой прыти. И дело даже не в том было, что вкусное вино оказалось, нет. Что-то она заливала внутри себя странное, непривычное, стыдное Горело оно, это стыдное, жарило изнутри, жгло живот, обдавало жаром при малейшей мысли, и гнала Машка от себя его, тушила пожар. Но он, огонь этот, распалял ее тело все сильнее и не было с ним сладу. Может, поэтому так опьянела она от этой бутылки, опьянела сильно, некрасиво и как-то отчаянно. На цыпочках прокравшись в комнату к дочери и проверив, что та спит крепко и спокойно, убежала на кухню и, не обращая внимания на ворчание не курившего Олега, долго смолила в форточку, первый раз не боясь, что ее застукает свекровь. А потом сама спровоцировала секс с мужем. Злой такой секс, безлюбовный, животный. Олег, не ожидавший этой прыти от вечно усталой и вялой в последнее время жены, даже ошалел от такой страсти. А потом, когда все кончилось, и Машка закрыла глаза долго всматривался в ее лицо, в свете уличных фонарей, заглядывающих к ним в окно.
Но Машка только делала вид, что уснула. Выдержав его взгляд, зажмурившись так, что заломило в висках, она дождалась, пока муж уснет, а потом откатилась к самому краю кровати, вжалась в стенку, просто распласталась по ней, скинув общее одеяло, чтобы не коснуться его теплого тела, даже ступни, которая вдруг вызвала у нее приступ тошнотного отвращения.
Кое-как справившись с головной болью, Машка протолкнула в себя чай и полбутерброда с дефицитным сыром, вяло заплела дочке косы и выдержала полчаса утренних гамм. В воскресенье они всегда ходили с Олегом на оптовый рынок «затариваться» на неделю. Благодаря ее, уже довольно приличной зарплате, у них появились деньги, и они уже позволяли себе чуть больше, чем раньше. Пошли и сегодня, долго плелись по пустырю к рынку, волоча за собой сумку на колесиках. Мартовская хлябь вдруг сменилась метелью, в моментально навалившем мокром снегу вязли ноги, у Машки промок и набух капюшон дешевой куртки, текла и щипала глаза тушь и она чувствовала себя совершенно несчастной. Да еще дурацкая привычка Олега! Вечно он вел ее за руку, как маленькую, поддерживал, чтобы не упала. Как старуху! Он и сказал ей как-то, что его мечта состариться с ней вместе и ходить с палочками по скверу два старичка, за ручки. Сейчас, в мокрети мартовской пурги, когда они тащились именно так, как он мечтал, Машка вдруг об этом вспомнила. И на нее накатила жуткая, беспросветная тоска.
В понедельник уже с утра в лаборатории царила веселая суматоха. Чудная идея директоров организовать свой цех на севере, прямо на берегу Белого моря, в совхозе, занимающимся зверобойным промыслом вдруг нашла поддержку у. высокого руководства. И действительно, такое количество мясных отходов идет на выброс это тонны шикарных питательных сред для микробиологии. И наработки были давно сделаны и технологии разработаны осталось только внедрить. И, поскольку, Машка принимала участие в этих разработках было решено взять и ее. Всего-то на недельку попробовать, как работают технологии на местной воде. Рисковать сразу ставить цех, не понимая результатов, не хотели, хотя понимали все получится. Но, все равно!
Решили, что экспедиция будет состоять из шестерых Семен Исаакович, как основной разработчик, Ольга и Тамара химики, Игорь и Машка- микробиологи, Петр технолог. Гоп-компания была шикарная, вещи почти уже собраны, их был не так много. Лететь должны были на самолете до Архангельска, а там на кукурузнике до поселка. Билеты были куплены на четверг, а Машка до сих пор не сказала Олегу о своем отъезде.
Набравшись смелости, после ужина, когда они остались одни, она сообщила обо всем мужу. Олег воспринял новость, на удивление спокойно, только посмотрел как-то тоскливо, как побитый пес.
Ну что ж, Маш. Это работа. Надо, значит, надо. Поезжай.
Машка неожиданно для себя залебезила противным голосом, заюлила, задергалась. Поглаживая руку мужа и глядя в сторону, пропищала -
Ну, это же на недельку всего. Ты и не заметишь. А больше некому, там ведь перевар надо делать, я хорошо умею, женские руки нужны
Она еще говорила какую-то чушь, Олег кивал, поддакивая, а глаза у него становились все потеряннее
Суматошный четверг закрутил группу, погрязшую в последних сборах так, что члены экспедиции опомнились только в аэропорту при объявлении рейса. Олег Машку провожать не стал, чему она очень обрадовалась, тем более что забыла про мужа, сразу, как только закрыла дверь. В самолете она сидела рядом с Игорем и даже плечом чувствовала, что он на взводе. Зря она с ним тогда так. Мужик завелся от ее шутки и завелся, похоже, серьезно. Теперь она совершенно не знала, что с этим делать, старалась не встречаться с ним глазами и, вообще, он был ей неприятен. А вот Семен Исаакович сидел рядом с Тамарой. Тамара Машке очень не нравилась. Очень высокая и очень стройная, несмотря уже на приличный возраст (за сорок), женщина была не только красивой. Острый, слегка циничный ум, светившийся в цепких, зеленоватых с рыжеватой искоркой глазах, вечная насмешливая полуулыбка тонких, но четко очерченных губ, немного лисья, вкрадчивая походка делали Тамару совершенно непохожей на остальных. Только она могла, слегка сплюнув в сторонку, подпустить изящного матка, хохотнуть и срезать противника насмерть. Машка даже не то, что не любила химичку она ее побаивалась. А вот Зам глаз с Тамары не спускал. И что-то в его глазах при взгляде на женщину было такое, что Машке ну очень не нравилось.
В кукурузнике, старом, потрепанном, дверь была подвязана веревкой и, казалось, стены сквозили, пропуская в себя тусклый северный свет.
Машка чувствовала, что задумываться о том, как они полетят не надо. Она вообще страшно боялась высоты, хорошо еще, что папа -инженер самолетчик, успокоил ее перед полетом, что кукурузники не падают планируют. Поэтому она решила, что закроет глаза и ни на что не будет обращать внимания. Однако, не обращать внимания не получилось, самолетик бросало в ямы, он то падал, как обрубленный, то снова воспарял, и в животе у Машки при этом неприятно ухало. Хорошо, еще не тошнило а народ вокруг живо доставал пакетики и страдал. Тамаре и Игорю явно было не очень, они опустили головы и болтали ими, как больные куры. Петр дремал, а вот Семен Исаакович с Ольгой весело переговаривались и по очереди хлебали что-то из небольшой фляжечки, закусывая пряником.
Машка, сладив со своим прыгающим желудком смотрела в крошечное окошко вниз. А там внизу летели снежные просторы тундры синий и бесконечный снег, лишь кое-где испятнанный редкими кляксами деревень и исчерченный тоненькими прожилками рек. Именно такой, как рассказывал им перед отъездом Зам, рассказывал тихонько, за вечерним чаем своим глубоким, достающим Машку до глубин души голосом. И летела под крыльями пороша, заметая все, что было у нее ДО
Глава 7. Гостиница
Когда самолет приземлился и открылись скрипучие двери то снежный вихрь просто ворвался внутрь и на мгновение прервал дыхание. Компания ученых овец неуверенно толклась среди огромного белого поля, которое оказалось аэродромом. Машка даже не представляла себе, что на свете бывают такие аэродромы. Наверное, сверху это выглядело так кучка темных точек около серебристого игрушечного самолетика, серый спичечный коробок какого-то здания (потом стало понятно, что это отхожее место дощатое и дырявое) и длиннющий шест, на котором болтается длинная полосатая колбаса. И все это среди бесконечного белого безмолвия. Этакий сюр. Сон. Или бред. Это потом уже Машка узнала что колбаса совсем не колбаса, она имеет гордое название «ветроуловитель». А сразу ей показалось, что это Гулливер забыл свой сачок.
Вдали виднелись какие-то домики и именно от них, прямо по белому полю несся агрегат. К агрегату было прицеплено что-то еще и только, когда данная система приблизилась, Машка разглядела, что это снегоход и сани. Причем все это мчалось не в одиночестве, сзади виднелся еще один. Аккуратненько затормозив, видно, так, чтобы сани не наскочили на него сзади, водитель красиво соскочил со своего коня и радушно показал на сани. Совершенно околевшие командировочные суетливо распределились на сиденьях, укрылись настоящими шкурами (Машка даже понюхала одну, прямо настоящий волк) и, крепко держась друг за друга помчались в снежном вихре куда-то в неизведанную даль.
Правда, неизведанное очень быстро и обыденно закончилось, потому что снегоходы затормозили у длинного серого здания, похожего на барак. Над крылечком под покосившимся козырьком красовалось яркое и гордое название гостиницы. Зам пожал руки встречающим, которые своими одинаково красными лицами были похожи на близнецов, те так же браво, как на аэродроме вскочили на своих мустангов и умчались. Он подпихнул Ольгу и Машку к крыльцу, подхватил совсем осоловевшую Тамару и всей толпой они ввалились в сени. Это были именно сени, не вестибюль, не коридор сени, промороженные, звенящие от холода и темные. Потопав оледенелыми в своих белых сапожках ногами, безуспешно пытаясь стряхнуть примерзший снег, с трудов разлепив заиндевевшие ресницы, Машка, наконец смогла нормально вздохнуть и осмотреться. Смотреть, правда было не на что и, с облегчением увидев легкий парок из приоткрытых дверей, все протолкнулись дальше, в тепло. Сразу за дверями сеней начинался длинный коридор. Пустой, еле освещенный, но зато теплый. На полу лежала совершенно вытертая дорожка, которая казалась единым целым с немытым дощатым полом, такие же дощатые стены были уляпаны плакатами. Около лестницы на второй этаж дымился огромный бойлер, из которого торчал косой, но блестящий кран. Вдоль стен стояли пара длинных узких лавок, накрытых ковриками, над лавками тянулись полки с потрепанными журналами. Семен Исаакович усадил Тамару на лавку, Ольгу поманил с собой, и они исчезли где-то в глубине гостиницы. Игорь осторожно присел на лавку, его костлявые ноги не помещались в узком коридоре, и он их ломано изогнул, вдруг став похожим на тепло одетого кузнечика. Зато Петр чувствовал себя отлично. Небольшой, но кряжистый, с крепкой короткой шеей и большими клешнястыми руками, он, впрочем, везде чувствовал себя своим. Вот и сейчас, что-то пожевывая и зыркая по сторонам крошечными острыми глазками, он подошел к полке, выбрал журнал и с силой плюхнулся на единственный стул, стоящий у бойлера. Потом плеснул кипятка в алюминиевую кружку, глотнул и откинулся на спинку, прикрыв глаза.
Машка тоже чувствовала, что она жутко устала. Ноги начинали потихоньку отходить и горели, щеки полыхали огнем, из носа текло. Совершенно слипались глаза, казалось, что если она даст себе волю и закроет их, то так и покатится на пол, клубочком свернется в уголке и уснет.
Номер, куда разместили женщин был огромным. Восемь кроватей узких, пружинных, с ржавыми набалдашниками на металлических спинках и одна под огромным окном, узкий деревянный стол, три стула и пара тумбочек вот и вся обстановка. Из окна несло так, что казалось, что вместе с ветром влетают крупинки снега. Никаких занавесок, скатертей или чего-то подобного не наблюдалось. Правда, постельное белье, которой кучей сложили на одной из кроватей, было чистым. Что совершенно не касалось одеял замызганных и псивых. Но зато они были толстыми, шерстяными и их было много.
Тамара легла прямо в шубке на матрас, поджала ноги калачиком и уснула. Машка с Ольгой с трудом переложили ее на разобранную постель, стянули верхнюю одежду и сапоги и навалили на нее сверху три одеяла.
Это было последнее, что Машка смогла совершить в этот день. Тоже, кое-как стянув с себя одежду и подпрыгивая от холода, она натянула прямо на колготки и водолазку тренировочный костюм, разбросала постель и залезла в нее, как в сугроб. Правда, три одеяла сделали свое дело, и она провалилась в сон, сразу, как только согрелась.
Утро ворвалось в Машкино сознание яркими солнечными лучиками через зажмуренные ресницы, согрело захолодевшие щеки и защекотало в носу. Она открыла глаза, с трудом соображая где она и поняла, что в комнате одна. Постели Тамары и Ольги были аккуратно застелены, вещи развешаны на плечики, а плечики пристроены на гвоздиках, набитых по стенам. На столе красовалась скатерть, явно из простыни, и стояли чашки и тарелки. А на крайней кровати лежала какая-то огромная куча. Мохнатая и страшная.
С ужасом откинув одеяло, Машка встала и почувствовала, что в комнате холод ну просто ледяной. Сунув ноги в тапки, которые ровным счетом ничего не давали, она на цыпочках пробралась к чемодану и натянула сразу два свитера (хорошо, Олег уговорил ее взять два). Шмыгая носом, она подошла к окну. А там, за стеклом сияла под солнцем бесконечная снежная равнина. И только кое-где, как крошечные мошки на сахаре, медленно передвигались черные точки. И голубела тонкая нить извитой, закованной в лед, речки.
С шумом распахнулась дверь, влетели Тамара с Ольгой хохочущие, розовощекие, пахнущие морозом и снегом. В огромных тулупах, пуховых платках и валенках, они были почти не узнаваемы и как-то по-особенному красивы. Машка вдруг показалась себе серой, городской замерзшей и неумытой тухлятиной. И ей почему-то стало страшно, одиноко и очень тоскливо.
Глава 8. Пикник
К вечеру ужас прошел. И не только прошел Машка вдруг, неожиданно для себя, сразу и насмерть влюбилась в этот ледяной мир. Правда, с холодом в номере они начали бескомпромиссную борьбу выпросили небольшой, старенький обогреватель-ветерок, затянули окна толстым полиэтиленом, полиэтилен тут же надулся от сквозняка, бьющего во все щели, и звенел, как барабан. Через пару часов температура в комнате уже была терпимой, во всяком случае, можно было ходить не в пальто и сапогах, а в свитере и джинсах. Та куча, которая лежала на свободной кровати оказалась Машкиной новой одеждой, которую ей притащил помощник председателя. Здоровенный, мохнатый внутри тулуп, валенки и пуховый платок превратили Машку в матрешку, так ей казалось, почему-то. Когда она смотрела на свое отражение в мутноватом коридорном зеркале розовощекое с морозца, глазастое и веселое то сразу вспоминала про этих деревянных куколок. Яркие, глуповатые, ну просто одно лицо. А еще она вдруг неожиданно помолодела, насколько можно такое сказать о женщине ее возраста. Вернее в ее облике появилось что-то такое- юное, озорное, бесшабашное и безалаберное. Она носилась по номеру, наводя порядок, с такой скоростью, что казалось, что от ее движений создаются легки завихрения прохладного воздуха. Высоко поднятые пушистые волосы, заколотые на затылке, горящие щеки и подбородок, который она периодически прятала в воротник толстого свитера если бы ее увидели муж и дочь точно не узнали бы. А она и не помнила про них. Как-то они совсем вылетели у нее из головы, растворились там в серой промозглости мутного московского воздуха, остались в той жизни, которая, как будто превратилась в старое забытое кино. Скучное и правильное до ломоты в скулах.