«Условия, составленные для предложения Анны Иоанновны, были следущия:
1) Чтобы она управляла Государством по определениям Верховнаго Совета.
2) Чтобы сама собою не объявляла войны и не заключала мира.
3) Чтобы не налагала новых податей и не раздавала важнейших Государственных должностей.
4) Чтобы не наказывала никого из дворян, без ясного уличения в преступлении.
5) Чтобы ни у кого не описывала имений в казну.
6) Чтобы не располагала и не жаловала Государственными имениями.
7) Чтобы не вступала в супружество и не избирала себе преемника без согласия Верховнаго Совета». (А. Ведйдемейер)
«В эту роковую ночь, дворец наполнен был сановниками и придворными. Фельдмаршал Князь Василий Владимирович Долгоруков, с Князьями Василием Лукичем Долгоруковым и Дмитрием Михайловичем Голицыным, войдя в комнату, где находились высшие сановники, возвестили им плачевную весть, и после первого излияния горести, объявили, что съезд чинов последует не прежде десятого часа утра. Между тем члены Верховного Тайного Совета собрались в отдельной комнате. Совет состоял из. канцлера Графа Головкина, вице-канцлера Барона Остермана, Князя Дмитрия Михайловича Голицына и трех Князей Долгоруковых: Василия Лукича, Михаила Владимировича и Алексея Григорьевича. Остерман не присутствовал: он уехал к себе на дом и предвидя перемены при Дворе, притворился больным.
Верховники (как их тогда называли в России) пригласили к себе в товарищи генерал-Фельдмаршалов Князей Михаила Михайловича Голицына и Василия Владимировича Долгорукова. Первый был подполковником Семеновского полка, второй Преображенскаго. Для изъяснения последующих событий, должно сказать, что Князь Василий Лукич и Князь Дмитрий Голицын, хотя впрочем, последний был привержен к старинным обычаям, пламенно желали видеть в России правление олигархическое, подобное тому, какое введено было в Швеции, при кончине Карла XII, за двенадцать лет тому назад
Когда верховники заняли свои места, старший член, Граф Головкин, предложил вопрос: кого возвести на престол? Князь Алексий Григорьевич предъявил завещание, подписанное, (по преданию), Петром II, в пользу Государыни-невесты. Но возвышение рода Долгоруковых внушало пламенную зависть роду Голицыных: Князь Дмитрий Михайлович и брат его Фельдмаршал стали оспаривать подлинность завещания.
Мы уже говорили, что Князь Дмитрий был предводителем сильной партии, а Князь Михаил, подполковник Семеновского полка с 1702 года, т.е. в течении двадцати восьми лет, был обожаем гвардейцами. Прения начались, когда Фельдмаршал Долгоруков подал знак, что хочет говорить, и объявил, что никогда Князья Долгоруковы не затеют, для выгод своих, междоусобной брани, и не захотят возвеличивать рода своего, проливая кровь сограждан. Князь Алексей положил завещание в карман, и Головкин повторил вопрос: кого из Царского дома возвести на престол? Фельдмаршал Долгоруков предложил Царицу Евдокию, а Князь Дмитрий Голицын и Князь Василий Лукич сказали, что надобно ограничить власть Царскую. Головкин, Фельдмаршал Долгоруков и брат его противились столь безумному предприятию, но после долгого прения, большинство голосов (четыре против трех) одержало вверх, и сочинены были следующие условия: не управлять Государством иначе, как с согласия Верховного Таиного Совета; и без согласия Совета не объявлять войны, не заключать мира, не налагать податей, не раздавать важных государственных должностей, не казнить дворян, не описывать имений в казну; не раздавать казенных имений частным лицам, не вступать в супружество и не избирать себе преемника
По завещанию Екатерины I, престол следовал сыну Великой Княгини Анны, двухлетнему Герцогу Голштейнскому, (в последствии Петру III), но Князь Василий Лукич предложил избрать вторую дочь Царя Иoанна, вдовствующую Герцогиню Курляндскую Анну, говоря, что по отдаленности ее от столицы, легче будет довести ее до принятия условий, а известная безпечность ее нрава ручается, что она менее всякой другой Принцессы захотеть свергнуть наложенные на нее узы.
Истиною причиною действий Князя Василия Лукича было воспоминание о благосклонности, оказанной ему, в бытность его в Митаве, Царевною Анною. Он надеялся, что благосклонность эта возобновится в Москве. Головкин, из страха, подписал вместе с другими. Князь Василий Лукич повез проэкт на дом к Остерману; вице-капцлер отозвался, что глазная боль мешает ему читать: Долгоруков прочел сам проэкт, и требовал подписи вице-канцлера; Остерман, не зная более как от него избавиться, принялся вдруг стонать и жаловаться на хирургическую боль в руке, и таким образом не подписал проэкта.
В девятом часу утра, когда духовенство, Сенат и генералитет собрались во Дворце, канцлер Головкин, из страха повинуясь воле товарищей своих, объявил, что выбор Совета пал на Герцогиню Курляндскую. Все изъявили согласие, и Архиепископ Феофан хотел уже идти поминать на эктении новую Государыню, когда Князь Дмитрий Голицын и Князь Василий Лукич Долгоруков сказали, что до получения ответа из Митавы, не должно объявлять народу о кончине Петра II (хотя вся Москва уже знала о том). И таким образом, в течении двух недель (19 Января 3 Февраля) молились на эктении о здравии усопшего Императора! Верховники не объявили собранным чинам и духовенству о намерении ограничить власть Царскую: они боялись встретить сильное сопротивление. В тоже утро выехали из Москвы в Митаву депутаты: от Совета, Князь Василий Лукич Долгоруков; от Сената, генерал-лейтенант Князь Михаиле Михайлович Голицын, (младший, одноименный брат Фельдмаршала, бывший впоследствии генерал-адмиралом), а от дворянства, генерал-маюр Михайло Леонтьев. Им поручено было, сверх выше сказанных условий, требовать еще от Анны, чтобы она не привозила с собою камиер-юнкера своего Бирона.
Ответ Анны Верховному Тайном Совету, из Митавы, от 28 Января: «К любезноверным нашим подданным присутствующим в Тайном Верховном Совете.
Отправленные от вас любезноверные Нам: тайный действительный советник и член Тайнаго Верховнаго Совета Князь Василий Долгорукий, да тайный советник и сенатор Князь Михайло Голицин и генерал-майор Михаило Леонтьев, 25-го числа сего месяца приехав к нам в Митаву, горестную и неописанную объявили Нам печаль о представлении Его Императорскаго Величества Петра Втораго, Нашего любезнейшего Племянника и Государя. Мы, как по близости крови, так по всем его Величества благосклонным к Нам поступкам, признаваем ту печаль за крайнее Божеское наказание Haшей Фамилии и всего Российского народа праволюбящим дражайшее свое отечество. Потом, вышеупомянутые отправленные к Нам от вас особы объявили Нам, что по соизволению Всемогущаго Бога, который токмо един короны и скипетры Монархов определяет, избраны Мы на Российский прародителей Наших престол. И хотя Я разсуждала, коль тяжко есть правление толь к великой и славной Монархии; однако ж, повинуяся той Божеской воли, и прося Его Создателя о помощи, к тому ж не хотя оставить отечества Моего и верных Наших подданных, намерилась принять Державу того государства и правительствовать, елико Бог Мне поможет, так, чтоб все Наши подданные, как миpcкиe, так и духовные, могли быть довольны. А понеже к тому Моему намерению потребны благие советы, как и во всех Государствах чинится, того для пред вступлением Моим на Российский престол по здравом разсуждении изобрели Мы за потребно для пользы Российского государства и ко удовольствованию верных Наших подданных, дабы всяк мог ясно видеть горячесть и правое Наше намерение, которое Мы имеем к отечеству Нашему и к верным Нашим подданным; и для того и елико время Нас допустило, написав какими способы Мы то правление вести хощем, и подписав «Нашею рукою, послали в Тайный Верховный Совет, а Сами сего месяца в 29-ый день конечно из Митавы к Москве для вступления на престол поедем. Впрочем обещаем вам и всем Нашим подданным Нашу Монаршескую милость, а которую по прибытии Нашем действительно показать хощем, и всех вас врущаем Всемогущему Богу. Дан в Митаве, 28 Генваря, 1730-го году». (П. В. Долгоруков)
«Князь Долгоруков, сопутствовавший Анне из Курляндии, по приезде в Москву, поместился у самых дверей ее комнат, и не позволял никому, даже родной сестре государыни, Екатерине Иоанновне говорить с нею наедине. Императрица была у него как бы под стражею». (Пыляев М.)
«Сколь строгие меры ни принимали Верховники, чтобы скрыть намерения слон, но чрез Головкина и чрез баронессу Остерман вся Москва узнала о намерении ограничить власть Царскую. Сильно было негодование всеобщее, и сходбища тайные, но многочисленные, оглашались воплями ненависти к олигархам. Зять Головкина, обер-шталнейстер Ягужинский, отправил в Митаву бывшего адъютанта своего, Петра Спиридоновича Сумарокова, убеждать Царевну-Герцогиню принять венец, на каких бы то ни было условиях, извещал ее, что план верховников не только не одобряем всеми сословиями, но что еще со дня на день можно ожидать в Москве возстания против олигархов. Генерал-майор барон Густав Левенвольде отправил нарочного, с письмом подобного же содержания, в Лифляндию, к брату своему, Графу Рейнгольду. Граф Рейнгольде немедленно поскакал в Митаву, и еще прежде Сумарокова известил Анну о негодовании всех сословий на верховников. Когда сии последние узнали о поступке Ягужинскаго, обер-шталмейстер посажен был в тюрьму, и лишь ходатайство тестя его, Графа Головкина, спасло Ягужинскаго от смертной казни.
Анна подписала все условия, и немедленно, по совету, данному ей в письмах Ягужинскаго и Левенвольда, отправилась в Москву. Князь Василий Лукич, с своей стороны известил товарищей своих о принятии Анною всех предложенных ей условий. 3 Февраля, верховники собрали духовенство, Сенат и генералитет; объявили, что Царевна-Герцогиня согласилась на ограничение власти Самодержавной, прочли письмо ее к Совету и велели поминать в церквах: «Императрицу Анну Первую». Духовенство немедленно открыло присягу, и первенствующий член Синода, умный и хитрый Феофан, по согласно с Графом Головкиным, успел разослать по всей России присяжные листы, в коих Императрица, вопреки новым постановлениям, именована была Самодержицею. Между тем Головкин, Феофан, Фельдмаршал Князь Иван Юрьевич Трубецкой, Князья Алексей Михайлович Черкасский и Иван Федорович Барятинский, граф Федор Андреевич Матвиев, Генералы Семен Андреевич Салтыков, Григорий Петрович Чернышев и Александр Иванович Румянцов, составили, в пользу Самодержавия, многочисленную партию, в коей приняли участие духовенство в дворянство. Народ также громогласно роптал на верховников.
10-го Февраля Анна прибыла в село Всесвятское, в семи верстах от столицы, где представлялись ей все сановники. Остерман сидел у себя на дому, претворяясь больным глазами, но чрез супругу свою ежедневно сносился с Императрицею, и давал ей советы, как поступать и действовать. По убеждению Остермана, Анна, узнав о негодовании гвардейских офицеров на верховников, для привлечения на сторону свою Преображенского полка, назначила подполковником сенатора и генерал-поручика Семена Андреевича Салтыкова. Олигархи тому не воспротивились. Императрица, (по совету Остермана), уверила их, что этим поступком хочет она единственно почтить родственников своих с материнской стороны. Между тем положено было предать земле тело усопшего Императора до въезда Императрицы в столицу, и плачевный обряд последовал 12 Февраля.
15 Февраля Анна имела въезд в Москву. Князь Василий Лукич поместился во Дворце, возле комнат Императрицы, и никого не допускал говорить с нею наедине. Даже Герцогиня Мекленбургская и Царевна Прасковья не могли видеться с сестрою своего иначе, как в присутствии Долгорукова. Верховники составили новую присягу, выключив, титло «Самодержицы» и включив клятву: «служить Государыне и Отечеству», но зная о всеобщем негодовании, не смели следовать совету Князя Дмитрия Голицына, который хотел, чтобы присяга совершена была на имя: «Государыни и Верховного Тайного Совета». (П. В. Долгоруков)
Обычно исследователи полагают, что прибывшая в Москву из Курляндии Анна фон Кетлер, послушала мелкопоместных дворян и в присутствии членов Верховного тайного совета порвала подписанные ей соглашения (кондиции). Хотя текст документа был опубликован, и никакой возможности не исполнить его не было. Принудить олигархов из Верховного тайного совета отказаться от власти мог только орган, имевший большее юридическое значение.
Российские источники о нем прямо не говорят, описывая некие выступления трудящихся, а источники в США указывают на созыв Земского Собора.
«Magna Charts, with all its sublime provisions, seemed thus naturalized upon Russian soil. The homo liber of the Norman Latin in the English charter meant practically the same as the word, or noble, in the paper of the High Secret Council. So from the banks of the Thames Runny mead had been trans-planted to the bunks of the Neva. The 24 Norman barons who forced the submission of King John lived again, 515 years after, in the eight Russian lords who had secured the acquiescence of Anna. Inviolability of person and property, habeas corpus, trial by jury. hitherto the monopoly of distant English islanders, were now the guaranteed right of the Slav. The Slavic Empire, no longer autocratic, possessed a constitution.
Таким образом, Великая Хартия со всеми их возвышенными положениями казались натурализованными на русской земле. Homo liber на нормандской латыни в английской хартии означало практически то же самое, что и слово «благородный» в документе Высшего секретного совета. Итак, с берегов Темзы Раннимид пересаживали на берега Невы. 24 нормандских барона, которые вынудили короля Иоанна покориться, через 515 лет снова жили в восьми русских лордах, добившихся согласия Анны. Неприкосновенность личности и собственности, habeas corpus, суд присяжных до сих пор монополия далеких английских островитян теперь была гарантированным правом славян. Славянская империя, больше не автократическая, имела конституцию.
The announcement of this constitution was received with general indignant protest. Under severe penalties the High Council forbade the people anywhere to assemble j but they could not disperse and silence the crowds which got together all over Russia and denounced the new system. The Tsarina was put tinder guard and only partisans of the new order allowed to approach her. Thus the council hoped she might lie kept ignorant of the mounting tide of popular feeling. Yet the council found itself powerless despite its being entrenched possession of the government and despite the rank and wealth and personal influence of its member. On February 25. 1731, a zemski sobor a national assembly, dared to convene in Moscow. The eight hundred elected deputies belonged to the nobility, the clergy, the professions and trades, and the peasant class. They drew up a formal unit unanimous protest against the constitution. The Tsarina entered the hall and was greeted with frenzied shouts. «We will not let laws limit our Tsarina» «Let our Tsarina be an autocrat just likes her predecessors» The Tsarina calmed the tumult and adjourned the meeting. At the next session a formal petition was voted by the eight hundred for the reestablishment of autocracy. The council melted away. Autocracy reigned again as in all the days since the time of Ruric. Thus ended the first, if not the only, gennibe attempt at a liberal government in the Muscovite Empire. This is the most important, the most significant, event in the history of Russia.