Сергей Н. Айк
Паня
детство мое, в деревне. Да и где оно еще могло пройти, если родители мои из этой же самой деревни, да и бабка с дедом, то есть, те, которые по отцовской линии. А те, которые по линии материнской, те в общем-то, тоже из деревни. Только из другой, из соседней области, километров за триста от нас, или около того
Хотя, звучит это смешно, даже как-то нелепо, я имею ввиду другая деревня потому что, деревня, она и есть деревня. Конечно, названия разные. Потом, у одной заливные луга слева, у другой справа. В одной кладбище на холме, у другой, наоборот, в низине, у одной река вдоль деревни течет, а другой поперек, ну, сами понимаете. Если это считать различиями, то тогда, да, различаются. А если смотреть в корень, на жизнь, так сказать, ту саму, деревенскую, которая по определению, легкой не бывает, то различий не особенно не рассмотришь, как не присматривайся. Иногда и вовсе, кажется, что одна деревня под другую ровняется, что бы, не дай Бог не оказаться лучше, не допустить большой разницы.
Вот именно в такой деревне я и рос. Луга слева, кладбище на холме, река поперек, река, не Дон, не Урал, не матушка-Волга. Так, обыкновенная речка, в ином месте по колено перейти можно, а в другом месте омут. Нырнешь с головой, а если вдруг зазеваешься, то и вовсе не вынырнешь.
А еще, была пара озер. В одном вода холодная, даже в самый жаркий день, как лед, потому что в озере том сплошь родники, а другое. Другое было другим. Озерами этими деревня наша и правда, отличалась. Что же касается жизни. От рассвета до заката в поле, или на скотном дворе, или в огороде, а к вечеру, когда ни рук, ни ног не чуешь, на лавку и до самого утра, а с утра все сызнова. И так каждый Божий день
Ну а коли приключился праздник, то тогда, понятное дело, гости и самогон или просто самогон, да так, чтобы за прошлое время нажраться, а потом ещё и наперед, до следующего праздника прихватить. После этого, кто на лавку, кто под стол, кто песни выть, а кто кулаками махать. Поэтому следующий день на деревне страшнее предыдущего. Всех мутит, рожи перекошены, кто с фингалом, кто без зубов, а иные и вовсе подняться не могут, потому, как шибко пришибли в рукопашной потехе
Но однажды рабочая страда заканчивалась и начиналась зима. То есть в любом доме работа и зимой найдётся, но темнеет рано, а палить электричество попусту не принято. Поэтому в такие времена в деревнях делали потомство. Кто от нечего делать, кто по-пьяни, а иным, вроде как развлечение, да и с удовольствием, хотя, удовольствие, это как-то уж слишком громко, словно и не про нас. Делали его практически так же, как и работали, с остервенением и лишь бы побыстрее отделаться. Просто как-то так уж повелось. Что же касается поросли молодой, так она и росла, глядя на все это. Росла, смотрела, да слушала, а потом и сама втягивалась
Тут наверняка найдется тот, кто попрекнет, мол, неправда! Мол, библиотеки были, кино привозили, концерты проводили что же им ответить? Да, было и такое, вот только, как часто мамаша его или, там, папаша в эту библиотеку ходил? Сколько концертов за свою жизнь посмотрел, а самое главное, что бывало чаще? Впрочем, хотите думать так пожалуйста, никакого принуждения, что бы только мои слова поддерживать. Тем более, что история эта, она о другом.
после войны. То есть, с некоторых пор все в жизни делиться на то, что было до войны и то, что было после нее, проклятой. Что же касается самой войны, то это другое время, его даже и учитывать не стоит, потому что в войну все иначе, все по-другому. А она появилась именно в это время, то есть, в самую войну. то ли беженка, то ли кто направил ее сюда, теперь уже рассказывать некому. То ли девка, то ли баба молодая, тогда ведь присматриваться особенно было некому, в деревнях, по большей части, одни бабы и оставались, не считая мелкоты, да стариков, которые все сплошь были заняты работой, а еще больше, ожиданием.
А вот на что внимание обратили, так это на то, что грамотная была, и как-то так само собой сложилось, что стала она почтальонкой. Это сейчас все сплошь грамотные, а тогда она не только письма с газетами разносила, но иной раз и писала за неграмотных и читала сама же, когда письма, когда газеты, а иной раз и похоронки, потому что, ну сами понимаете.
Потому, наверное, и отношение к почтальонке было странное, с одной стороны уважительное, а с другой стороны со страхом, да отчуждением. Не принимали ее люди, боялись, словно она сама эти похоронки ночами писала, а потом по своему желанию разносила.
Такое было время, так оно шло, очень долго шло, почти бесконечно, но, в конце концов, закончилось. То есть, это война закончилась, мужики какие смогли, вернулись, кто целый, кто не совсем, но даже и этих на всех не хватало. К ней тоже никто не пришел, хотя, может, она никого и не провожала, и никого не ждала. Из-за того, что она была чужой, никто с ней в откровенность не вступал. Так или иначе, но и среди местных жениха ей не нашлось, ни жениха, ни мужа, зато вдосталь досталось одиночества
А жила она как раз возле того самого озера, не холодно, но второго, на самом краю деревни. Вела маленькое хозяйство, так, чтобы бабе одной можно было управиться, а деревенские ее, по-прежнему, сторонились, но уже по привычке, которая осталась с той, военной поры
Единственное, что осталось при ней, так это почтовая должность, да, а еще, у нее было странное имя. То есть, может и не странное, но только наших баб так не называли она была Паня.
в ту пору лет тринадцать. Школьный год закончился, мы круглыми днями болтались по деревне, когда на речке, когда в огороде или на лугу. В общем, обычное дело, если, конечно не считать, что папаша чудил сверх обычной меры. Набирался самогона по самые гланды, начинал прямо с утра, к обеду был готов в хлам, а к вечеру впадал в пьяное безумие и начинал нас с матерью, братьями и мелкими сестрами гонять, сначала по дому, а потом и вовсе, во дворе, да по улице
Терпеть такое можно было лишь до поры, до времени, а потом, я просто уходил. Благо, что дело было летнее, и ночевать можно было где угодно, хоть в сарае, хоть в шалаше, да и пожрать найти, не большая проблема. На крайний случай можно было и чужого чего прихватить. Совесть моя в таких случаях помалкивала, жевала, да глотала
Теперь уже и не вспомнить, как занесло меня к дому почтальонки. Может, на озеро потянуло меня рыбачить, может, намеревался чего стянуть, хотя, чего можно взять у одинокой бабы, право слово, не помню. Только оказался я у ее оконца, в котором, за занавеской горел свет
Сколько ей было, когда мне было тринадцать не знаю. Больше чем мне, тут и гадать нечего, может, я ей и в сыны подошёл бы, и такое тоже возможно. Однако, сколько бы ей не было, время на ней вовсе не отыгрывалось, спину не горбило, волос из косы не драло и даже пеплом не посыпало, ни одного седого волоска у нее не было в косе, которая опускалась по самые подколенные впадины, а если распустить эту ее косу, то волосами ее всю обернуть можно было. В тот момент она эту свою гриву и расчесывала перед зеркалом, расчесывала и что-то напевала вполголоса.
И так меня ошарашила эта картина, что не мог я оторваться от окна час, наверное, а может, мне так показалось, просто заворожила и все тут. И если бы ногу у меня не свело, если бы я не оступился и не хрустнул веткой, наверное, так и простоял до самого утра. Однако все это случилось, она резко оглянулась, и мне пришлось, прихрамывая, бежать прочь от оконца
Вот так и закончилась моя обычная жизнь. Все отступило, семейные неурядицы, пьянство папашино, материны причитания ежедневные, все. Просто само собой отошло на какой-то дальний план, началась другая жизнь, если хотите
Поначалу, конечно же, захотелось мне ещё раз увидеть эту картину. Пришёл я на следующий день, но то ли опоздал, то ли было ей не до расчесывания, не знаю. Я потоптался у нее под окном, отошел, потом вернулся, заглянул, и так несколько раз. Только она какими-то своими хлопотами занималась, и практически на месте не сидела. Поначалу, я хотел просто уйти, но не смог. Даже в ее движении было что-то такое, что не отпускало взгляда
Если задуматься, каждая баба этим занимается. То есть, ходит по дому, это поднимает, это опускает, что-то перекладывает, что-то готовит, да что там говорить, живой пример мамаша, она считай на месте и не сидит. Вот только когда мамаша хлопочет, есть в этом бестолковость какая-то, а почтальонка, она словно делала только то, что делать необходимо, впрочем, возможно, мне это только показалось.
Потом был другой день и еще, и ещё, ей Богу, я даже отчаялся, начал думать, что привиделась мне эта чудная картина, хотя, сказать, что мне не нравилось то, что я видел, нельзя, мне и без причесывания, смотреть на нее было очень даже приятно, но однажды
Я застал ее в длинной ночной рубахе за этим своим занятием. Как сейчас вижу эту картину, сидит она значит, на табурете, руку левую к волосам подносит, цепляет прядь, правой рукой перехватывает и так до низу. Остается, наверное, с локоть и тогда она берет гребень и начинает расчесывать, потом повыше перехватывается, потом ещё выше и так до самой головы. Да. Потом следующая прядь, потом ещё одна и так до тех пор, пока все волосы, волной оказываются по правую сторону.
И тогда становится видна ее белая с мелкими и редкими цветочками сорочка, а ещё виден изгиб шеи, плечо округлое и завиток уха, весь такой, он был и на воду похожу, с кругами, и на цветок какой-то редкий, и все это одновременно.
Целый час, хотя нет, время там и вовсе ни при чем, потому что в тот момент, времени не существовало, была только она, почтальонка Паня и ее руки, левая, которая как замерла и правая, плавно скользящая сверху вниз. Само собой, когда расчесывание закончилось, погасила она свет и отправилась спать, а я, я не мог уйти, я все ещё видел перед глазами эту картину и ничего не мог, точнее не хотел с этим делать.
Два раза в неделю я наслаждался, а все остальное время вспоминал и ждал, ждал и вспоминал, ну и конечно же смотрел, потому что невозможно было не смотреть, так и тянуло
Клянусь, не знаю! Может, со временем я бы и привык, может, успокоился бы. Возможно, нашёл бы чего-нибудь поинтереснее. Но для этого требовалось время, а самое главное, надо, чтобы что-то происходило у нас в деревне, а у нас все словно застыло в одной поре. Точнее, не совсем, потому что в моей жизни кое-что да менялось