Скучно Невидимке. Ходит она по улице, листья ногами загребает и плачет. Вдруг из-за угла мальчишка выскакивает.
Привет! говорит.
Привет!
Меня Пашка зовут, а тебя?
Кира. Невидимка улыбнулась и превратилась в одиннадцатилетнюю девочку с рыжими хвостиками и россыпью веснушек на носу.
А я давно за тобой наблюдаю, Пашка вертелся на месте словно юла, волновался.
Зачем наблюдал? смутилась Кира, опустила глаза, покраснела.
Ну, так просто. Ты же новенькая. Недавно переехала. Мне интересно было и тоже покраснел, а после добавил:
А вы чего переехали?
Здесь школа специальная есть, чтобы мне далеко не ездить.
А зачем тебе специальная школа? удивился Пашка.
Ты что, не видишь? возмутилась Кира. У меня же рук нет!
А, Пашка отвёл глаза, уставился в землю. Это ж ничего. Плохо, конечно. Только зачем тебе спецшкола? Ты что в обычной учиться не можешь?
Не могу, вздохнула девочка. Я училась раньше, с нормальными
Тоже мне сказала! А ты сама что, ненормальная?
Нормальная, конечно. Просто я ногами пишу, а другим на это смотреть было неприятно.
А чего они на тебя смотрели? Смотрели бы лучше на доску или в тетрадки!
Кира вздохнула:
Понимаешь, это со стороны не очень красиво смотрится
Пашка засмеялся.
Не очень красиво, когда моя сестра Лерка на труд цветочки вышивает. У неё руки не оттуда растут. И пишет она как курица лапой.
Кира улыбнулась:
Она же не виновата.
Не виновата, конечно, глубокомысленно заключил Пашка. Но факт есть факт. А ты вышивать умеешь?
Умею. И рисовать тоже.
Круто! А хочешь, я тебя на качелях покачаю?
Кира кивнула, забралась на деревянное сиденье и через несколько секунд уже летела вверх, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. И это было совсем не тоже самое, что качаться одной, отталкиваясь ногами от земли.
Слушай, а у тебя это с рождения или что-то случилось? внезапно спросил Пашка.
С рождения, ответила Кира.
А это больно?
Девочка покачала головой:
Нет. Только внутри очень тяжело.
Почему?
Потому что меня никто замечать не хочет.
Из-за рук?
Из-за рук.
Обижают?
Нет, но лучше бы обижали. А то мне кажется, что меня на самом деле нет.
Ну, я же с тобой говорю, значит ты есть, сказал Пашка, потом вздохнул:
Всё-таки жалко, что ты в обычную школу идти не хочешь. Тебя бы точно в наш класс записали. У нас всего девятнадцать человек, а девчонок только трое. Скучно.
Может, я попрошу маму и она попробует меня в вашу школу записать, решила Кира.
Было бы здорово!
Они долго ещё болтали о всякой ерунде, о любимых фильмах, о книгах которые читали, о музыке. И когда Пашка ушёл домой, помахав на прощание рукой и крикнув: «До завтра!», Кире показалось, что всё произошедшее с ней в этот день всего лишь волшебный сон. Она побежала по двору и вдруг неожиданно даже для самой себя прыгнула в середину огромной лужи. Дождевая вода разлетелась по сторонам, обдав холодными брызгами случайных прохожих.
Какая невоспитанная девочка! проворчала толстая женщина, тащившая на поводке спаниеля. Докатились!
Невдомёк было этой женщине, что именно сегодня Кира, наконец, перестала быть невидимкой. Ей было очень хорошо и совсем немного стыдно.
Одиночество
Не так страшно, когда одиноко в доме. Страшнее, когда одиноко в душе. Жизнь превращается в нескончаемую минуту невыносимой тоски. Словно за окном хлещет дождь, а небо обложено толстыми угольными тучами.
Пустота забирается в душу. Медленно и мучительно сжирает её по кусочкам. Жмёшься, сворачиваешься в клубок и лежишь целыми днями на неубранной кровати, глотая солёные слёзы одиночества.
Но солнце не умерло. Оно светит одинаково для всех. Нужно только подняться, распахнуть створки своего сердца и пустить в него тёплые, несущие надежду лучи.
И, улыбнувшись в переполненном вагоне метро, вдруг получишь в ответ не грубое слово, а сияющую улыбку, летящую над толпой и заполняющую собой жуткую пустующую рану внутри.
Парадокс
Марина сразу заметила этого парня. Длинные ухоженные волосы, прозрачные голубые глаза, небольшая бородка и такие правильные черты лица, каких не встретишь и у девушки. Бесконечно добрым и всепонимающим показался ей его до боли знакомый взгляд.
«Где же я могла встречать его раньше?» думала Марина. «В электричке? Нет. Может, в городе? Тоже нет. Он сел на другой станции. Тогда где же? Где?»
Задумавшись она прижалась к окну, за которым мелькали леса и одинокие заросшие травой платформы. Разгадка оказалась неожиданной и немного неприличной.
«Да ведь он похож на Христа!» подумала вдруг Марина и тут же смутилась от этой мысли.
Электричка мчалась сквозь лес, останавливаясь у вокзалов, открывала двери, впускала и выпускала пассажиров, а Марина всё смотрела и никак не могла наглядется на сидевшего через проход незнакомца. Ей бы только немного смелости, чтобы сказать первое слово.
«Привет!» скажет она ему. А дальше будь что будет.
Эта дура совсем меня за лоха держит! Марина ушам своим не поверила. Понравившийся ей парень говорил по телефону, вставляя в свою речь мат и такие скабрезности, от которых горели щёки. Заметив пристальный взгляд девушки, незнакомец опустил трубку и сказал:
А ты чего вылупилась? Понравился?
Марина вскочила и выбежала в тамбур.
Парадокс 2
В пригородной электричке девушка. Сидит у окна, раскрыв книгу. Неестественная такая девушка сильно накрашенная, твердые от лака локоны, накладные ногти. Короткая юбка, блузка с глубоким вырезом, на груди поблескивает простой медный крестик-две палочки.
Бесстыжая! бормочет соседка, толстая старуха с отвисшей губой.
И не говорите! вторит ей ещё одна женщина. Я в её годы
Начинается долгий разговор о чистоте советских девушек и глубокой порочности нынешних.
По вагону носят газеты, ручки, прочий хлам. О том, что «волнуется и ждёт только мама» поёт маленькая чумазая девочка, на полуразвалившемся аккордеоне ей подыгрывает мальчик постарше. Девушка даёт им десятку.
Ишь! Богатая выискалась! не выдерживает старуха.
И не говорите!
Новый разговор о неправедно нажитом, о «золотой молодёжи».
На следующей станции девушка выходит. Пробираясь к выходу, задевает сумкой старухину тележку на колесиках.
Куда прёшь! возмущается та. Ослепла что ли!
Извините, пожалуйста, смущенно шепчет девушка. Старуха недовольно трясёт головой, на обложке закрытой книги, которую держит в руках девушка, прищурившись читает: «Житие прп. Серафима Саровского».
Ну, надо же! удивлённо восклицает она.
И не говорите! доносится с соседнего места.
Странная встреча
Темнота подобна пустоте. Если долго вглядываться в нее, начинает на самом деле казаться, что за ней ничего нет. И тогда испытываешь первобытный страх, который в последний раз ощущал в детстве, отказываясь спать с выключенным светом. И этот тоннель метро: неужели там есть кто-нибудь живой? Неужели, где-то, разрывая мглу, мчится поезд?
Стас панически боялся темноты. «А что если бы сейчас погасли все лампы, и станция погрузилась во мрак, неожиданно пришло ему в голову. Я бы, наверное, сразу умер от страха». И откуда она взялась, эта дурацкая мысль?
Стас поежился.
Нам ведь часто приходят в голову странные мысли? пробасил стоявший рядом старик в поношенной куртке. Стас оглянулся, но вопрос предназначался не ему. Тот же старик, но уже другим, на удивление писклявым голосом ответил:
Часто-часто. Сдается нам, этот парень боится чего-то. Правда? Мы ведь людей насквозь видим.
«Сумасшедший!» неожиданно понял Стас.
А что если нам подойти и познакомиться? Мы ведь так одиноки. А он такой милый! продолжал свой странный диалог старик. Пойдем! Он не прогонит, он добрый.
Костлявые пальцы коснулись плеча юноши. Старик по-собачьи заглянул ему в глаза.
Мы так одиноки, так одиноки, пробасил он. Поговори с нами! Мы много чего знаем! И смешного и грустного. Послушай!
Стас вздрогнул и инстинктивно оттолкнул навязчивого собеседника. Старик отошел к колонне и зарыдал, уткнувшись в ледяной мрамор. Стас почувствовал угрызения совести.
Вам плохо? спросил он.
Никто не любит старого больного Андрея, бормотал старик. Сын не любит, потому что у Андрея больной мочевой пузырь, и от него плохо пахнет. А Андрей не виноват. Андрей весь больной. Андрей всю жизнь больной. Врач говорит: Андрей весь внутри гнилой. И как он живет такой гнилой? А он не хочет жить. Давно не хочет. Он все ждет, когда Бог его к себе заберет. Восемьдесят лет ждет. Даже Богу не нужен старый Андрей.
Стас подошел ближе, коснулся сухой, словно бумажной руки, усеянной неровными желтыми пятнами.
Хорошо, голос его дрожал, давайте поговорим. Я Стас, мне шестнадцать лет. Я я он не знал, что должен сказать.
Внезапно старик замолчал. Лицо его переменилось, губы вытянулись в тонкую жесткую линию. Маленькие острые глазки источали злобу.
Прочь! Прочь! закричал он, захлебываясь слюной. К черту! Пошел к черту! Пошли все к черту! Сволочи! Идиоты!
Старик замахал руками и вбежал в вагон, подошедшего поезда. Створки дверей сомкнулись и темнота, подобная пустоте, поглотила состав.