Пошли толкать, скомандовал Полкан, отворив дверь. Леля ты за руль.
Разрешите приступить к выполнению поставленной задачи? ядовито дерзила Алена.
Ты глянь на нее, полковник, выйдя, упер руки в боки. Вся в мать! Разрешаю!
Алена пересела за руль, полковник с Алексом сбросили увесистые меховые, на манер царской семьи на охоте, одеяния и пристроились сзади. Семка прижался к капоту, закатив рукава вязанного свитера с оленями, хотел изобразить из себя мужика и свести Алену с ума.
То назад, то вперед давай, сестра! кричал Алекс.
Чего орешь? Алена высунулась из окна. Не дома. И дома не ори.
Педаль газа. Педаль тормоза. Рукоять в положении D. Рукоять в положении R. Грязь. Падения. Смех. Коньяк. Толкаем дальше.
Минутная стрелка отмотала двадцать витков вокруг оси Семка, расправив покатые плечи-крылья, решил проявить инициативу, рожденную досадно доминирующими раболепными мыслями:
Надо подложить что-то под колеса.
Подхалим выслуживался, снимая обувь красные мокасины на меху, где он их раздобыл одному богу известно. Хотя, скорее всего, и он не в курсе.
Преемственность глупости, передающаяся от мысли к слову, от слова к действию: мокасины втиснулись под задние колеса, никто не спорил все наблюдали за авантюрой с нескрываемым удовольствием, практически с вожделением: сейчас родится превосходный повод унижать Семку еще десять лет.
Семен Альбертович Вялоебов, отчеканил полковник, козырнув, эту идею я одобряю!
Гололобов, аккуратным тоном поправил исковерканную фамилию Семка. Вот. Сейчас все будет, ну-ка, Ален, газку в пол дай!
Семка включил командирский голос, но другим слышался лишь презренный альт. Он прикусил тонкую губу в ожидании победы на глазах начальника и вожделенной дамы, в которую был беспросветно влюблен много лет. Он, расправленный, рдеющий впалыми щеками, триумфально погружался красными вязаными носками в грязно-серую, простуженную жижу.
Алена ударила ногой в педаль выжала на всю гашетку: машина увеселенно выплюнула мокасины с присвистом, дав практически батальный залп, обувь улетела, вертясь волчком, чуть ли не за верхушки высоких, ошарашенных деревьев. Полкан расхохотался совершенно по-юношески, не устоял на ногах, потеряв шаткое равновесие, и опал на спину прямо в хрустящую белизну сугроба. Семка, каждой клеткой прочувствовав полноценность и монументальность фиаско, на пару с Алексом принялся поднимать начальника, неуклюже скользя, пьяный вестибулярный аппарат играл в странные игры. Алена продолжала газовать, раскручивая четыре упертых колеса и стрелки спидометра и тахометра до максимума, она хотела вырваться из грязно-снежного плена. Но гораздо больше ей хотелось быть сейчас как можно дальше от этих людей, от этих пьяных родных людей.
Трое краснощеких мужчин вернулись в окончательно увязшую машину, дрожа от холода и дыша паром изо рта на промерзшие, перепачканные руки. Полковник продолжал по-детски хихикать, вспоминая неистовый полет красных мокасин.
Идиотище, как тебя вообще родиться угораздило риторически вставил сквозь исчерпывающий смех Полкан.
Сестра, включи печку на максималку! командовал неунывающий Алекс, полируя внутренности утепляющим коньяком.
Что будем делать? Вы уже позвонили в службу помощи какой-то дорожной или как там? Нас вытащат? Бензина уже мало осталось, а телефон у меня тут почти не ловит, мысль цеплялась за мысль, выскакивая словами наперебой из встревоженных уст Алены.
Она искала рациональный выход из ситуации, пока эмоции в ее душе накатывали волнами внахлест одна поверх другой: волна волнения, волна тревоги, волна страха, волна злости, волна презрения, волна отрешения, волна укора самой себя, и по новой.
План есть, куда без него, все выходим, вещи забираем. Стволы тоже, приказал полковник.
Молодые покорно повиновались.
Компания вышла из автомобиля на прохладный, ломкий воздух. Невнятный зимний катаклизм, вчера начавшийся, сегодня закончился ртутный столбик быстро скользил за нулевую отметку вниз, и теперь пребывание на открытом воздухе напоминало дрейф голой руки в леднике морозилки. Вокруг, вдаль, вширь зима, прозрачная хрусталем, им же хрупка и остра в осколках, замерзшая в томительном ожидании, что же дальше будут делать люди? А люди озирались по сторонам сосны толпились вокруг уходящей в чащу дороги, где через несколько километров ждал уютный дом с теплом камина, дремавшими калачиками на креслах пледами и натопленной баней с березовыми вениками и светлым нефильтрованным из дубовых бочек. Или обратно к трассе. К ее холодной, но скучной близости. Выбор бросал жребий, пока низкое небо сползало и, казалось, совсем скоро обрушится на головы людей.
Вот всем по стволу и по бутылке. Это мой любимый коньяк, Полкан организовал построение, раздав оружие и влюбленно уставившись на этикетку с золотой каймой. Этикетка отвечала взаимностью. Так. А ты, позор рода человеческого, возьми сапоги в багажнике, раз тупым родился.
Семка трусцой побежал к машине, трижды споткнувшись на ровном месте и долго копошась с багажником, одолев который, спешно достал из машины высокие прорезиненные сапоги для рыбалки и практически впрыгнул в них. В этот же момент выстрел расколол небо и встряхнул лес Семка взвизгнул умирающей антилопой и мгновенно выпрыгнул из сапог. Полкан залился злодейским хохотом, опустив дымящийся дробовик и разглядывая дробную дыру в пассажирской двери.
Мой конь устал, пришло время проводить его в последний путь! гаркнул он громоподобно, втиснув увесистый намек между слов.
Алекс, недолго думая, взвел курки на «Беретте Монтекарло» любимом ружье полковника. Выстрел. Выстрел. В окнах зазияли внушительные пробоины. Семка уже бежал к компании с глупым, исступленным лицом стрелять по машине начальника мечта мечт. И выстрелил.
Полковник замер, очень натурально изобразив лютое оцепенение.
Ты что сейчас сделал, дебилушка? рассек холодный воздух протрезвевший голос Полкана.
Этот тон, истязающий раскаленными кнутами, снился в леденящих душу кошмарах довольная, глупая ухмылка исчезла с лица Семки, совмещавшего взглядом целик, мушку и лобовое стекло, сквозь дыру в котором виднелось разодранное водительское сиденье. Подсознательно он видел начальника, сидящего за рулем в момент выстрела, а сознательно увидел его рядом грозное ружье опало из его дрогнувших рук, сделавшись вмиг детской фанерной вырезкой.
Ты что, сейчас выстрелил в мою машину, а, сучонок?
Полковник приблизился, уничтожив личное пространство Семки и угрожающе-хлестко перезарядив дробовик скользящим цевьем.
Я не оруженосец, опускаясь на колени, запнулся в словах, запнулся в мыслях его мозг вывесил белый флаг, а руки припадочно задрожали.
Прозвучал выстрел в новой тональности, до того округе еще не знакомой, стреляла Алена, целясь в лючок бензобака. Попала. Машина не взорвалась. Она выстрелила в то же место оставшимися патронами из самозарядного карабина. Никто из мужчин не сделал и шага назад если уж девушка не дрейфит, то как можно им?
Это только в кино все взрывается, в жизни так не бывает, подсказал разбирающийся в разного рода житейских тонкостях брат. Только если зажигательными патронами в сам бак стрелять, но никак не в горловину дробью.
Жаль, раздосадованно фыркнула Алена.
Она набросила скрипучий ремень карабина на плечо, а широкий утепленный капюшон лег на голову, и, непобедимая, направилась в сторону трассы, растаптывая, как ей казалось, остатки разорванной в клочья сети, коварно расставленной злым роком.
Брат и полковник, отстреляв свои БК, с величавым тактом пошли следом. Семка засеменил последним, не выстрелив больше ни разу.
Кругом сосновый бор, одетый в белое, хрупкое. На стволах обветренная пелена мхов. На ватных кронах многоярусность переспевших снегов. Сквозь прохудившийся лоскут бело-серого моря облаков мелькнуло солнце неспешно полился белесый, подслеповатый свет, рассыпающий блики-искры по голому, ровному снегу с редким звериным следом.
Дядь Толя, зачем машину-то попортил?
Алекс кутался в полковничью шубу каждый участник выезда на «охоту» получил от Полкана личное одеяние из дорогого, строго натурального меха. Подходило не всем кому (Алексу) фасоном, кому (Семке) размером, кому (Алене) идейно, но полковник и слушать ничего не желал.
Дядя Толя, поправив на плече ружейную лямку и резко обернувшись, сурово глянул на Семку тот понял однозначный намек и резко сбавил шаг. Алена же, напротив, ушла далеко вперед.
Старый конь уже не тот. Давно хотел его пристрелить.
Полкан подвесил странную фразу с четкой предпосылкой для уточняющих вопросов.
Ты какой-то странный стал, с тех пор, как уезжал в «как-нибудь и когда-нибудь расскажу». Сам не свой который день, Алекс переживал за полковника, как за родного отца.
Это самая подходящая формулировка, малой. Ездил в Чечню.
Полкан горько хлебнул коньяк, и голос его оказался заперт в бутылке, точно не ясно как туда втиснутый кораблик в памяти возникла бесконечная красота кавказских гор, созерцаемая им в недавнем прошлом в компании такой же бутылки и новизны узнанного о судьбе сослуживцев, жизнерадостно смотрящих на него с выцветшей фотографии.
Понял. Опять искал ответы на вопросы войны?
Да. Только в этот раз нашел.
Опа. Ну-ка, расскажи.
Да че рассказывать? отмахнулся Полкан. Пришел ко мне как-то раз один малый, я, говорит, медиум. Я ему говорю: «Открой свой третий глаз и пиздуй на хуй отсюда». Он и бровью не повел и начал рассказывать про моих Моих одно Однополчан, с которыми мы под жесткий за-замес тогда попали, рассказывал детали, ко-которых знать не мог. Рассказывал, что за ним ходит один из них, из моих, и все рассказывает, что слу-случилось с остальными. Просит, мол, чтобы я их нашел всех. Всех. Только не жилец он давно, тот летеха, по-понимаешь?
Полкан приложился к бутылке всей душой, чтобы утолить жажду быстро испаряющегося на холоде опьянения и прижать к ногтю нахлынувшее волнение, рожденное острозаточенными воспоминаниями.
Разводила очередной, что ли, этот медиум? скривился Алекс, кутаясь в теплоту шубы поглубже.
В том-то и дело, что нет. Я все за-записал, что он рассказал, и поехал. Всех нашел, большинство, понятно, на том свете. Но мо-могилы были там, где он сказал. А самое главное, нашел и живых. Одного даже из, так сказать, рабства пытался выкупить его тогда в плен взяли, а потом, после войны, он там так и остался, контуженный, память почти полностью потерял. Да и прижился уже. Уезжать не захотел. Остался
Дела
Ага, полковник тяжело и глубоко вдохнул студеный воздух и чуть успокоился. А медиума и след простыл, я ни адреса, ни телефона не записал. Думал, как и ты, что развод. Оказалось, нет. Теперь ищу его, думаю, как отблагодарить. Он, когда приходил, о деньгах или чем-то еще ни слова не сказал. А ко мне так просто никто не приходил, сколько себя помню, просто что-то рассказать, что-то сделать для меня, ничего не прося взамен.
Ну в баню поедем на следующие выходные, раз уж сегодня не сложилось, все расскажешь в деталях, может, помогу его найти, раз такое дело. Дядю Сэма возьму с собой, батин еще остался, у него степень очистки, как у только что исповедавшегося.
Лишь бы ты опять не начал потом, как в тот раз, с прокурорскими бегать по улицам с голой жопой и по фонарям шмалять, Полкан скоропостижно невесело улыбнулся.
Было дело. Бухой был.
Алекс хитро улыбнулся возможностям власти, создающим для теплого и удобного душевного убежища его торжествующего «Я» идеальные условия существования бегло влитый внутрь алкоголь напомнил о банном угаре двухнедельной давности, где Алекс крепко пил с конторскими, а припозднившийся дядя Толя застал группу молодых людей вместо фиговых листьев прикрытых лучезарными ксивами и навскидку палящих из табельного по безоружным электрическим факелам.
Полковник, шаркая, уперся взглядом в белый снег.
Только теперь проблема нарисовалась. Проблема посерьезнее. Мне теперь стало как-то пусто на душе, понимаешь. Так был какой-то нерв, была какая-то предельная конкретика нужно искать ответы. Теперь ответы есть. И стало пусто, глухо. А я думал, стану счастливее. Дурак. Вот и забухал. И так уже месяц. Я получил, что хотел, и завял. Теперь поливаю себя бухлом, думая опять зацвести, зная, что этого уже не будет. Медиум сделал хорошее дело, но и сломал меня. Никогда бы не подумал, что так будет. Никогда бы
Дела Алекс чокнулся с полковником бутылками. Все еще будет.
У вас будет, малой, у молодых. Не у меня. Да мне и не нужно уже «Я ведь помню их, рваных и седых, все ищу ответ. Я за тех парней, тех, кто кормит вшей в восемнадцать лет. Бьется мысль о мысль, вдруг сорвался вниз Рикошет» смахнув скупую слезу, тихо напел сквозь вихрь воспоминаний о войне неисправимо испорченный властью полковник и, унесенный этим вихрем к боевым товарищам, становящийся вновь настоящим офицером.
Компания вышла к трассе, размазывая застывающую снежную слякоть об асфальт. Семка, боязливо озираясь и боясь лишний раз вдохнуть, чистил сапоги об отбойник. Алена стояла поодаль с бесконечно недовольным лицом, глубоко кутаясь в безразмерную шубу и ненавидя зиму в каждой мелочи. У Алекса зазвонил телефон.
Да. Ага. Ну. Так. Так. Че?! В смысле?! Это как так?! голос его менялся от «приветдруг» до «сукаещеразсюдапозвонишь». Что значит «не получается»?! Ты же сам кричал, что это терпила терпилой? Ага. Да я уже понял, как ты все разрулишь. Ага, давай, блядь.
Нужна помощь? спросил облокотившийся на отбойник полковник с явственной угрозой в голосе для не справившихся с задачей.
Посмотрим. Может быть. Мальцев твой не так хорош оказался, как ты обещал. На лоха не смог повесить тот кипиш, цедил злость сквозь зубы Алекс.
Странно. Он таких уже с десяток закрыл. Ну да хер с ним, придумаем что-нибудь. Пора ловить попутку!
Полкан выпил оставшуюся половину бутылки императорскими глотками, не моргнув и глазом, сделал развалистый шаг на промерзшую дорогу и поднял руку с опустевшей поллитровкой сигнал водителям, есть желающие прокатиться до города с ветерком.
Сделав шаг, полковник, конечно, не знал, что этот шаг станет последним шагом в его жизни. За мгновение до этого груженая фура пошла в занос. Полковника снесло как пушинку. Только что он стоял здесь, а теперь его нет. И как будто не было вовсе. Алена, Алекс и Семка застыли в оцепенении холода пронесшейся рядом смерти.
3
Незаметно минула половина года. Весна потушила мосты, а лето ветром перемен одело мир в зеленое. В свежее и прекрасное. В новое и непорочное. В сочное и желанное. Мир летом кровь с молоком.
Вова шагал по улице энергичной походкой, заложив руки в карманы, под мышкой кипа рабочих бумаг, зудящих и требовавших подписи.
Лазурный полдень густо пах сиренью, поздно, впопыхах распустившейся. Летела одинокая, переливающаяся в лучах паутинка, совершенная, как дцать первый летний день. Трава на клумбах была подробно усеяна мерцающими созвездиями повылуплявшихся одуванчиков, опаляемых строго вертикальным солнцем и служащих посадочной платформой для винтокрылых стрекоз. Спел цветов аромат. Струился цвет лета. Легкокрылый ветер прокатывался позолоченной волной по кончикам листьев. Пух кружил по спирали, взметался вверх, собирался в тончайшие ручейки у обитых бордюров. Пух требовал всем своим естеством поднесенной, как в детстве, спички, требовал ритуального очищающего огня, стремительно убегающего куда-то вдаль.