На ее лице усталость и, кажется, обреченность, столько лет жить с неподъемным грузом вины. Переживая за сестер, я почти забываю про Тканева.
Ты ругалась по телефону Это он? Извини, поспешно добавляю, понимая, что лезу не в свое дело.
Брось, Мил, это мне нужно держать себя в руках, а не орать на весь коридор. Да, он. Переосмыслил. Осознал. Раскаялся. Готов принять меня с сестрой. Готов любить обеих. Но я ему не ве-рю.
Почему?
Да кому я такая нужна? Безалаберная дура. Так, для пошлых адюльтеров в самый раз. Любовь только в книжках, да и та ненастоящая. Уж мы-то с тобой знаем. Так что я сама по себе, она гасит окурок в блюдце. Откровенности закончились.
И вдруг слова вылетают сами собой, ни о чем подобном я и не собиралась спрашивать:
А если человек думает о тебе плохо? Совсем плохо?
Наплюй и разотри, без раздумий отвечает Лерх. Человек этот тебе нравится?
Нет! почти выкрикиваю. Конечно, нет! Тканев?!
Ну и тем более. Помнишь дедушку Фицджеральда? «Многие склонны преувеличивать отношение к себе других. Почему-то им кажется, что они у каждого вызывают сложную гамму чувств». Возможно, ты преувеличиваешь. Тут другой вопрос. Почему тебя волнует, что он о тебе думает?
Просто
Просто не бывает, Мила. Не бывает, Лерх уходит, и тут я вспоминаю, где мне раньше встречался горьковатый запах ее сигареты на пороге моей комнаты.
К бюро подбираюсь вечером. Пока мне не везет: замочные скважины велики для моего ключика. Ключ-замок, замок-ключ, твержу я заклятие в лучах заходящего солнца. Говорят, у старинных предметов свой голос, надо только услышать его. До боли сжимаю ключ в кулаке, зажмуриваюсь. Шум ветра в деревьях, простуженное карканье ворона, окрик Анны Никитичны на зазевавшегося работника. Ключ молчит. Или тайны еще нужно заслужить, их не выкладывают так, с ходу, первой встречной? Хорошо, не хочешь помогать не надо.
Дальше в моем списке предметов «на проверку» значится столик из красного дерева с резной тумбой на звериных лапах. На месте замка зияет дыра, его попросту вытащили. Третьим пунктом комод в комнате Александры Уваровой. Но и здесь неудача: ящики вовсе не запираются на ключ
Вероятно, все дело в крошечных буквах на ключе. Теперь заклинанье другое: PHS, PHS, PHS, безостановочно вертится в голове. Приходится возвращаться к исходной точке к старой, потрепанной временем уваровской тетради из столичного архива. Только дневник остался в кабинете, вдруг там Тканев, а я еще не определилась, как вести себя. Пока понятно только одно держаться от него подальше. Только как это сделать в комнате четыре на пять? Персональный кабинет мне, понятно, никто не выделит.
В стеклах темных окон отражаются отблески розового заката в комнате его нет, хоть какая-то удача за сегодняшний день. Поднимаюсь, дверь приоткрыта. Все-таки злобный сказочник здесь, шебуршится, как вредный грызун, в сумерках. Ничего он мне не нравится. Сейчас выскажу ему поспешные выводы делают только кретины и и Мысленно перебираю фразы, которыми можно было бы выстрелить и ударить побольнее, но ничего этакого не приходит в голову. Не узнаю себя, прежнюю тихую Люсю. Отойти в сторону, затаиться в укромном уголке, накрыться ушами и сидеть, тихонько сглатывая соленые слезы, мое несгибаемое кредо. Меня разозли, впервые в жизни захотелось дать сдачи.
Над моим столом завис в забавной позе краевед Бондаренко: согнувшись в три погибели и вытянув шею, он беззвучно шевелит губами, всматриваясь в мои записи. Вот и открылась причина беспорядка на рабочих местах. Обычно в неловких ситуациях слегка покашливают, чтобы привлечь внимание нарушителя. Но мне не до сантиментов.