Внучка народилась. У Людки.
Бабушка тянулась за календарём, находила нужную дату и выдавала список, из которого потом общими усилиями выбиралось нужное имя. Детей у тёти Марины одиннадцать, внуков и вовсе без счёту. Потому «Церковный календарь» здорово поистрепался.
С собственными детьми и внуками бабушка не церемонилась, полагаясь на память. Мама родилась тридцатого сентября, получив имя Вера. Здесь захочешь, не перепутаешь. Дяде повезло появиться на свет двенадцатого июля и стать Павлом. На моём брате и особенно на мне система дала сбой. Когда Лёнька впервые увидел этот мир, бабушка находилась в глубоком раздрае с дочерью. Очень уж не понравился ей будущий зять. И внук получил случайное, не связанное с датой рождения имя.
Моим первым детским воспоминанием стал широкий деревянный стол, стоявший в кухне. Я сижу на высоком табурете, касаясь подбородком его шершавой поверхности. Изучаю завитки и заусенцы, прослеживаю взглядом изогнутые дорожки, ведущие на противоположный край. Туда, где сидит Лёнька. Улыбается, щурясь от яркого июньского солнца. Бабушка раскатывает на угловом столике тесто, бормочет свои воспоминания.
А родилась ты на Аграфену-купальницу. Всю неделю дождь лил. И мамка ваша здесь мучилась. Вишь пятна? Так и не отмылись!
Я поворачиваю голову. Старый покрытый пёстрыми ковриками диван внушает страх. Я родилась здесь? Как? И причём здесь пятна?
Кровь! шепчет Костя. Я вздрагиваю. Не хочу об этом слышать.
И почто, говорю ей, рожать удумала! восклицает бабушка, разрезая тонкий пласт на кривобокие квадратики и треугольнички.
Много лет спустя я загляну в её календарь. Аграфена окажется на три дня позднее моего дня рождения.
Как же так! начнёт оправдываться бабушка. Я же точно помнила. И дождь лил. Как не Купальница?
Я обижусь, но и тогда не скажу, что дождь вообще ни причём, что существует подобная примета только в её старческом уме.
Но пока я об этом ничего не знаю, сижу за столом, пью теплое молоко с пенкой. Напротив Ленька, совсем уже взрослый с тонкими усиками над верхней губой. Он скатывает из хлебного мякиша колобки и отдает мне.
Будет над хлебом издеваться! бабушка бросает на нас грозный взгляд. Она все видит. И Ленька прячет руки под стол, там лепит кругляши и незаметно передает мне.
А завтра мой день рождения. Мне исполнится восемь лет. И я узнаю, почему меня назвали таким странным и редким именем Аграфена. Завтра явится, наконец, мой отец, пропадавший невесть где всю последнюю неделю. Теперь я его совсем позабыла. Помню только одутловатое красное лицо с крохотными глазками-щелочками, густую растрепанную бороду да черную кайму под его ногтями. Он сунет мне красный петушок на палочке с прилипшими к нему крошками табака и станет требовать у бабушки обеда.
Совсем очумел, черт, со своей водкой! разозлится та. У дитя родного рождение! И швырнет в него пустую кастрюлю. Начнется перебранка. Я заплачу, забившись в угол.
Не плачь, Воробышек, шепнет Ленька и, взяв меня на руки, отнесет в лес на нашу любимую полянку и станет рассказывать разные чудесные истории до тех пор, пока я не успокоюсь.
Истории передались ему от мамы, из тех далёких счастливых времён, которых я не застала. Она ещё не разучилась улыбаться, разговаривая с сыном тихим ласковым шёпотом. На мою долю слов и улыбок уже не хватило.
Бедная моя мама! Только сейчас, много лет спустя, я по-настоящему смогла осознать всю горечь и неприкаянность её судьбы. Тогда же она казалась странной, непривычно молчаливой и равнодушной. Сколько слёз я пролила, чувствуя, что не любит меня мама, не обнимает и не целует. Только погладит порой по голове, взглянет ласково и, вздохнув о чём-то своём, толкнёт легонько в спину: «Иди, погуляй!»
Долгое время я считала маму немой с рождения, пока Лёнька не рассказал о том, молчит мама по собственному желанию, закрывшись в своём внутреннем мирке, куда не попадают страхи и горести мира внешнего.
Семью нашу в деревне считали странной. В памяти осталось одно летнее утро и хрупкая стрекоза, застывшая на узорной тюлевой занавеске. Я протягиваю к ней руку. Взмах! И тонкий полупрозрачный самолетик держит курс на солнце.
Камешек в окошко терраски. Черные хвостики, глаза цвета кофе Мила.
Привет, Морозова! Как дела? деловито рассматривает бочку с водой, грязно тут у вас.
Смеюсь. Тринадцать лет, а уже жизни учит.
Что с тобой делать, Груня, не пойму, срывает яблоко. Кислое. Яблоко уже на земле. Зачем срывала?
А со мной ничего не надо делать. Со мной все в порядке.
Ну, как же в порядке? Учишься, конечно, неплохо, но поведение! Учителям хамишь. А я отвечай.
Тебя между прочим никто не просил отвечать!
Анна Дмитриевна просила. Мы же вроде как соседи, а я староста.
Староста в классе, где семь человек, смеюсь я. Первый парень на деревне, а в деревне один дом.
Странно ты как-то выражаешься, по-старушечьи.
Как умею.
Обиделась. Отвернулась, взмахнув длинными хвостиками. Поковыряла пальцем в щелке между рамами и пошла. Ну, и пусть. Не жалко. У самой калитки обернулась, в темных глазах молнией мелькнула насмешка.
Ты зачем сказала биологичке, что никакой теории эволюции не было, а весь мир бог создал? Ты что, правда, во всю эту ерунду веришь?
Верю, еле слышно прошептала я.
Темная ты личность! сказала будто выплюнула Мила.
Что? я подбежала, схватила за руку. Мила испугалась.
Так мама моя говорит.
А что еще она говорит?
Что темной родилась, темной и помрешь. Мать довели и радуются! А отец у тебя алкаш и брат припадочный! бросила в лицо и убежала, хлопнув калиткой.
Не раз и не два слышала я подобные обвинения и каждый раз плакала от несправедливости и невозможности объяснить, казалось бы, очевидные вещи, что никто в нашей семье не хуже тех же Милкиных родителей. И пусть её отец, директор школы, пьёт он не меньше моего отца и жену колотит едва ли не каждый день. А мать Милки вышагивает по деревенской улице на высоченных шпильках, вечернем платье с кричащим макияжем на лице. Чем не сумасшедшая? Что и кому хочет она доказать своим видом?
ГЛАВА 3
Многие из нас пытались убежать. Бескрайние поля и большие расстояния не внушали чувства свободы. Несколько улиц нашей Морозовки давили, сжимали в душных объятиях, мешали развиваться. Её покидали, меняя на крупные городские муравейники, храня в душе иллюзию о том, что успех или неудачу определяет место, а не сам человек. Жестокая реальность била наотмашь, крушила надежды, повторяя с усмешкой, что от себя убежать невозможно. Возвращались немногие. Заезжали на несколько дней, проходили по улицам, соблазняли красочными картинами современной жизни в большом городе и исчезали. Тонкой ниточкой держали их здесь постаревшие родственники, безжалостно рвущие своей смертью любое воспоминание о малой и когда-то любимой родине. Пустела наша деревенька, сжималась как шагреневая кожа. Ещё немного и ничего от неё не останется.
В нашей семье желание убежать чувствовалось особенно остро. Отец сбегал в алкогольный дурман. В его пагубной привычке бабушка винила Витю Всеславского по прозвищу Славик. Славик с отцом вместе работали на машиностроительном заводе. Пять дней они проводили в городе, ночевали в общежитии, на выходные возвращаясь домой и отрываясь по полной. Славик обладал удивительной способностью после двухдневного застолья выглядеть свежим и отдохнувшим. В понедельник он бодро отправлялся на работу в то время, как отец остановиться не мог, заявляясь на завод в изрядном подпитии. Не удивительно, что его уволили.
Он пытался потом сторожить школу, грузить товар в магазине, стоять за прилавком хозмага, но в конце-концов окончательно опустился и к моменту моего рождения бродил отрешённо по окрестностям, перебиваясь случайными заработками и традиционно встречаясь в выходные со Славиком, дослужившимся до начальника цеха и считавшимся в деревне настоящим богачом.
Маме моей убежать было не в пример сложнее. Твёрдой скалой и неподъёмным якорем служила бабушка Нина, надёжно приковавшая к себе дочь. По молодости мама рвалась с цепи и однажды ей даже удалось сбежать и поступить в институт, но бабушка притянула её обратно. Всё равно, мол, не осилит, так зачем рисковать.
У нас здесь самое хорошее место, утверждала бабушка. Нет реки, которая может разлиться. Нет извергающегося вулкана, земля ходуном не ходит, машины людей не сбивают. Живи и радуйся! Куда бежать-то? В пекло адское!
Давным-давно, когда бабушка только вышла замуж, ездила она с молодым мужем на море. А на обратном пути поезд остановился посреди бескрайнего поля и простоял там целых два дня. Неподалёку рвались снаряды горел армейский склад. Бабушка так перепугалась, что решила никогда больше не выезжать из родной деревни. А про пожар на складе ей никто не поверил, потому что в то время это происшествие скрывалось, а когда скрывать стало нечего, то и история позабылась. Только бабушка помнила и боялась.
Трудно отыскать более неподходящую пару, чем бабушка с дедушкой. Он учёный-биолог, она простая крестьянка. Но что-то между ними вспыхнуло, и пылало бы до конца жизни, если бы бабушка собственным страхом и предрассудками не погасила огонёк любви. А быть может, дедушка, которого я никогда не видела, сам променял семью на блестящее будущее. Он был не против жизни в деревне, тяжёлой работы не чурался, наравне со всеми косил траву и работал в поле. Но главное своё предназначение видел в науке. Ему хотелось развития, движения вперёд и, защитив диссертацию, он уехал в Ленинград. В деревне осталась жена Нина с маленькой Верой на руках и ещё не рождённым Павликом под сердцем. Первое время дедушка часто их навещал, уговаривал уехать с ним. Бабушка оставалась непреклонной: не будут их дети жить в полном опасностей большом городе. Вскоре дедушка сдался и навсегда исчез из жизни семьи.
Когда я вспоминаю о маме, словно чьи-то холодные руки сжимают мне горло, становится трудно дышать и хочется плакать. Не только потому, что она ушла из жизни слишком рано. Мне жаль её непрожитой жизни, за которую я должна бы ненавидеть бабушку и стариков, но ненавидеть их я не могу. Понять куда сложнее.
Бабушка держала дочь на коротком поводке, не отпуская от себя ни на шаг. Её ровесники уезжали в город учиться и работать, кто-то возвращался, а она за всю свою недолгую жизнь лишь два раза выбралась за пределы деревни.
Единственная внучка стариков, оставшаяся в кругу их влияния, мама была окружена не только любовью (а любовь там была, я уверена), но и многочисленными упрёками и советами. По мнению стариков и её собственной матери она ходила не так, сидела не так, даже ела неправильно, левой рукой. Её беспощадно переучивали в правшу, а она упрямилась и переучиваться не хотела. Так говорил Лёнька.
Повышенное внимание к маминой персоне объяснялось тем, что родилась она недоношенной и очень слабенькой. Сложилось превратное мнение, что она была ещё и слаба на голову, а потому помогать ей в жизни и вести вперёд должен умный и сильный человек, такой как мой отец. В юности он действительно слыл первым женихом района, девчонки за ним толпами бегали, а выбрал он мою маму, кто знает, почему. Позднее он говорил, что спился из-за её дурости, и это звучало так противно и неприятно, что хотелось прогнать его вон и никогда больше не пускать на порог.
Второй свой решительный поступок после поступления в институт мама совершила, когда мне было шесть. Лёнька учился в городе, подрабатывал на складе и жил отдельно от нас, несмотря на бурные протесты бабушки. В то же самое время вернулся в деревню наш сосед Ромка Загорский. Ромка закончил университет, перепробовал множество профессий и возвратился наконец домой, придумав идею заработка ради которого не нужно гнуть спину на заводе или просиживать штаны в офисе. Ромка решил сдавать свой непрезентабельный домишко с белыми резными наличниками туристам из крупных городов. Привыкшие к холоду стекла и бетона большого города туристы должны были впасть в экстаз при виде непримечательного одуванчика у дороги или бабочки-адмирала на цветке ромашки. Они и впадали.
Мы с моей подружкой Танькой болтались по окрестностям, когда наткнулись на кучку людей, пристально рассматривавших что-то на земле.
Обратите внимание на этот огромный муравейник! Чудо природы! невысокий седовласый мужчина от возбуждения даже подпрыгивал.
Мы с Танькой расхохотались. Муравьи! Тоже нам чудо! Да они толпами повсюду ходят! Деться от них некуда! А эти восхищаются. Одно слово «москвичи»! Так насмешливо-презрительно и стали называть в деревне Ромкиных жильцов. Глеб, Кешка, Сашка, Жанна и Арсений Павлович не обижались, даже посмеивались вместе с остальными.
Дни напролёт «москвичи» болтались по окрестностям, фотографировали, как они говорили, «аборигенов в аутентичной обстановке» и без устали восхищались каждой соринкой, травинкой и гусеницей. Вечерами пили на летней кухне, пели под гитару и засыпали, где придётся. Чтобы, очнувшись утром, напиться воды из колодца и отправиться удивляться снова.
Я мало что помню. Только вспышки, яркие и противоречивые. Очень хорошо помню Жанну, точнее её длинные светлые волосы. Они доходили ей до колен, и когда Жанна сидела, распустив волосы, они полностью накрывали её. Тогда я ещё не читала сказки о Рапунцель, но Жанна уже тогда казалась мне сказочной принцессой.
Тем летом в отпуск приезжал Лёнька, и мы с мамой стояли на крыльце, устремив взор на соседний двор, с которого доносилось негромкое Костино пение: «Ночной прохладой полон вечер, затихла в озере вода. Зажгите на веранде свечи. Как покойно здесь, господа». Я не знала, что такое «веранда», кого называют господами мне было тоже неизвестно, а слово «покойно» ассоциировалось исключительно с покойниками, но мне всё равно было так хорошо. Прохладный вечер, мамина рука на плече, её тихое дыхание и принцесса Жанна в ореоле золотых волос.
Мама словно губка впитывала в себя чужую недоступную ей, но такую желанную, жизнь. Стоило ей заметить чужой взгляд, как она убегала и пряталась. Я бежала за ней, прижималась всем телом, и слушала как стучит мамино сердце громко-громко и быстро-быстро как сумасшедшее.
Лёнька говорил, что выйти замуж маму заставили. Не было у них с отцом большой любви и планов никаких не было. Просто встретились пару раз. Потом оказалось, что скоро родится ребёнок, и бабушка закатила скандал. Мама подчинилась, а отец и вовсе не сопротивлялся. Лёнька говорил так. Откуда он мог знать? Из третьих, четвёртых рук пришло к нему это знание, слухи по сути, доверять которым себе дороже. Самое смешное, что бабушка потом до конца маминой жизни попрекала дочь в неправильном выборе мужа. Могла бы и от нормального родить, а не от алкаша подзаборного.
Боязнь критики сделало маму боязливой, неприятие её мнения превратило в немую. Но в то памятное лето золотоволосая принцесса протянула ей руку и, пусть ненадолго, но сняла проклятие.
Я сижу на полу в большой комнате, мама стоит в центре, безвольно опустив руки, а вокруг неё танцует Жанна, прикладывая то одну, то другую вещь к её фигуре.
Ты же ещё такая молодая! щебечет Жанна. Зачем тебе эти тёмные платья? Ты носила джинсы? Нет? Смотри, какая модель! Мне они чуть-чуть маловаты, а тебе в самый раз будут! Фигурка у тебя классная, грех прятать.
Мама почти улыбается и надевает джинсы, потом ещё и футболку со смешным зайчиком на груди.
Смотри какая у тебя мама красавица, смеётся Жанна. Я тоже смеюсь, потому что она права.