Шикарница и хорошуля, красотка.
Портрет ненаглядный, забавный, святой.
Спортсменка в индигово-белых кроссовках.
Смиренница, с коей прекрасен постой.
Вещунья, что делится космосом, мигом.
Мурчащая кошечка с парой когтей.
Захватчица с вольным, желаемым игом.
Чаёвница, что так полна новостей.
Бесстрашная явь, разорвавшая узы.
Сочнейшая в паре местечек, меж сот.
Хозяюшка и вышивальщица, муза.
Куда-то ушла от поэта на год
Просвириной Маше
Бэтмен
Ты, будто бы чашник при погребе винном,
при старой, глухой, монастырской избе,
гурман, сомелье научившийся, чинный
и ставленник Бахуса в этой судьбе.
Ночной и дневной разливной, виночерпий,
мудрец, что подскажет в заветный момент.
Порой у тебя напиваются черти,
порой и святые попросят абсент.
Ты явный любимец пропойц и гулящих
и рюмочник, баловень и сибарит,
степенный беседчик, факир настоящий.
И ковш не один был тобою испит.
И я завсегдатай кабацкого места,
где ты черновласый, в жилетке, тоске
меня поджидаешь в субботу так честно,
вручаешь меню на бумажной доске
Неизвестному бармену кафе "Губернатор"
Машечковый родник
Дышу её запахом, как кокаином,
из губ добываю прозрачный нектар,
целую и пью, и лижу цвет малины.
Полезные действия в таинстве чар.
Вкушаю такое редчайшее блюдо
средь этой постельной и голой поры,
что пылко любуясь животиком, грудью
и кладом, который течёт изнутри!
Все капельки, влагу в себя собираю,
как будто голодный ходок-бедуин,
что выискал сочный оазис у рая,
восторженно радуясь между долин!
Как котик, лакаю молочное блюдце.
Как молот, качаю бесцветную нефть.
В сей миг предстаю я живым, жизнелюбцем,
который желает таким быть и впредь!
Просвириной Маше
Сопато-кровавая осень
Во всех накопления вязкой мокроты,
комочки созревшего кашля, соплей,
печалей, в которых простудные ноты,
и всхлипы в носах между кресел, аллей.
В иных проходящих мечтанья о чае,
позывы к зевоте, чиханию, сну,
желания выпивки, тёплого мая
и чтобы хоть кто-то приблизил весну.
Идущие, кутаясь в шарфы и грёзы,
глядят на горящие окна, лучи,
стирая с очей накатившие слёзы,
что выбиты ветром без явных причин.
Мечты об уюте, объятьях и пледе
шаги ускоряют, торопят домой.
С лицом посинело-румяного цвета
я харкаю кровью и новой строкой
Fucking people
Людишки мешки из надежд и печалей,
безудержный хаос и конгломерат,
клиенты друг друга: продаж и венчаний;
ядрёная смесь, где добро, полуад,
создатели и потребители (в массе),
враги и сторонники, жители дня,
приверженцы сотен религий, пластмассы,
чужие такие, хоть всё же родня,
родители новых рабов и героев,
синоним ленивцев, обманов, грязнуль,
убийцы, мучители душ и покровов,
и мясо для опытов, секса и пуль,
толпа одиночек, ведомых, обычных
и вешалки для полиэстера, шлюх,
отары из алчных и слабых, привычных,
что чаще позорны на вид и на слух
Индиговое небо
В индиговом небе чернеющий август,
где солнце, как мёд, что течёт по плющу.
Я, словно бумажка, химический лакмус,
опять рефлектирую, пью и грущу.
Заря остывает, накал угасает,
кончается в липкой бутылке вино.
Ни кофе, ни сон от тоски не спасают.
Опять попадается с грустью кино.
Уже тридцать первое, вечер и вторник.
Зашторена резко оконная цель.
Я вечный искатель и счастья поклонник,
что так безуспешен средь сотен земель.
Пузатые книги обжили три полки.
Но, суки, не лечат, а множат всю боль.
А память всё чаще порочна и колка.
Внутри и снаружи терновник и соль.
Закатность румянит туманные щёки.
Багряная жижа сковала мой рот.
Как будто ежи, в углу старые щётки.
И я без тебя не герой, не Господь.
Постылое зрелище. Хмурые виды.
Дома сталактиты под пыльной волной.
Дух прелого сена (фосгена), иприта.
Последний день лета, и ты не со мной
Просвириной Маше
Паника ростом с медведя
Внезапная паника ростом с медведя
мой панцирь терзает, стучит и грызёт,
бросает и топит в отчаяньи, бреде,
литую броню вдруг берёт в оборот.
Сердечная мышца о грудь барабанит,
стуча беспокойно, с боязнью сказать,
тревожно и пламенно рёбра таранит,
боясь опозориться, после страдать.
Испуганность, странность, смущение топчут.
Какая-то глупость и стопор, огрех!
Слова еле слышно срываются, ропщут,
слегка отвечая на речи и смех.
Какая ж напасть приключилась со мною?
Порыв ситуации лупит в там-там.
Дурной анекдот с несмешною волною.
Причина всему флирт красивой мадам
Химзавивка
Винты металлической стружки,
окрашенной в угольный цвет,
свисают пушистой опушкой,
кивая ответно "Привет".
С точёной основой фигуры
твой образ похож на людской.
Совсем не скандалишь, не куришь,
но смотришь с любовью, тоской.
И нет в оболочке кровинки,
под латексом, меж проводов.
На коже нет ран и ворсинок.
Не просишь вояжей, цветов.
Разрезы меж ног и чуть ниже
компактны, красивы, узки.
Соски чуть поменьше и выше.
Черты так просты, не резки.
С тобою я интимен, галантен.
Твой лик вид ушедшей. Как шёлк.
Ты робот в раскрытом халате,
а я твой создатель и Бог
Татьяне Ромашкиной
Капли дёгтя в бочке мёда
Воистину райский простор, любованье,
фруктовый амбре, зеленение кущ,
покой, тишина и души ликованье,
духовная близость без почвы и туч!
Повсюду свеченье без лампочки солнца,
нектар, шелковистость листвы и лугов,
еда и питьё, и чистоты эмоций,
нет пыли и камня, работ и дымов.
Нет храмов, свечей и попов, десятины.
Все расы в господнем поместье, в раю,
здоровы, довольны, в прекрасной рутине,
в извечном июле и в мирном краю.
Но портят святую картину и явность
скелеты обглоданных жертв в естестве,
людская природа, а именно жадность,
дерьмо от святых и животных в траве
Просвириной Маше
Русский Арарат
Всё это похоже на бред кобылицы
горбатой и сивой, дурной, без зубов:
бега по подземной, наземной столице,
житьё меж унылых, бездушных скотов,
скопления сброда, что в очи не смотрит,
а только лишь в пол, как коровы, козлы,
что вечно листают, жуют или сорят,
в сиденья вминая жиры и мослы,
вагонные стойла, где пыль и усталость,
говядина, шкуры в квартирных хлевах,
машинные клетки, бетонная данность,
бытьё бессемейных во всех сторонах,
коррида и ралли, и быстрые шашки,
и бойни рогами и клювом, клыком;
где очень нечасты любовь и монашки,
где смог, скрежетания, наглость и гром
Но всё ж эта насыпь спасенье от бедствий,
ковчег средь залитой бедою Руси
и трупов, и ливня, и нищенских действий,
от мыслей о связке удавки-лозы.
Тут мэр, будто Ной, а вокруг животины,
сплошной зоопарк и болото, и ад.
Москва, как спасительный остров средь тины,
убежище, дальний, цветной Арарат
Скучается так, что какой-то пи*дец
Скучается так, что другим не понять!
До дрожи, безумия хочется слиться
и снова увидеть, понять и обнять,
раздеть и вкушать, и век не расходиться!
Печалится так, аж вокруг темнота!
Ведь девушка солнце для роста цветочка,
в которой бездонна, чиста доброта,
у коей такие красивые мочки.
Кручинится так, что аж ломка и страх!
И скорби разлуки низводят до пыли.
Хандра эта рушит в один только взмах,
выводит из стойкости, схемы и были.
Тоскуется так, что не спится с утра,
ночами шарм снится, подушка в объятьях;
что тело подобие льда и винта,
какому противно до мира проклятья!
А любится так, что похожей здесь нет!
Все копии с сети, журналов, элиты.
Волшебен, пикантен и мил компонент -
твой маленький шрамик на левой ланите!
Просвириной Маше
Святая троица
Все дамы мои не курили табак
и жили, умнея и радуясь небу.
Все были не алчны, живя просто так,
по русской душе, без гламура и требы.
Ценительный дух мой хвалил и любил.
Я им отдавал дар и страсть бескорыстно,
и вслух их ни разу я не оскорбил,
слагал о них оды красиво и быстро.
Душевные женщины. Старше всегда:
на восемь, на шесть и на пару годочков.
Первейшая с дочкой, что в юных годах.
У третьей сынуля и лапочка-дочка.
Вторая бездетна, как ель на лугу.
С дворцом, что в полдюжины убранных комнат.
И любит так кофе и сыр, и нугу.
Но ею я был синтетически обнят.
А первая прямо любовь-прелюбовь!
А третья к душе прилегла, будто пазл,
и любит так чай, приготавливать плов,
блондинка-мечта с позитивною базой.
Поздней становился для них не таким:
слегка перекаченным, братским и диким,
совсем не дворянским, ленивым, хмурным
Теперь я один и пишу о них книги
Татьяне Ромашкиной, Елене Л., Просвириной Маше
Предслёзное состояние
Всё в мире по паре: колени, глаза,
ума полушария, губы, запястья
У всех чаще ровная тропка, стезя
и правильный курс по созданию счастья.
У каждого есть половинка иль часть,
запчасть составная, мотор и обшивка,
и сахар для кофе, приправа и масть,
гуашь к полотну и закуска к наливке.
Находятся всюду в подвалах, в кафе,
в пустынях, во льдах, в темноте, в межполосье.
Ищу долго плюсик я к личной графе.
Но вдруг я обрёл обнуляются гостьи.
Я вроде душою общаюсь с людьми,
не очень больной и дурной, кривоногий.
Все люди как люди с женой и детьми.
А я в конуре, как кобель одинокий
Неудачный искатель
Почти невиновен, не должен никак.
Искал среди женщин я только богиню.
Не бил, не курил возвышающий мак.
Наверное, всё же по-волчьи я сгину.
Престранная жизнь, как мученье и чушь.
Так мало достойной еды для гурмана.
Один общепит, дубликаты без душ.
Вокруг сребролюбцы, театр обмана.
Быть может, я выполнил волю небес
иль давний, негласный указ "моей" Анны.
Иль всем верховодили случаи, бес.
Поэтому и не дождался я манны.
Но где прегрешенья, что сбили в Тартар?
За что злополучная доля терзает?
Видать, я неважный иль лишний товар -
не каждая трогает и оставляет
Для женщин я натрое душу рассёк.
И нечего мне сожалеть, как мальчишке!
Прошу одного лишь прощенья за всё
у ясных, своих нерождённых детишек
Анне Котовой
Душный зной
В жирном поту моя лень пребывает.
Пекло за окнами, на этаже.
Тело от зноя, лучей изнывает.
Словно фурункул на грязном бомже.
Душно, как в самой горячей духовке.
Нет ветерка, колыханий ветвей.
Будто бы влажная мышь в мышеловке.
Прыщ меж горячих и жмущих ногтей.
Сдавленный воздух и тяжкие вдохи.
Горло стянула простая петля.
Мокрая грудь, полувлажные ноги,
жёлтая, клейкая вся простыня.
Таю, как масло в пустой сковородке,
лёжа на койке в бессонном бреду.
Может, так солнце, Земля дорогая
к жару готовит, что будет в аду
Любимая! Любимая! Любимая!
Фланелевой мягкости нужных объятий
и троганий гривы из сливочных струн,
и чувств всепокоя и страстных занятий,
свиданий под грозами, красками лун
и двух рюкзаков, что повисли заплечно,
валяний на белом диване вдвоём,
щекоток продольных, порой поперечных,
кофейных стихов поутру, перед сном
и ужинов чайно-конфетных и нежных,
и писем с утра, в ожидательном дне,
и слушаний ветра, дождя, бури снежной,
душевных встречаний в жилой полутьме,
творожных гостинцев, нарезок салатов,
святых обнимашек, лечебных таких,
вещаний про космос, отсутствие ада,
дебатов про смысл и вечность, и миг,
купаний под душем и голых деяний,
и веловояжей меж лиственных чащ,
и кухонных тем и на мне восседаний,
улыбок, подъёмов пешком на этаж,
общений по духу, без алчности, маски,
прогулок меж парков, людей, этажей,
а главное, что поцелуев и ласки,
и много чего, жаль, не будет уже
Просвириной Маше
Напутствия
Карабкайся наверх сквозь камни, занозы,
ледник и терновник, орлов и ежей,
все тяготы, жажды, уклоны и грозы
к туманным вершинам, где воздух свежей!
Как юный атлет к золотистой награде,
как горный козёл и шальной альпинист,
сквозь боли и холод, и страх, и преграды,
шлифуй пик искусства, святой пианист!
Стремись и тянись, как бывало и прежде,
хоть ты оступаешься, топая вверх,
хоть ранишься всюду, теряешь надежду,
хоть ветры срывают оснастку и мех!
Беги и шагай, и ползи. Не сдавайся!
Нет счастья и знания в низшей грязи.
Пусть ты и один, но, прошу, не сгибайся!
Кричи, но держись и за нитку лозы!
В дороге не будет подмоги ни часа,
лишь ямы и сырость, и бури в лицо.
Коль встал и решился ты стать верхолазом,
то будь же готов до конца быть бойцом!
Нигде не бывает легко, безопасно.
Ты выбрал стезю одиночки, не брод.
Скули, даже плачь, но иди ежечасно!
Потом отдохнёшь средь господних красот.
Пусть путь будет трудным, мозольным, кровавым,
но он обрывает все длины цепей!
Ты всё одолеешь и выйдешь всеправым!
кричу и шепчу на горе сам себе
Истинный смысл
Внедряясь ли в узкий, раздолбанный пах,
чтоб бывших забыть и отбросить ненастья,
ночуя у новых давалок-девах,
с утра понимаю, что нет в этом счастья.
А суть вся в одной, но любимой во всём,
пусть даже в неюной и дряблой, и старшей,
в которой всё меньше и суше стал сок,
пускай продавщица, агент, секретарша.
Вся истина не в донжуанских делах -
в вагинах и частой, успешной их смене,
изюминка вовсе не в стройных телах,
а в духе, который родной и бесценный!
Единственное лекарство
Назначь мне любовь свою лучшим лекарством!
Устал быть необнятым, тучным и злым,
везде замечать недоделки, коварства
и думать, что люд бедолаги, ослы.
Умаялся жить в ожидании счастья,
ночами не спать, о две стенки скребя.
Меня посели, пропиши в медсанчасти.
Добавь в рацион мой роднулю-себя.
Внеси в расписание, очередь к сердцу.
Уже обессилел в терзающих днях.
Ослаб я лупить в виртуальные дверцы.
Без соков твоих я почти что зачах.
Печаль, как холера, меня уничтожит,
тяжёлые думы утопят средь дат.
Всё чаще живу с угасаньем и дрожью,
в волнах городских, что однажды съедят.
Я щурюсь вокруг и ловлю каждозвучье.
Опять проверяюсь на зренье и слух,
чтоб знать, не упущен сигнал или случай.
Я жду тебя, словно спасательный круг!
Просвириной Маше
Черепки 48
Дожди и моча, и щепотки навоза,
и солнце, и ночь, и прохладные дни
питают, растят золотистую розу
во благо энергии света и тьмы.
***
Душа-жемчужина моя в ведре помойном,
в какое льют дожди, понос и грязь.
Сникает свет и тонет всё покойно.
Муть через край Всё возвращаю в вас
***
Опять в подворотне хмельной шлюхостой.
Ментол, мини-юбки, помады и стразы.
Но выбор по сути обычный, простой.
Ведь лишь бы дешевле, милей, без заразы.
***
Сердечные колики, боли в груди.
Изгой, нелюдим скоро мир сей покинет.
Не страшно, коль я здесь умру без воды.
Мне жалко котёнка от голода вымрет.
***
От ста неудобных и колких вопросов
про Бога, судьбу и про рыбу в сетях,
про дух и свободу, про смерть или грозы
растём, познавая других и себя.
***
Уйдя из отары и с пастбища в осень
и от пастуха, что первейший наш враг,
пройду перевалы, мучные набросы,
создам на Эльбрусе свой личный очаг.
***
Ещё пара дней не предвидится солнца.
Лишь грохот и уголь, и пыль на версты,
страх взрыва метана в скоплении порций.
Мы в шахте, как дети в утробе, кроты.
***
Разрез этой юбки по голени, бёдра,
по самую дельту крутых ягодиц
во всех будоражит желания бодро.
На это попалось три дюжины лиц.
***
Забыть поздравить с чем-то мать,
притом не чувствуя вины.
Всё это, будто бы посрать,
забыв спустить свои штаны.
***
Кисель соплей под носом парня,
желе, что капает, как кран.
Их лижет, в рот суёт ударно.
Дурак, грязнуля иль гурман?
***
Зачем она палец засунула в рот?
Как будто мартышка схватила пиявку.
То флирт иль сосиску жуёт серый кот?
Намёк на минет или съела козявку?
***
Корзина с грибами, что ставят к окну,
стога, из которых надёргали сена,
и пробки шампанского в тихом углу,
как горка залуп, обнажившихся членов.
***
Когда мой градусник покажет "43",
тогда я встречусь с дьяволом иль Богом.
Пока ж со мной лекарства и врачи,
ведь не написаны семь книг, и с переводом!
Медово-одуванчиковая
Вы, как одуванчик пуховый и мудрый,
иль словно сирень, кучеряшек копна,
как вылитый мёд, что замёрз этим утром,
обвив Ваш овал среди нового дня.
Видна пара ног под недлинною юбкой,
чьё устье разреза так манит углом.
Вы кажитесь гордой и смелой, не хрупкой.