Юрий Злотников. Ок. 1950
Гастроли американской труппы Everyman Opera в Москве. Январь 1956
Вверху кассы Музыкального театра им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко
Внизу актёры оперы «Порги и Бесс» на Красной площади
Появление живописи настоящей
Мой выход на международный, на европейский уровень в плане искусства произошёл в конце художественной школы, когда я познакомился с Сезанном, и когда стали восстанавливаться музей Пушкина
48
49
В 1954 году или позже уже появился Ван Гог, ну что-то появилось. Ну, например Да, если быть верным правде, появилась такая большая картина Фужерона
50
51
52
Ну, во всяком случае, понимаешь, появление живописи настоящей это, конечно, было событием. Ну, например, очень интриговал Врубель, вот какая-то такая общая заинтересованность в сказочности Врубеля и вообще его таком, необычном явлении. Я помню, что когда приехали из эвакуации картины Третьяковской галереи, мы ходили помогать переносить иконы и картины это тоже было событие.
Конечно, развивался вкус, вначале это был Репин, потом так как я был связан с Дервизом серовская линия была очень важна
53
Суриков часами просиживал перед картиной «Явление Христа народу». И если вы посмотрите вот так вот на «Стрельцов», то можно найти какие-то вещи, отдалённо напоминающие Иванова. Ещё здесь есть довольно интересный момент того же Сурикова. Ну, кажется, исторические картины (руками показывает огромные размеры картин): «Боярыня Морозова», с двумя перстами, фанатичка там рубят этих стрельцов, Меньшиков. А есть одна линия у Сурикова, объединяющая все эти картины. Внутри этих картин всегда есть наблюдатель исторического действия. В «Стрельцах» это послы, которые стоят под лошадью Петра. Вот так вот они стоят (изображает позу стрельцов, подпирает рукой подбородок). Пётр полон гнева, а они вот так вот стоят, смотрят на разворачивающуюся трагедию, плачущих баб. В «Боярыне Морозовой» около юродивого стоит странник с палкой, который тоже созерцает картину, очень непростую, потому что, с одной стороны, издеваются попики над ней, с другой сочувствующие. Это такое коловращение человеческих ценностей. Он стоит и наблюдает. Меньшиков временщик и всё задумался, когда читает его сын Библию. В последней картине Сурикова Степан Разин сидит в лодке и думает. Поэтому он не простой этот автор, большой художник! Вот эти самосозерцание, осмысление, рефлексия характерны для русской культуры и в литературе, и даже в искусстве. Замечательным французским художникам и в голову не приходит заниматься самоедством. Знаешь, как некоторые собаки крутятся за своим хвостом, хотят ухватить свой хвост? Вот этим французы не занимаются, они очень цельные.
Юрий Злотников (справа) и неизвестный. Нач. 1960-х
Свобода. ХХ съезд
Я шёл по Тверской, по улице Горького, толпа бежала к Дому Союзов. Я шёл от Трубной туда, и это был какой-то повальный ужас. Человек, который держал всю страну, такой мистический ужас вдруг его не стало. И одновременно было ощущение свободы и ощущение, что что-то должно перевернуться в истории России, в истории этой страны. Это было такое вот ощущение, что стабильность кончилась, будет что-то
А ХХ съезд, я помню, это была выставка в Академии художеств Сарьяна
54
. Сарьян был единственный художник в то время, который сохранял говорилось: «национальное по форме, социалистическое по содержанию». Но он, благодаря «национальное по форме», сохранял своё лицо, и это очень резко отличало его ото всего этого соцреализма. Помню, на 2-м амфитеатре, когда поднимаешься в консерватории наверх, была картина «Армения», большая картина Сарьяна. Я слушал там, на самой верхотуре, смотрел на эту картину это была отдушина. Ну не похож он не входил в арсенал соцреализма. Он был своеобразный художник.Желание правды
Вообще, должен сказать, вот эта полуправда, которая шла из приёмников на протяжении всей моей жизни, заставляла в сознании кучковаться желание правды, желание настоящей правды. Поэтому русская литература, Салтыков-Щедрин с Иудушкой Головлёвым и «Пошехония», Чехов, Достоевский, Толстой всё время было брожение, всё время было какое-то выявление внутренних эмоций наружу. И интересно, когда Тургенев приехал с Виардо в Париж, то такие писатели, как Флобер, Мопассан, Золя, они воспринимали не очень интересно Тургенева, но он был провозвестник таких гигантов, как Достоевский и Толстой. Для них было совершенно непонятно выворачивание себя наружу. Вот эта вот исповедальность этих писателей совершенно они были ошарашены, потому что был какой-то канон структуры, которому они всё-таки все следовали. А здесь была такая откровенность, на грани раздевания полного души перед миром. Не все были готовы это понять, эту структуру, но одновременно все понимали, что здесь есть какой-то творческий баланс и какая-то глубина, которая черпается цивилизацией. Именно литература.
Внутренний эмигрант
Когда я поступал в Суриковский институт, то пытался сделать так, как делали, знаете, дотошно, натуралистически. Но я уже рисовал более конструктивно и знал рисунки других художников, скульпторов, Деспио, например. Я ходил в библиотеку, очень много видел. Я пытался рисовать «чтоб поступить», но понимал, что я рисую «как поступить».
Уже в конце школы я был в плане изобразительного искусства как бы внутренним эмигрантом. В каком-то плане.
В каком-то плане, потому что Сезанн это было очень сильное Я знаю, что Вейсберг тоже был ряд художников, которые увлеклись Сезанном. Сезанн ведь очень мощное конструктивное явление. У Матисса, например, висел в мастерской всегда маленький этюд Сезанна «Купальщицы». И для меня Сезанн тоже был очень важен. Отсюда Библиотека Ленина, просмотр очень многих художников, и эти выставки, которые пошли. Выставки были очень интересными, была в 56-м году выставка Пикассо
55