Покажите лицо! не выдерживаю я. Прошу вас. Чё есть. Н-не могу так.
Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.
Шестнадцать исполнилось?
Ей? Или
Блядь!
Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.
Кому сказать? Мухлади резко поворачивается. Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! Он лупит себя по виску. Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? Мухлади горячится, повышает голос. Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную искалечил.
Мне делается дурно, жарко, но я нахожу силы фальшиво улыбнуться.
Нет-нет. Всё будет хорошо. Покажите лицо. П-прошу.
Мухлади с минуту смотрит на меня так, словно вот-вот придушит. С оттяжкой хлопает ладонью по столу и отворачивается. Несколько томительных секунд мы наблюдаем, как по железнодорожной насыпи за пакгаузами беззвучно уносится серо-стальная пуля экспресса. Когда поезд исчезает в вечерней мгле, Мухлади вздыхает и, разыскав на компьютере снимок, отправляет его на печать.
Я зажмуриваюсь.
Есть термин, который называется «ошибка игрока». Обычно люди думают, что будущее зависит от прошлого, что существует вселенский баланс между хорошими и плохими событиями. Что если вы проигрываете в казино раз за разом, то шансы сорвать куш растут.
Пока принтер гудит и тужится, выпихивая из себя очередную фотографию, я подсознательно жду, как после этих долгих, кошмарно долгих и беспокойных часов наступит что-то хорошее. Я жду этого, хотя знаю: ничего во Вселенной не изменилось, и нет никой кармы, и нет баланса. И жопа, если она суждена, накроет с прежней вероятностью.
Принтер замолкает, наступает зловещая тишина.
Опознавать будешь? Или ещё посидим?
Замолчите. Прошу вас.
Не слушая ответную ругань Мухлади, я перевожу дыхание и протягиваю руку за распечаткой.
Ещё вдох.
Ещё выдох.
Открываю глаза.
Сон десятый. Она
Мы всегда запаздываем. Всегда чуть позади. Всегда немного в прошлом в нашем осознании настоящего ведь сначала оно случается, и только потом реагируют глаза и уши: переводят свет и звук в импульсы и отправляют в путешествие по нейронам. Скорость передачи огромна ни один компьютер не сравнится, но конечна. Вот и образуется эта пауза, этот промежуток.
Это опоздание.
Я до боли осознаю, что опаздываю. Опаздываю бесповоротно. На долю. На мгновение, но уступаю неумолимому течению жизни и теперь в отчаянии гонюсь за ним из кабинета, из полиции, вдоль по улице.
Здания из красного кирпича и бетонные заборы сливаются в серо-бурое месиво, в нос лезут запахи сырости и тления, в уши механический женский голос:
Данный номер больше не обслуживается.
Данный номер больше не обслуживается.
Данный номер больше не обслуживается.
Мне плохо. Хочется присесть и сунуть два пальца в рот, и ледяным червём даже не в разум, а куда-то в глотку вползает воспоминание о Холме смерти: северное сияние, жгучий мороз, свист Дианы.
Нет, Диана, не подействовало твоё колдовство. Оно вообще не действует, потому что в нашем мире нет магии. Ни святых, ни богов, ни спасительной кнопки, ни спасительного слова. Никто не поможет, когда твоей матери опять стукнет куда-то уехать или когда перед внутренним взором вздуется перемолотое лицо: кости, мозги, опухшие веки. Зеленовато-синяя кожа. Выдавленный чёрный глаз, вытекший зрачок.