Лесь! «стоп» в голосе Валентина звучит ещё отчётливее, взглядом он показывает на меня. Я делаю вид, что не заметил этой сценки. Слишком неуютно от неё, и, хотя Олеся выключает камеру, облегчения не приходит. Словно бы отекло что-то в душе или в солнечном сплетении. Отекло и потеряло чувствительность.
Интересно, когда Диана убирала вещи перед уходом, у неё внутри так же онемело?
Как во сне, я достаю телефон, прокручиваю список контактов и нажимаю вызов.
Данный номер не обслуживается, сообщает автоответчик сотового оператора.
Семнадцать раз я звонил Диане и последние девять из них слушал этот ответ. Я его ненавижу. Я хочу расчленить его, распихать по чёрным мусорным пакетам и утопить в Кижне.
Хватит тут околачиваться! раздаётся старушечий крик. Ниже по дороге, у берёзовой рощи, проступает силуэт женщины.
Вы знаете, где семья из этого дома?! спрашивает Валентин.
Никого не знаю! Идите!
В ответ хочется надеть на всех по гирлянде и барабану и маршировать военным парадом. Назло. Это же лучший стимул на свете делать назло тупым, как бараны, людям.
Знаешь, я тут был пару раз, неожиданно говорит Валентин.
Чё? Моё лицо собирается в гримасу сомнения. В смысле?
Олеся и Коваль синхронно поворачиваются к нам.
Дед брал меня. Ну, как твоя Мадам Кюри ушла из пустыни.
Во-первых, не моя. Во-вторых зачем?
Не знаю, Валентин видит моё удивление и пожимает плечами. Может, он хотел, чтобы я с ней подружился.
В смысле? глупо повторяю я.
Да не знаю! У деда спроси!
И чё вы делали?
Ну, приходили. Что ещё? Он говорил с Мадам Кюри. Я сидел в комнате твоей
Не надо её обзывать
ДИАНЫ.
Как сидел? я продолжаю линейку гениальных вопросов.
Сиднем, блин. Как ещё сидят? Ну, приносил ей какие-то конфетки, шоколадки. Предлагал помочь с уроками. Приносил книжки. Дед говорил долго. Я сидел долго.
Из меня вываливается растерянный смешок.
Угадаешь, что она делала всё это время? спрашивает Валентин.
В голове мелькает ответ, но я почему-то оставляю его при себе и качаю головой.
Молчала, он странно улыбается. Всю дорогу. Как вот пытала меня этой тишиной. Сидела, смотрела. И молчала. Молчала
Над взморьем повисает тишина, изредка прерываемая посвистыванием ветра. Словно Диана незримо проходит между нами и околдовывает всех заклинанием немоты. Я открываю рот, хочу что-то ответить Валентину, но так и не нахожу подходящих слов.
В джинсах вибрирует сотовый, подводя невидимую черту под разговором. Ловит алый закатный луч и будто тяжелеет, наливается свинцом номер оказывается незнакомый.
Я осторожно спрашиваю: «Алло?»
Федеральное агентство «Башня». Семья вашего друга должна нам денег, произносит монотонно, с ровными паузами девушка. Так, будто она привыкла общаться с глуховатыми, глуповатыми пенсионерами.
Я моргаю и с удивлением смотрю на телефон. Медленно подношу к уху.
Ч-чё?
Это только начало, спокойно, без намёка на угрозу говорит девушка.
Меня хватает лишь на второе, ещё более невразумительное «чё?».
Им никуда не скрыться. Мы их найдём. Они ограничили доступ к своим страницам. Мы знаем адрес. Мы знаем все контакты. Из города они не уехали. Передайте им, чтобы отдали кредит. Пусть боятся и опасаются.
У меня искрой проскакивает мысль, что девушка читает текст-заготовку.
Кто там? беззвучно, одними губами спрашивает Валентин.
Я качаю головой, мол, не заморачивайся, и усмехаюсь в трубку.
Вы серьёзно?
Знаю, что серьёзно. Знаю, что уже звонили всем, кого нашли, и повторяли этот текст до тех пор, пока он не утратил эмоциональный привкус, не превратился в пресную словесную жвачку.
Мы серьёзны. Если поможете выбить деньги, оставим в покое, получите долю. Если нет пеняйте на себя.
Вы я набираю воздух. Вы со своими угрозами смехотворны.
Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы.
Я звоню в полицию! кричат от берёзовой рощи.
Валентин что-то отвечает назойливой соседке, но мой слух уже не различает слов: от угроз о трупах и от этого ора бесчувственный отёк внутри меня начинает лопаться, и голос ощутимо дрожит:
Да мне насрать, чё у вас там, а вот я могу за такие слова, знаете что? Я в полицию!..
Советую обращаться туда осторожнее, с раздражающим спокойствием отвечает девушка. Иначе все узнают, что вы являетесь разносчиком половой инфекции.
Валентин подходит с обеспокоенным лицом и протягивает руку к моему телефону:
Кто там?
Я отхожу в сторону и знаком показываю не мешать.
Всё, звоню в полицию! кричат от берёз. Звоню!
Да начхать мне на ваши советы, тихо-тихо говорю я в трубку. Не думаю, что мелочь вроде вас, звонящая всем подряд, соображает достаточно, чтобы давать советы. Думаю, вы обыкновенная тупая я не знаю, КОРОВА, которой место в коррекционке, иначе заметили бы, что меня уже НЕТ в «друзьях» вашего должника.
Я оглядываюсь на шум и вижу, как Коваль под командованием Олеси вытаскивает валун из древнего лабиринта. За ним погружается в воду тяжёлое багровое солнце и выжигает снег вокруг розовато-красным сиянием. Камень мшистый, с рыжиной, с пятнами снега. Олеся хохочет. Коваль охает и дёргает рукой, будто отдавил пальцы.
Мне кажется, или временами он подходит Олесе куда больше, чем Валентин?
Мой ум адекватен, со вздохом усталости отвечает девушка, чтобы понимать, что я говорю с малолеткой.
Вам откуда знать?
Я знаю многое. Например, что малолетка учится в городской гимназии. Учится не ахти, его несколько раз оставляли на осень. За исключением пары предметов, оценки у малолетки ниже среднего. Малолетка проживает с отцом на Западной вахте. Пятьдесят второй дом. Квартира 302. Отца большую часть времени дома и в городе не бывает. Сейчас малолетка засветился со своими тремя друзьями-малолетками перед домом четырнадцать по Меловому тракту.
Я не сразу осознаю смысл этих слов, но проходит секунда-другая, и их грубый яд действует: прошибает холодным потом, заставляет пройтись по крыльцу и нервно оглянуться в поисках камеры, человека с биноклем, чего угодно. Я бросаюсь к дороге, к парочке Олеся Коваль у каменного лабиринта. Возвращаюсь к крыльцу, к окну и опять к дороге по кругу, по замкнутому кругу, под тревожным взглядом Валентина, под заливистый хохот Коваля, под тёплыми струями закатных лучей.
В динамике царит тишина, и постепенно до меня доходит, что вызов завершён. Рука с телефоном опускается, но в плечах и шее ещё чувствуется напряжение, и живот ещё скручивается в тугой, болезненный комок.
Кто это? спрашивает Валентин. Лицо у него хмурое, даже сердитое.
С четвёртой или пятой попытки я убираю телефон в карман.
Дебилы. Н-не важно.
Коллекторы?
Я отвожу взгляд, но Валентин и так понимает.
Бычили?
Да фиолетово.
Соседки у берёз уже не видно. То ли ей надоело кричать, то ли она действительно звонит в полицию. Коваль самозабвенно изображает из себя и валуна учёного с яйцом динозавра. Поднимается кусачий ветерок и там, где совсем не осталось снега, ерошит прошлогоднюю листву под ногами. На землю стекает красноватый отсвет заката и вызывает чувство, что меня не существует, что я пустая, призрачная оболочка.
Может, это и впрямь какой-то пугающий сон?
Сопор?
Кома?
Пропала Вероника Игоревна. Ушла Диана. А я получаю по полной за эту семейку. Терплю угрозы, нервничаю ради чего? Ради дружбы, которой уже нет? Которая закончилась где-то там, на Холме смерти? А может, и не начиналась, а была сном, фантомом о чужих друг другу душах, отбывающих срок на одной планете, на одном отрезке жизненного пути?
От этих мыслей во мне поднимает рыло какая-то поросячья, животная злость. Не зная, как вытащить её из себя, из моего же нутра, я деревянным шагом иду прочь от дома. Странной процессией, с доисторическим камнем наперевес за мной топают Три Ко.
Квест окончен, сын мой? спрашивает Валентин.
Перед внутренним взором мелькает картинка: Диана в лососёвой форме показывает Fuck.
Нет, отвечаю я. Оглядываюсь на спящий дом Вероники Игоревны и повторяю: Нет!
Хочешь, чтобы тебе ещё кто-то угрожал?
Диана бесцветным голосом говорит мне в ухо: «Иди на хер».
Тихо.
Иди на хер.
Иди на хер.
Прости?
Валь, блин! Я понимаю, что он не отстанет и фальшиво улыбаюсь. Ты думаешь, я хочу ей помочь. Правильно? Ну, так мне фиолетово на все эти долги и угрозы. Я хочу её лично, глядя в глаза, послать.
Сон восьмой. Изнанка
Мой палец утыкается в плексиглас, под которым прячется расписание, и с мерзким скрипом движется влево. Вуаля, 10 «Б» Дианы. В первую тройку её пыток затесались география (каб. 25), МХК (каб. 31) и та-да-дам ОБЖ (каб. 12). Уникальные экземпляры в коллекции дисциплин, которые вызывают рвотные позывы и желание посетить логопеда. Боже правый, какая разница, на что ориентируется мировая чёрная металлургия или чем иконопись Рублёва отличается от любой другой иконописи?
КАК это пригодится в жизни???
Ладно, кабинет географии. Здесь окна дребезжат от ветра, а на фоне штормового неба вырисовывается пара милах высокая и низкая. Им явно не до чёрной металлургии: пока остальной класс проходит диспансеризацию, эта парочка репетирует что-то околотеатрально-стихотворное на немецком языке. Дылда, сияя макияжем панк-принцессы, уверяет, будто Диана на уроках 10 «Б» не появлялась с неделю; лохматая коротышка молча строит мне глазки.
Улыбайся им. Улыбайся!
Я вежливо благодарю актрис и под лязг немецких стихов топаю на общагу.
Сей предмет ведёт Богиня, которая:
а) чудо как похожа на лепрекона (за оригиналом отсылаю вас к одноимённому фильму ужасов 1993 года);
б) фонтанирует перлами;
в) даёт странные доклады типа: «Польза и вред мастурбации» (это писал Валентин, если вдруг).
Говоря о перлах, я не преувеличил: Богиня несёт такую хрень, что Валентин в «Почтампе» создал отдельную страничку. Заходите, там полно мемов, видюх и фразочек в духе: «Жвачка это доминанта, которая идёт в мозг».
Вот и сейчас, подходя к двери, я слышу, как голос Богини монотонно зачитывает:
«обожает роскошь, у них плохие манеры и нет никакого уважения к авторитетам, они высказывают неуважение к старшим, слоняются без дела и постоянно сплетничают». Я вынуждена это читать, не надо на меня так смотреть. «Они всё время спорят с родителями, они постоянно Богиня прерывается на секунду, когда я заглядываю в кабинет, и тут же продолжает: они постоянно вмешиваются в разговоры и привлекают к себе внимание»
Симонова хихикает. Богиня непонимающе оглядывается и, ведя указательным пальцем по бумаге, заканчивает цитату:
«Они прожорливы и тиранят учителей». Кто нам скажет, про кого это?
Да про Артура! предлагает Валентин, и по рядам разлетается смех.
Я с трудом прячу улыбку и демонстративно хлопаю Валентину.
Это была фраза о молодёжи. Богиня слюнявит палец, перелистывает страницу учебника, прочищает горло. Понимаете? О молодёжи. Кто может рассказать, чью фразу я цитировала?
Сократ? предлагает Олеся.
Домкрат, шепчет Коваль.
Из противоположных концов класса сыплются варианты:
Ленин!
Бальзак!
Пётр Первый?
Папаня мой, снова шутит Коваль.
Олеся хрюкает.
Сорян. Можно? спрашиваю я, когда изображать фонарный столб надоедает. Нельзя?
Учитывая количество бреда на общаге, я не шибко расстроюсь, если меня выгонят за стотысячное опоздание.
Наверное.
Не знаю.
Богиня бросает взгляд поверх очков и тоном мудрого старца вопрошает:
Ну, вечно опаздывающий, кого я процитировала?
Э-э-э
Ты ещё сам не знаешь, но скажешь поймёшь.
Я чувствую, что мои брови ползут вверх.
Вы процитировали кого-то, кто определяет качество человека по возрасту. Что недалеко ушло от определения качества человека по цвету кожу и национальности, то есть от газовых камер, воплей «зиг хайль» и расовой сегрегации.
Валентин падает лицом на парту.
Трибуну Арсеньеву! предлагает Симонова.
Мисерва вторит:
Дайте две!
Тю-тю-тю, Богиня победно оглядывает класс и с хитрецой сообщает:
Это сказал Аристотель! Напишите большими буквами в тетрадях: ЭТО СКАЗАЛ АРИСТОТЕЛЬ.
Ариспопель, шепчет Коваль.
Олеся отмахивается от него и спрашивает Богиню:
Простите, Александра Александровна, откуда у вас информация, что это сказал Аристотель?
Я знаю всё, везде. И небрежным взмахом руки Богиня отметает любые возражения.
Так и не дождавшись разрешения войти, я топаю к своей парте. Дверные петли душераздирающе скрипят, по окнам ударяют порывы ветра. Кланяются берёзы, и по улице проносится вихрь.
Я бухаюсь за парту, где корявая надпись заверяет меня, что «любовь это роза в куче навоза». На соседнем стуле вздрагивает Сырок: бормочет под нос «млым-брлм» и тут же опять засыпает.
Подняв рюкзак, я вытряхиваю содержимое из зубастой пасти. На столешницу шлёпается тетрадка-скоросшиватель с танком Т-34, следом падает-цокает трёхцветная ручка.
Прекрасно. Ниндзя-Артур готов.
Вроде Вы смотрели киношку, где герой предлагал запихнуть жизнь в рюкзак и так пройтись? Подумайте: в нём бы лежали не только все ваши штаны, труселя и футболки, но и друзья, близкие; воспоминания. Далеко бы вы дошли с таким грузом?
Не то чтобы мой рюкзак сильно отличался бы от вашего (кроме зубастой морды мой бы закусал ваш до смерти, хе-хе), но что-то есть в этом прекрасное когда вокруг лишь необходимый минимум.
Ну подумайте сами: мы каждый день выбрасываем разнокалиберное барахло из рюкзаков, карманов и шкафов, из мусорок и холодильников но всё равно непреодолимо тонем. Тонем в вещах, тонем в мыслях увязаем, будто в болоте, и покупаем, и выбрасываем, и добавляем новых «друзей», и ищем новые впечатления, и снова покупаем-выбрасываем-добавляем, не замечая, как спирает грудь от диванов, пустяковых эмоций и бессмысленных контактов, когда действительно нужные вещи и нужных людей можно перечесть по пальцам.
Зачем?
Зачем мне тетради, которые я всё равно испишу и выброшу?
Зачем учу ненужные никому предметы?
Зачем десять лет, как отбывая срок, хожу в гимназию?
Зачем дружу с Валентином, Ковалём и Олесей?
Нет ответа.
Бубнёж Богини о том, как Жан-Жак Руссо делил возраст молодёжи на пять периодов, звучит издёвкой. Дабы отвлечься, я глазею по сторонам, и кабинет литературы, где проходит общага, в очередной раз напоминает мне жутковатую усыпальницу. Все эти старые книги со сладким запахом, все эти чёрно-белые портреты литераторов, что плохо-плохо кончили.
Вот Пушкин его застрелили. Вот Лермонтов его тоже застрелили.
Вот Гоголь его похоронили заживо. Вот Маяковский, он приятная неожиданность! застрелился сам, а рядом Есенин, который сам повесился.
Хорошая, блин, компания.
В поясницу мне утыкается ручка. От неожиданности я вздрагиваю и сажусь прямо. Сзади доносится тихий голос Валентина:
Сын мой! Говорил со следователем про Мадам Кюри?
Внутри расплёскивается такое раздражение, даже гнев, что делается не по себе. Мало приятного, если тебя долбят ручкой, но это Валентин, а не чёрт-те кто.
Успокойся.
Успокойся!
Усилием воли я загоняю эмоции в дальний чулан разума и шепчу, чуть повернув голову:
Ага, он перебил меня на втором слове и спросил, знаю ли я, что у меня кариес. Я сказал, теперь знаю.
Прости?
Он спросил, знаю ли я, что у ме
Ты нам это не рассказывай, Арсеньев, мы тут женщины! раздаётся голос Богини. И ручкой-то, ручкой-то зачем? Щёлкает и щёлкает. Щёлкает и щёлкает.
Класс гогочет. Я удерживаю большой палец от очередного щелчка и со стуком бросаю ручку на парту. Сырок вздрагивает и осоловело оглядывается. Данного индивида на самом деле зовут Каменевым Кириллом. Он почти ни с кем не разговаривает и каждый божий день обгладывает полиэтиленовые пакеты с размазанными по стенкам глазированными сырками. Нет, я понимаю, что его мама или папа заботятся, собирая ребёнку обед. И Вероника Игоревна тоже так делала, когда жила с нами, но ГОСПОДИ БОЖЕ нельзя же жрать эту дрянь постоянно?!