Религиозное мировоззрение предполагает целостный взгляд на мир и человека, содержит в себе сумму этических норм и совокупность эстетических представлений. Это воздействие столь всеобъемлюще, что исключить его из формирования народа или свести к второстепенному дополнительному фактору нельзя. И.Н. Экономцев полагает, что «именно религиозный элемент, а не расовый и племенной является ферментом этногенеза, подобным песчинке, которая, попадая в раковину, ведет к образованию жемчужины»: сменилось «всего два-три поколения после Крещения Руси, и конгломерат враждовавших между собою племен вятичей, полян, древлян, дулебов и т. д. превратился в единую русскую нацию»[24].
С философской точки зрения, языческое и христианское мировоззрение отличаются следующим: языческое не выделяло человека из природы, ибо оно есть религия самодовлеющего космоса; связано с поклонением природным стихиям, смешением духовного и материального, преклонением тотемам и культом предков. Христианство вместо натуралистического равновесия вводит напряженное противостояние духа и материи. И в мире, и в человеке усматривается непримиримая борьба двух противоположных начал, отождествляемых с Богом и дьяволом, душой и плотью, добром и злом. Всем правит дух, материя инертна, плоть грешна, вещное преходяще. Вместо представления о вечном круговороте вырабатывается идея векторного развития от «сотворения мира» до «конца его». Человеческая история при этом делится на две эры: дохристианскую, являющуюся предысторией, и христианскую, являющуюся собственно историей. Человек взывается к моральной ответственности он должен сделать сознательный выбор между двумя мировыми силами. Это порождает терзания души, которые способствуют росту самосознания (герои Достоевского, мучения Л. Толстого). В социальной сфере провозглашается равенство всех народов и сословий, всех людей. Что касается философского мышления, то его развитию в большей степени способствовала христианская культура, как письменная и более развитая, чем языческая.
Соотношение язычества и христианства было сложным и неоднозначным: мировоззренчески они несовместимы, но исторически происходил процесс взаимопроникновения и сосуществования при доминировании православия. В народной среде складывались смешанные христианско-языческие представления: происходили встречные процессы обмирщения христианства и христианизации языческих традиций. В агиографической литературе, естественно, доминировало христианское миропонимание, в фольклоре народное с элементами язычества. Кроме культуры верхов, христианизированной в большей степени, существовала культура низов (скоморошество), где в большей степени сохранялись языческие традиции, а после Петра I это соотношение поменялось до наоборот. Юродство занимало промежуточное место между христианством и народной традицией. Юродивый это «мнимый безумец», скрывающий под личиной умопомешательства святость и мудрость.
Существовало еще одно направление духовной жизни того времени еретичество. Оно возникало или из языческих корней, или в связи с влиянием других, прежде всего западных, идеологий (католичества, протестантизма, иудаизма) и ислама. Среди ересей выделяются стригольническая в Новгороде (XIVXV вв.), «жидовствующих» (новгородско-московская, прозванная так за предпочтение Ветхого Завета, XVXVI вв.). Представители последних находились под влиянием реформационных движений, отрицали поклонение иконам, монашество, церковную организацию и т. д. Ереси Матвея Башкина и Феодосия Косого отличались антидогматическим и анархическим характером.
И.Н. Экономцев выделяет четыре волны или эпохи русского Возрождения. Первая наступает через 23 поколения после Крещения Руси, основана на идеях протоисихазма; вторая в XIVXV веках как результат «второго южнославянского влияния» и продолжавшей жить на Руси исихастской традиции; третья в XVIII начале XIX века, связана с реакцией на «антинациональную» политику Петра I; четвертая связана с духовной деятельностью и творчеством старца Амвросия и Достоевского.
Г. Флоровский такими словами начинает свое исследование «Пути русского богословия» (1937): «С изумлением переходит историк из возбужденной и часто многоглаголивой Византии на Русь, тихую и молчаливую. И недоумевает, что это. Молчит ли она и безмолвствует в некоем раздумье, в потаенном богомыслии или в косности и лени духовной, в мечтаниях и полусне?..» Автор начинает свой ответ из истории Византии. По его мнению, она в Х веке вовсе не была в упадке, но, наоборот, «это была одна из эпох византийского расцвета и возрождения». И более того, автор считает, что «в Х веке Византия была, строго говоря, единственной страной подлинно культурной во всем европейском мире».
Флоровский оспаривает то общераспространенное «просветительское» мнение, будто восприятие византийской культуры изолировало Древнюю Русь от «великих семейств рода человеческого» (П. Чаадаев, Г. Федотов). А если и можно говорить о трудностях и кризисах древнерусского развития, то они касаются культуры, а не бескультурности. На упрек, брошенный в сторону славянского языка Церкви, который якобы стимулировал отрыв от классической культуры и культуры Западной Европы (Г. Шпет, Г. Федотов), он остроумно замечает: «То верно, что в древнем Киеве не знали ни Гомера, ни Вергилия. Но ниоткуда не видно, что этому помешал именно славянский язык богослужения».
Одну из причин данного кризиса Флоровский усматривает в «мысленной нераскрытости древнерусского духа», который, по сути, был «кризисом византийской культуры в русском духе». Другой причиной является то, что «византийское наследие было оставлено и полузабыто». В этом отречении «от греков» Флоровский усматривает «завязку и существо» последующего Московского кризиса культуры. Следующая причина кроется в том, что «заимствованная византийско-христианская культура не стала общенародной сразу, а долгое время была достоянием и стяжанием книжного или культурного меньшинства. Это было неизбежной и естественной стадией процесса». В этой связи Флоровский выделяет «дневную» (христианскую) и «ночную» (унаследованную из язычества) культуру. Исходя из этого «болезненность древнерусского развития можно усмотреть прежде всего в том, что ночное воображение слишком долго и слишком упорно укрывается и ускользает от умного испытания, поверки и очищения». Кроме того, «изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала в недостаточной одухотворенности души»[25].
П. Флоренский определяет специфику древнерусской культуры и философии в статье «Православие» (1909). Здесь он высказывается против противопоставления раннего христианства позднему, вскрывает внутренний и необходимый элемент в той организации Церкви, которая создавалась исторически. Не только отдельный человек, но даже и народ не может вместить в себе полностью абсолютную истину, поэтому каждый народ принимает Евангелие по-своему. В связи с этим можно говорить и о специфике русской веры. Последняя, по мнению философа, сложилась из взаимодействия трех сил: «греческой веры, принесенной нам монахами и священниками Византии, славянского язычества, которое встретило эту новую веру, и русского народного характера, который по-своему принял византийское православие и переработал его в своем духе», «вот те три силы, которые пришли во взаимодействие, чтобы образовать то, что мы называем русским православием».
Византинизм характеризуется Флоренским тем, что в нем философское рассмотрение религии соединено с высокой оценкой важности обряда, а исполнение последнего «становится рядом и даже выше исполнения нравственных заветов». Кроме того, для «армян, болгар, греков и русских народность неотделима от церковности, так что православный и русский становятся синонимами». К этому присоединяется еще и то, что по условиям образования восточной Церкви, понятие царя слилось с понятием Церкви, «идея царя соединилась с идеей православия, Церковь стала немыслима без царя». Философ подчеркивает, что византинизм явился для славян огромной силой, так как он поддерживался властью, был сам по себе силой организованной, «нес с собой науку, гражданское и церковное право, просвещение»; «он явился источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого»[26].
Но нельзя идеализировать культурную преемственность и считать, будто в «трансплантации византинизма в русскую и в целом славянскую среду проявила себя какая-то удивительная совместимость»[27]. Ведь византинизм как готовое, сложное, обставленное подробным ритуалом вероучение «было внесено в страну, сплошь языческую, населенную народом совершенно иного склада, чем тот, который создал византийское понимание христианства». Русский крестьянин, наиболее полно и искренно исповедующий православие, верящий в Бога, Церковь и таинства, одновременно с этим «не менее твердо верит в лешего, сарайчика, заговоры и т. п.». Флоренский выделяет такую черту православия на Руси, как «перевес культа и, в частности, обряда над учением и моральной стороной христианства. Брань, драка, пьянство меньший грех, чем нарушение поста». Вместе с тем наш народ, продолжает Флоренский, «усваивал христианство не по Евангелию, а по Прологу (жития святых), просвещался не проповедями, а богослужением, не богословием, а поклонением и лобызанием святынь»[28].
Ф.М. Достоевский вслед за Гоголем отмечал следующее:
«Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего (XXI, 38)».
Самыми зримыми и впечатляющими по всей Руси были архитектурные творения храмы Софии, построенные по образцу константинопольского. В древнерусской духовной культуре символ Софии Премудрости вызывает особый интерес. Он проходит через всю тысячелетнюю историю отечественной культуры, отразившись в памятниках архитектуры, живописи, пластики, письменности. София это, во-первых, величественный храм, символ благоустроенности бытия, гармонизации хаоса, мощи державы; во-вторых, иконографический сюжет, в образно-поэтической форме трактующий горнюю Премудрость; в-третьих, тема письменных источников, разнообразно толкующих образ пластически выраженной глубокой мысли; в-четвертых, символически зашифрованная философема, которая зримо воплощает в себе характерное для средневековья образное представление о высшей мудрости.
Помимо Софии представляют философский интерес иконографические и литературные сюжеты на темы Троицы, Отечества, Сотворения мира, изображения Космоса и др. Архитектура как синтез искусств, выражение эстетических и духовных переживаний имеет несомненную значимость источника философско-мировоззренческого характера. Храмы на Руси, как и всюду в средневековье, понимались не только как культовые сооружения. Храм помимо молитвенного дома был моделью мироздания, архитектурной доминантой в силуэте города, местом богослужебного действа, вместилищем произведений искусства, пантеоном с почетными захоронениями, центром публичной жизни города и т. д. Идеи, мысли, образы наших предков воплощены не только в письменном слове, но и во всем разнообразии памятников культурного наследия Древней Руси.
Современные представления о соотношении философии и других наук нельзя переносить на их взаимосвязь в прошлом, когда недостаток философских трактатов компенсировался распространением философских по своей сути идей, образов, символов, концепций в самых различных источниках, отразив тем самым синкретическое бытование философского знания в общем контексте средневековой культуры. Определение философии, которое закрепилось на Руси, дал еще византийский мыслитель первой половины VIII века Иоанн Дамаскин в своем произведении «Источник знания»: «Философия паки есть любление премудрости, премудрость же истиннаа Бог есть, и убо любовь, яже к Богу, сия есть истинная философия». Тем не менее «философия на Руси как вид духовной деятельности была значительно шире богословия. Она должна была подчиняться религиозной идеологии, но не богословию как отдельной теоретической дисциплине, которое само было частью философии»[29]. Поэтому философствование на Руси нельзя рассматривать (как было принято в средние века в Западной Европе) только как служанку богословия.
М.Н. Громов и Н.С. Козлов считают, что для выявления метафизических идей в древнерусской философии необходимо проводить «комплексное источниковедение» и «интеграцию источников», данных различных наук (археологии, фольклора, письменности, искусствоведения и др.). В этой связи авторы выделяют специализированный и неспециализированный философские источники. В древнерусской культуре преобладали источники второго рода.
Древнерусская литература (точнее древневосточнославянская) возникла в XI веке и существовала по XVII столетие, когда постепенно начали разрушаться традиционные литературные каноны, рождаться новые жанры, новые представления о мире и человеке. Около 90 % дошедших до наших дней древнерусских произведений переводы с греческого, и лишь десятая часть принадлежит перу древнерусских книжников. Почти все переведенные с греческого сочинения носили религиозный характер. Светская, мирская византийская литература не вызывала практически никакого интереса, а русский фольклор был глубоко связан со старой языческой верой. И это не случайно. Литература на Руси зарождается только после принятия христианства. Славянская письменность была создана в середине IX века греками, братьями-монахами Кириллом (Константином) и Мефодием (Михаилом).
В складывавшейся и быстро достигшей расцвета древнерусской литературе XIXII веков можно выделить три потока: переводная, общая для славянских народов и оригинальная литературы. Переводились прежде всего библейские тексты, творения отцов Церкви и богослужебная литература. Особенно популярной книгой была Псалтирь. Кроме того, в составе Ветхого Завета немало книг с философским содержанием, в том числе Шестоднев, толкования на который пользовались спросом на Руси.
Все памятники древнерусской культуры, прежде всего письменной, можно разбить на три группы по степени насыщенности философским содержанием.
Первую образуют тексты с отчетливо выраженной философской проблематикой (некоторые статьи Изборника 1073-го и 1076 годов, «Диалектика» Иоанна Дамаскина, Ареопагитики, ряд сочинений Максима Грека, Нила Сорского и др.).