Маша, дочь, уверяла Татьяну, что Веселуша совершенно нормальный парень. Отнюдь не размазня, не бесхарактерный, а наоборот, со своими взглядами на вещи, способный, хотя и необщительный, слишком добрый и, возможно, чем-то «раненный» в детстве. К тому же у парня были действительно золотые руки. Он успел починить ей и смартфон и планшет. Знакомому отремонтировал ноутбук и отказался брать за услугу деньги.
Рассказы дочери не очень-то успокаивали. Лучше бы деньги взял. Нормальные люди и копейку стремятся заработать, и от общения с другими не шарахаются, и к нормальным людям больше тянутся, а не к больным, ущербным. В это-то рвение особенно трудно бывало поверить. Однако Николай, покойный Николай, парнишку по-настоящему жаловал и немного даже опекал, хотя и не без строгости, которую нажил и впитал в кровь и плоть еще на службе, насмотревшись на молодых солдатиков. Опекал Николай и тетку Всеволода, медработника, помогал ей чем мог после того, как она выходила у себя в поликлинике его друга, сослуживца.
Своим присутствием Всеволод всегда заставлял думать о Николае Рана не заживала. Да и хочется ли такие раны залечивать?
* * *
На расспросы настоятеля о подмастерье староста отвечал с витиевато-вопросительной медлительностью, как и всякий раз. И трудно было понять, жалуется он на мальчика или по привычке никогда и никого не хвалить, уклоняется от прямого ответа.
Учебу паренек вроде бы не бросил, но особенно и не надрывался. Следственное дело из-за девочки-инвалида, в которое оказались втянуты друзья паренька, да и сам он, как будто бы закрыли. Местное хулиганье оправдали, дело замяли. Поездка настоятеля к следователю принесла свои плоды. Но староста не знал подробностей. В город же Всеволод ездил каждый день. По друзьям и по знакомым.
А «церковную работенку» так староста и выразился в выходные брал на дом, но так, что понравится. Да и вечерами что-то по-прежнему строгал в столярной.
Тон старосты, знакомые словечки с приставками, такими как «попить», «покушать», «по чуть-чуть», но больше всего уменьшительно-слащавые, «понемножку» и «помаленьку», отдававшие простонародной шутливостью, но с лукавинкой, дабы, мол, помилосердствовать, а заодно и пожурить, о. Михаил от души недолюбливал. Простонародья, от имени которого фольклор этот подается, и в помине уже не осталось, чему же подражать? В этой манере изъясняются иногда и монахи, в веру окунувшиеся как в бочку с теплой водицей, но не научившиеся отделять плевела от зерен. Молитва это не теплая ванна и не варенье. Дается она не для услаждения. Да исправится молитва моя
Годы назад, когда веры в душе было не меньше, но без всей той душевной шелухи и рыхлого всепрощения, которое при общении с людьми реальными становилось попросту чем-то обязательным, церковная жизнь в те годы и само служение казались чем-то более бескомпромиссным, жестким. Служение церкви, в которую приходили обычные, реальные люди, с их простыми и реальными нуждами, а значит, и слабостями, отдаляло от служения Богу, так получалось. Но об этом и думать всерьез не хотелось.
Даже не верилось, что можно в это поверить. Служил, служил и вот дослужился. Как можно дожиться до такого? После стольких лет задаваться такими вопросами, голыми и обезоруживающими. Ответы вроде бы тоже ясны и неоспоримы. Но в душе не было слепого доверия к готовым, обязательным ответам. Душа жила своей жизнью, не верила на слово, требовала своего.
И бывали минуты, когда казалось, что душа и святым отцам не очень-то доверяет. Всех разом их знать досконально невозможно. А по отдельности каждый из них способен, как и простой смертный, на любые промахи и ошибки, таково было правило восприятия объективности истины в православии. Без них же, без наследия святых отцов, не было вообще ничего. Ни церкви, ни паствы, ни понимания того, что нужно, а что не нужно. Иногда казалось, что душа заставляет всего добиваться с нуля, да еще и своими собственными силами, всё познавая только через собственный опыт. И от этого становилось совсем не по себе. Сил-то было не много. Да и как можно добиваться того же, что и святые отцы. Это означало ставить себя вровень. А из этого вытекало и многое другое
И всё это не укладывалось в голове. Мир всё дальше и дальше уходил от сути, сторонился сути и при этом увлекал, тащил за собой волоком, отрывал от веры как таковой, от Бога. Ведь Бог не мог быть абстракцией. Он не мог обходить стороной конкретных людей. Он проявлял себя в лицах. А людей всё меньше интересовала суть, и всё больше личное, личный душевный покой, всё та же услада
Во время исповеди, к которой парень явился одним из первых, а очереди своей дожидался, как повелось, в хвосте, о. Михаил его сразу же прервал, едва тот забормотал о своем. Парень собирался говорить о том же, к давним грешкам прибавляя новые. Исповедь о. Михаил не принял, просил подождать, пока он освободится. Когда же ему, наконец, удалось свой народ распустить, вместе они вышли на улицу.
Настоятель хотел пройтись. И пока они вдвоем, стар и млад, шли по заснеженной слабоосвещенной улице, батюшка, понимая, что от него ждут объяснений, и чтобы долго не рассусоливать, принялся подопечного своего отчитывать.
Грех достаточно исповедовать один раз. Не нужно, мол, возвращаться к сказанному опять и опять, даже если чувствуешь потребность. Не все же потребности, даже самые настоящие, искренние, следует удовлетворять. Когда обращаешься к Богу, нужно доверять Ему. В противном случае чего стоят эти обращения? Можно и кому-нибудь другому пожаловаться.
На перекрестке, от которого пареньку предстояло идти своей дорогой, батюшка вдруг спросил его, не может ли он заглянуть к нему домой, на минутку. Ему хотелось увидеть, где и как он живет.
И вскоре они вошли в чистый, скромный на вид дом.
Теть Даш, вы где? окликнул паренек кого-то из домашних. Гость у нас. А теть Даш?
В коридоре показалась худощавая женщина средних лет. О. Михаил будто бы знал ее в лицо, но вдруг не помнил, где и когда ее видел. Явно не на службе у себя.
А это отец Михаил Батюшка, представил паренек гостя.
Батюшки! обомлела та, простовато прижав ладони к груди.
Гость поклонился, извинился:
Я на секунду.
Да вы заходите, пожалуйста
Батюшки уронил взгляд на свои валенки с калошами и согласился. И пока, присев на стульчик, он снимал валенки, для него искали тапочки. От тапочек гость отказался, остался в одних шерстяных носках, один из которых на пятке оказался дырявым.
Дарья Дмитриевна провела гостя в просторную комнату подобие гостиной, современную аккуратно обставленную, с двумя диванами, которые по необходимости можно было, видимо, и раскладывать, превращая в кровати. Хозяйка усадила гостя в полукруглое кресло, тоже на вид современное и уютное.
Предупредил бы! упрекнула она племянника.
Да мы шли и вот случайно Парень улыбался с такой искренностью, что гость на миг опешил и даже опустил глаза.
Ужин у нас
Нет-нет, не беспокойтесь, остановил батюшка. Меня дома ждут. Дочь без меня тоже не сядет за стол Мы вдвоем живем.
Я слышала, кивнула хозяйка.
Гость взглянул на нее вопросительно.
Чаю тогда?
Что ж, чашку чаю с удовольствием, вздохнул батюшка.
И уже через пару минут стол в комнате был заставлен чайной посудой. Всеволод, знавший привычки настоятеля по трапезной, принес на тарелке сушки, две банки с вареньем. Тетя упрекнула его, что варенье он принес прямо в банках.
О варенье и говорили. О. Михаил задумчиво кивал. К своему неудовольствию, поглядывая на домашнее смородиновое варенье в блюдце перед собой, уже по цвету казавшееся вкусным, сваренным по всем правилам, он думал о своем, о монашестве, о том, почему сам он никогда не смог бы принять постриг, и в результате, раскаиваясь в своих мыслях, он выглядел всё более рассеянным и со всем только соглашался:
Да-да, вот именно, кивал он.
Паренек понимающе улыбался.
Твердость и прямота, несмотря на показную мягкотелость, именно это в пареньке и бросалось в глаза с самого начала. О. Михаил ясно осознал это в данную минуту, как и то, что задумался об этом сейчас впервые. Та самая прямота, не на словах, а на деле, прямолинейность в намерениях, которую он вроде бы хорошо понимал, возможно даже знал по себе самому, но как бы задним числом, минуя годы, которая редко встречается в людях. Но возможно, он просто разучился это распознавать. Неиспользуемые навыки притупляются.
Словно в подтверждение всех домыслов, Всеволод молчал, с благодарной улыбкой поглядывая на гостя. О чем можно говорить после исповеди? Ах да, исповедь ведь даже не состоялась. Но батюшка чувствовал это и даже с некоторым чувством благодарности; упрека в этом чувстве не было никакого. Сам он после принятия исповеди обычно молчал весь вечер от ощущения какой-то внутренней израсходованности, и слов, и чувств, и себя самого.
Говорят, он специалист по ремонту всего Даже компьютеры чинит? сказал батюшка, когда хозяйка вернулась в комнату, что-то еще неся к столу.
Да уж, здесь он молодец, в свой черед вздыхала Дарья Дмитриевна.
А в чем не молодец? несерьезным тоном уточнил батюшка.
Хозяйка стесненно взглянула на племянника, словно проговорилась.
Тетя Даша думает, что я живу без цели. Обустраиваться не хочу, как все. Ну и всё такое.., улыбаясь ответил за тетю Всеволод. В жизни то есть
И она не права?
Всеволод взглянул на тетю точно так же, как и она только что на него. В реакциях обоих, даже в манере говорить было что-то похожее, как бывает с людьми, которые долго живут вместе.
В чем-то права, да, признал Всеволод.
Батюшка, разведя руками, сказал:
Может, и мне поможешь? В сайтах понимаешь что-нибудь?
Сайт нужно сделать? оживился Всеволод. Сделаем.
Да нет, сайт есть уже. Приход-то у нас не маленький, как без этого? Но не законченный сайт у нас. Расписание нужно вставить, пару рубрик новых. Но так, чтобы всё менять можно было. Сможешь?
Вам на когда?.. А то я до понедельника
Да нет, спешки нет никакой, придержал батюшка. К Страстной было бы чудно все дела закончить.
Я к среде всё сделаю, пообещал Всеволод.
Батюшка покачал головой, но за бахвальство не осуждал.
Ладно, договорились. Пойду я.
Гость встал
И уже в среду, после обеда, стеснившись со старостой и его помощником перед монитором, вместе рассматривали обновленные страницы приходского сайта.
Всё нравилось. Паренек постарался. Заодно обновил и фотогалереи. Теперь тематические галереи листались в автоматическом режиме. И это привлекало внимание. Разглядывать хотелось все фотографии.
О. Михаил с крестом, с кадилом. Он же с чьим-то голеньким, пухленьким младенцем на руках, склонившись над купелью. И вот опять он же, настоятель, в белом праздничном облачении на Рождество. А вот и он, о. Михаил, на стройке, даже с лопатой в руках, старается на все лады
Что-то много получается.
Чего много? не понял староста.
Меня много, сказал настоятель. Так нельзя. Культ личности какой-то.
Ну а кого же нам показывать? удивился староста.
Некого больше?.. Себя. Детей из приходского класса. Работяг вон наших.
Ну ладно, я просмотрю все снимки, переберу еще, пообещал помощник.
Денег-то дали парню?
Да предлагали, сказал староста.
Не взял?
Нет.
Понятно, вздохнул настоятель.
И уже сам, всех отпустив, сходил в плотницкую и вручил Всеволоду тысячу рублей от прихода. Копейки но всё же.
Всеволод брать деньги не хотел, отказывался наотрез. Но о. Михаил настоял на своем. А заодно вручил парню стопку потрепанных книг из собственной домашней библиотеки.
Начни вот с этой. Он показал на неброскую обложку. Потом расскажешь Исповеди учиться не надо когда мы маленькие, добавил он. А потом, когда на жизнь, на людей начинаем смотреть скрепя сердце, лучше уже подучиться кое-чему.
Всеволод мотнул головой.
Понял.
Пока не прочитаешь, на исповедь не приходи.
Понял.
* * *
Плотник Лука Милейкин или Малейкум, как звали его все, кроме Всеволода, предпочитавшего обращаться к пожилому работнику по имени, не потреблял ни рыбы, ни мяса. И как сам Малейкум уверял всех, в «требухе» он не испытывал ни малейшей нужды. Хотя и с трудом верилось, что мужчина, занятый одним физическим трудом, может питаться только гречневой кашей, картошкой с огурцами и капустой, ну еще и хлебом. Ничего другого Малейкум и не ел. Скудный рацион скрашивал квас и иногда, уже после работы, бутылка чешского пива, в котором Малейкум на редкость хорошо разбирался.
Не в пример строителям, которые уминали сало ломтями еще перед началом рабочего дня, свято веря, что это придает сил, Лука внушал подмастерью, что питаться нужно именно одной кашей и водой с хлебом, чтобы не «утяжелять» себя при работе еще и пищей.
Лука был инвалидом, он давно уже был не молод, одноглазый, невысокий, но еще крепкий и худощавый, он выглядел здоровее всех здоровых. Мина отстраненного добродушия не сходила с его сероватого небритого лица. Говорил он мало, только о деле. А дел в плотницкой было невпроворот. Немного и по этой причине, открывая для себя какое-то новое удовольствие в молчаливом размеренном труде, где в счет шла каждая щепка, Всеволод проводил в плотницкой всё свободное время. Здесь было не до прохлаждений. Здесь всегда хорошо пахло древесиной, клеем. И всегда спорилась любая работа, самая непривычная и с первого взгляда сложная.
С начала недели принялись доводить стропилины для колокольни. Вымеривали всё до миллиметра. Так меньше останется работы на потом, уверял Малейкум, когда в самом конце собирать и крепить придется всё на верхотуре. Причем обрабатывали дерево так, чтобы оставить его как есть, голым. Малейкум уверял, что так когда-то и возводили колокольни. Просто конструкция несущих пролетов нужна для этого перекрестная, более прочная.
Заодно строгали брус для двух могильных крестов, но уже под заказ для крестов православных, с крышицей. Хорошее дерево, бывало даже дуб, привозили заказчики. Паренек на ходу учился собирать стыки без гвоздей, на одних шипах. Так получалось и долговечнее, и выглядело приличнее, благороднее, твердил свое Малейкум, если работать без зазоров, да еще и схватывать стыки как следует «заячим» клеем
Вечером в конце недели, после службы заметив в плотницкой свет, о. Михаил вспомнил о просьбе Всеволода о чем-то поговорить и зашел в мастерскую. На этот раз разговор получился неприятный.
Все ушли. Всеволод ковырялся в плотницкой последним. Батюшка обил на пороге снег, вошел и как есть, не раздеваясь, сел на самый чистый, без стружек стул у входа. Смерив взглядом уже готовый крест на крестовинах, он поинтересовался:
Опять заказов набрали?
Да заканчиваем уже.
А учеба твоя? Ты же здесь целый день.
Сессию сдал уже.
О. Михаил приклевывал головой.
Не обедал, небось? В трапезной не вижу тебя.
А мы тут
На хлебе с водой, кивнул батюшка. Знаю я, как он обедает. Постник нашелся. Леонидом его зовут. Лешкой по-нашему. Ишь, Лука! Приобщился к церкви, называется И тебя туда же Приобщил, значит. Настоятель выглядел сегодня недовольным.
Ну да Пост у него такой, вечный. Всеволод, продолжал улыбаться.
А у тебя?
А у меня Мне хорошо, когда я налегке.
Поговорить-то о чем хотел?
Да я как-то Вопросы есть, замялся Всеволод. На исповеди не могу задавать.
Исповедь не для этого, одобрил о. Михаил. Ну и какие? По книгам?
У меня не получается жить правильно, с усилием выдал Всеволод чью-то чужую фразу. Вот сейчас приду, тетя ужин приготовила, котлеты
И что ж в котлетах не то ты видишь? не сразу спросил батюшка.
Да нет, я не то хотел Трудно вообще себя останавливать. Во всем Ну как это сказать? Ну по большому счету.